Глава VI
Солнце еще не показывалось, но легкие, прозрачные облака рделись на востоке; звезды тухнули одна после другой, и утренняя заря разливалась огненным заревом по небосклону. Ночь была бурная; вдали, на западе, исчезающие тучи тянулись черною грядою; от времени до времени сверкала еще молния, но гром едва был слышен, и последние дождевые капли, перепадая с листа на лист, шумели по дремучему лесу диких берегов Почайны.
На небольшой луговине, усеянной полевыми цветами под навесом густого дуба, заметна была свежая насыпь, подле нее, прислонясь к дереву, стоял седой старик; казалось, он отдыхал после тяжелого труда. У ног его лежал железный заступ.
-- Здорово, Алексей! -- сказал небольшого роста детина выходя из леса и приподымая свою огромную шапку с овчинным околышем.
-- Здравствуй, Тороп! -- ответил ласково старик. -- Что так рано?.. Куда идешь?
-- Да все тебя искал, дедушка! Днем-то отлучаться мне из городу подчас нельзя: так я еще с полуночи вышел из Киева; дома тебя не застал, и когда бы дочка твоя не сказала мне, что ты здесь, за Песочным оврагом, так я бы все утро даром прошатался по лесу. Ну, раненько же вы с ней встаете!
-- Мы ведь не горожане, Тороп: и ложимся и встаем вместе с солнышком.
-- А я думал, что вы еще спите. Подошел к избушке, глядь -- Надежда, как встрепанная, сидит у дверей, да разодета как!.. Иль она дожидается кого-нибудь?
-- Жениха своего.
-- Как, дедушка, так ты уж ее просватал?.. За кого?
-- За того, кто пришелся ей по сердцу. Да зачем ты искал меня, Торопушка, что тебе надобно?
-- Мне покамест ничего. А вот, изволишь видеть, -- продолжал Тороп, понизя голос, -- мой господин хочет поговорить с тобою.
-- Богомил?
-- Нет, у Богомила я только на время в услуге: я говорю тебе о настоящем, притоманном моем господине. Смотри, дедушка, не рассерди его: он что-то и так на тебя зубы грызет.
-- Но кто же твой господин и за что он на меня сердится?
-- Кто мой господин? -- повторил, почесывая в голове, Тороп. -- Как бы тебе сказать?.. Его зовут теперь Веремидом, а за что он на тебя злится, не ведаю: он сам тебе скажет.
-- Когда же он хочет со мною повидаться?
-- А кто его знает! Он сказал мне вчера: "Тороп, я должен непременно поговорить с этим стариком, что живет в лесу за Почайною, и если он не перестанет мне все вопреки делать, то..." Тут он что-то пробормотал про себя, да так страшно на меня взглянул, что у меня душа под пятку ушла. Вот я и подумал: пойду скажу Алексею, чтоб он поберегся, да ни в чем ему не перечил. Ведь мой господин... ох, дедушка, с ним шутки плохие!
-- Я не знаю, кто твой господин, -- отвечал спокойно Алексей, -- и не ведаю, чем мог его прогневить, но если бы он был и великим князем Киевским да захотел от меня лести и неправды, так я и тогда бы в угоду его не стал кривить душою.
-- Ну вот еще -- великим князем! Полно, дедушка, где нашему брату заедаться с великим князем! Ведь у нас с тобой по одной только голове на плечах.
-- Толкуй себе! И мы знаем, что в душе вольны одни бессмертные боги, да ведь и голова-то у нас не чужая: как станут до нее добираться, так небось и ты испугаешься. Вон посмотри-ка на это деревцо: теперь оно стоит прямехонько -- стрела стрелою, а, чай, сегодня ночью, как ветерок разыгрался по лесу, гнулось в три погибели и не раз припадало к матушке сырой земле. Придет беда, согнешься и ты.
-- Перед неправдою... никогда, Торопушка!
-- Ой ли?.. Ну, Алексей, борода у тебя седая, а ум-то, видно, молодой. Я слыхал от богатых людей, что и они ничего не боятся; да то иная речь: богатому подчас и сам великий князь поклонится, а знатные-то бояре и вчастую. Уж полно, не богат ли и ты? Постой-ка, дедушка, что это?.. Ого, да ты что-то здесь копал... Ну, так и есть!.. Ни свет ни заря!.. И впрямь, не клад ли какой зарывал?
-- Ты не ошибся, Тороп. Я зарыл здесь бесценное сокровище: это могила двух праведников.
-- Сиречь: добрых людей?.. Э, уже не тех ли, что третьего дня хотели принести в жертву?
-- Тех самых.
-- Доброе дело, Алексей! Кабы не ты, так, может статься, они сердечные, и теперь не были бы преданы земле. Да не родня ли ты им?
-- Да, они называли меня отцом своим.
-- Как так?.. А я думал, что у тебя детей всего-навсего одна дочка.
-- Нет, Тороп, все христиане мои дети.
-- Так они были христиане? Вот что!.. То-то Богомил так на них и взъелся. Уж он бесился, бесился, когда ему пришли сказать, что великий князь отменяет жертвоприношение; да ну-ка с сердцов колотить всех своих челядинцев. Досталось бы и мне на орехи, кабы я не догадался и не запел любимой его песенки:
Как идет наш верховный жрец,
Наш родимый батюшка:
Он идет в Капырев конец,
Выступает гоголем;
А за ним-то весь народ --
Словно пчелки все за маткою...
Вот он немного и стих: стукнул меня раза два по маковке, да на том и съехал. Ведь, правду матку сказать, он только худо нас кормит, а жить с ним можно. Да я вдесятеро больше боюсь настоящего моего господина: когда не сердит -- болтай с ним что хочешь, а коли осерчает -- ну, беда, да и только! Успел увернуться -- жив, не успел -- прощайся с белым светом! Уж куда крут! Что и говорить: ему служить -- не малину есть!
-- Так зачем же ты ему служишь?
-- Зачем? Да ведь и отец мой ему служил, и дедушка служил его батюшке; мы испокон веку коренные слуги его роду и племени. А уж когда и деды мои и прадеды ели хлеб-соль его пращуров, так мне и подавно не приходится его покинуть; худо ли при нем, хорошо ли, а делать нечего -- куда он, туда и я... Эге, смотри-ка: вон уж и солнышко всходит -- эк я с тобой заболтался. Прощай, добро!.. Да, пожалуйста, не ершись с моим боярином: тише едешь -- дальше будешь, дедушка. Прощай.
Отвечай!
-- Не гневайся, боярин! -- сказал с низким поклоном Тороп. -- Помнишь, я тебе сказывал, что обещал купить веретено дочери этого доброго человека? Я сегодня за тем к ней и заходил, да вот поразговорился кой и о чем с ее батюшкой.
-- Ты чересчур любишь болтать! -- прервал незнакомый. -- Добро, останься здесь: ты мне надобен.
Тороп поклонился и, соблюдая почтительное молчание, отошел к стороне.
Незнакомый не говорил ни слова; он стоял против Алексея и, устремив на него свой угрюмый взгляд, казалось, рассматривал его с большим вниманием. Алексей, облокотясь на заступ, также молчал. Сначала он глядел спокойно на незнакомого, но вдруг светлые взоры его помрачились, и что-то похожее на ужас и отвращение изобразилось на лице его.
-- Чего ты от меня желаешь? -- спросил он наконец не ласковым и кротким своим голосом, но с приметным негодованием.
-- Ай, ай, ай! Худо! -- сказал про себя Тороп, поглядывая боязливо на своего господина.
-- Молчи, старик! -- прервал незнакомый. -- Не я, а ты должен отвечать на мои вопросы.
-- Так спрашивай.
-- У тебя есть дочь?
-- Есть.
-- Ее зовут Надеждою?
-- Да.
-- Ты христианин?
-- Да.
В продолжение этого отрывистого разговора незнакомый не переставал смотреть пристально на Алексея; прислушивался с беспокойством к его голосу, и мало-помалу как будто бы воспоминание о чем-то неприятном покрыло морщинами высокое чело его.
-- Какое сходство! -- прошептал он. -- Этот голос... этот взгляд... Да нет, не может статься! Как зовут тебя, старик?
-- Алексеем.
-- Послушай, Алексей: я хочу дать тебе полезный совет.
-- Спасибо. Но я уж стар и знаю по опыту, что не все советы полезны. Иной советует для того, чтоб верней погубить легковерного, который полагается на его совесть.
Незнакомый посмотрел с недоумением на Алексея и помолчав несколько времени, продолжал:
-- Знаю.
-- Но знаешь ли ты, кто этот Всеслав?
-- Он добрый юноша и жених моей дочери.
-- Твоей дочери! -- повторил насмешливо незнакомый. -- Дочери простого дровосека! Посмотрим, стоите ли вы оба этой чести? Слушай, старик: если ты станешь исполнять все мои советы, то дочь твоя будет женою Всеслава; но страшись и помыслить!..
-- Мне страшиться? -- прервал твердым голосом Алексей, кинув презрительный взгляд на незнакомого. -- Мне нечего страшиться: я не изменник и не предатель.
Незнакомый вздрогнул и хватился за рукоятку своего меча; его посиневшие губы дрожали, а из-под нахмуренных бровей, как молния из-за черных туч, засверкали его грозные очи.
-- Видишь ли, -- продолжал спокойно Алексей, -- я слабый старик, без оружия, кругом дремучий лес, мы одни с тобою; но я верую в господа истины, верую, что без воли его ничтожна вся воля земная. Совесть моя чиста, и я не боюсь тебя, цареубийца!
-- Это он! -- вскричал с ужасом незнакомый. -- Тороп, оставь нас одних!.. Ступай! -- продолжал он громовым голосом, заметив, что служитель не спешит исполнить его приказание.
Тороп сошел с поляны и спрятался за густой ореховый куст, из-за которого он мог слышать и видеть все, что происходило на лугу.
-- Варяжко, -- сказал незнакомый, подойдя ближе к старику, -- так это ты? О, теперь я ничего не опасаюсь: мы верно поймем друг друга.
-- Мы! -- повторил Алексей. -- Боже правосудный, -- прошептал он, смотря с горестью и состраданием на незнакомца, -- до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!.. Итак, последняя искра совести потухла в душе твоей?.. Злодей, ты узнал меня: так чего же ты от меня хочешь?
-- Я хочу подать тебе мою руку и сказать: Варяжко, забудем прошедшее! Я не могу переменить того, что было, не могу возвратить жизнь Ярополку; но настоящее и будущее в воле нашей, и я готов загладить мое преступление.
-- Загладить твое преступление? -- сказал Алексей, поглядев недоверчиво на незнакомого. -- Нет, -- продолжал он, покачав печально головою, -- в этих кичливых взорах, на этом надменном челе я не вижу и признаков раскаяния.
-- Раскаяния!.. И, Варяжко, что проку в этой бесплодной добродетели слабых душ? Пусть плачут и раскаиваются жены наши; но мы... нет, верный слуга злополучного князя Киевского; нет, не слез требует неотмщенная тень Ярополка: он жаждет крови!..
-- Крови! -- прервал Алексей. -- Дикий зверь, иль не довольно еще ты упился кровью человеческою?
-- Да, Варяжко, Владимир должен погибнуть!
-- Безумный, тебе ли мстить за смерть Ярополка? Не ты ли сам предал его в руки Владимира? И неужели ты думаешь загладить твое преступление, соделавшись вторично цареубийцею?
Незнакомый поглядел с удивлением на Алексея.
-- Старик, -- сказал он, -- не обманулся ли я? Ты ли тот неустрашимый воин, тот верный слуга своего государя, тот Варяжко, кипящий местью?.. Я знаю, он клялся отомстить за смерть своего государя и, верно, не забыл своей клятвы.
-- Господь не принимает беззаконных клятв, -- отвечал кротким голосом Алексей, -- ему одному принадлежит мщение, он один совершенно правосуден, ибо он один видит глубину сердец наших.
небесах, так какое ему Дело до земли? Вот когда бы ты мне сказал, что Владимир был благодетелем твоим, кормил, поил тебя; что он любил веру, которую ты исповедуешь, или, по крайней мере, что он человек добродетельный, -- о, тогда бы я не подивился речам твоим; но, пока Владимир жив, ты должен скрывать истинное свое имя: он умертвил твоего друга и государя, он лишил тебя всего. И осмелишься ли ты назвать добродетельным злодея, обагренного кровью своих ближних? Как христианин, ты должен ненавидеть Владимира: он презирает твой закон. Давно ли двое единоверцев твоих погибли по его приказу?.. И если прекрасная дочь твоя живет еще с тобою, то благодари за это не Владимира, а дремучий лес, в котором она скрывается.
-- Не мне судить дела великого князя Киевского, -- отвечал Алексей. -- И знаю ли я, ничтожный червь земли, что тот самый Владимир, который ненавидит теперь христиан, не предназначен от господа посеять благие семена веры, просветить всю землю Русскую и мощною рукою своей низвергнуть идолов, коим поклоняются ослепленные народы. Я христианин, я могу и должен умолять Спасителя просветить разум и смягчить сердце Владимира; готов нетрепетно исповедовать пред ним моего господа; называть правду правдою, зло злом и говорить вслух и пред лицом его о том, о чем шепчут про себя его хулители; но никогда не восстану против того, кто свыше избран во владыки народа русского. Враждующий против своего государя враждует против самих небес: ибо "нет власти, аще не от господа".
-- Варяжко, -- прервал с нетерпением незнакомый, -- не истощай напрасно твоего красноречия: я пришел говорить с тобою о деле, а не слушать твои христианские поучения. Я знаю сам, как должен поступить, и не требую твоей помощи, но не потерплю также, чтоб ты мешал исполнению моих намерений. Послушай: ты хочешь выдать свою дочь за Всеслава, но знаешь ли ты дивную судьбу этого юноши?..
-- Я знаю все, -- сказал спокойно Алексей.
-- Как? -- вскричал незнакомый.
-- Всеслав -- мой сын духовный и не имеет от меня ничего тайного.
-- Ничего?
-- Да. Я знаю все: он -- последняя отрасль древних князей киевских, он правнук Аскольдов; но перст божий коснулся души его: он смирился пред тем, кто мог единым словом потрясть вселенную, и не произнес его для спасения земной своей жизни. И ты напрасно ласкаешь себя преступною надеждою: Всеслав не восстанет против своего государя и благодетеля -- он христианин!
-- Итак, сбылись мои опасения, -- вскричал незнакомый, -- ты обольстил этого неопытного юношу! О, да будут прокляты медоточивые уста твои, коварный старик!.. Как, правнук Аскольда не отомстит за смерть своего прадеда?.. Он отречется от своего наследия, не воссядет на отеческом столе своем?..
-- Нет, -- прервал Алексей, -- Всеслав не посрамит святое имя христианина: он не будет убийцею второго отца своего и не предаст на расхищение и гибель родной страны, для того чтоб утолить жажду крови, которая пожирает внутренность твою, зверь плотоядный!
-- Старик, -- вскричал незнакомый, бледнея от бешенства, -- берегись пробудить во мне эту жажду крови! Еще одно слово!..
-- Так слушай же! -- сказал Алексей твердым голосом. -- Ты можешь умертвить меня; но пока сердце бьется в груди христианина, пока смерть не наложила еще вечной немоты на уста его, -- он не перестанет возвещать истину и обличать порок. Служитель алтарей, я не обнажу меча на пролитие крови человеческой, но вот поле битвы, на котором, сильный верою в господа, я посмеваюсь угрозам буйных и стану смело против тебя, надменный сын погибели! Чего желаешь ты? Низвергнуть Владимира, открыть свободный путь врагам в сердце России? Наводнить бесчисленными полчищами печенегов мирные поля наши? Уступить косогам богатую область Тмутараканскую и, устилая родную землю трупами несчастных киевлян, возвести этим кровавым путем на царство безвестного юношу?..
-- Который будет вторым отцом своего народа, -- прервал незнакомый.
-- Нет, -- продолжал Алексей, -- не кормилец тот земли русской, кто предает ее во власть врагов! Владыко силен любовью своих подданных, и горе им, если он должен прибегать под защиту иноплеменных. Только тогда блаженствует страна, когда царь и народ, как душа и тело, нераздельны меж собою. И неужели ты думаешь, что призванные тобою печенеги, истребив войско Владимира, удовольствуются временною данью и удалятся спокойно от пределов наших? О, нет! Ты знаешь сам, что эти хищные звери покроют пеплом всю землю Русскую, уведут в неволю жен и детей наших, запрудят широкий Днепр трупами беззащитных поселян и до тех пор не покинут Киева, пока развалины его не порастут травою. Несчастный, иль не довольно еще ты собрал проклятий на главу свою? Ты некогда любил отечество, ты с гордостью называл себя русским! Подумай, что готовишь ты для своей родины?.. Если печенеги не разорят до конца Киева, то пощадят ли его соседние народы? Не слетятся ли над его трупом, как алчные коршуны, ятвяги, радимичи, литва и хорваты? Ответствуй мне: спасет ли тогда неопытный юноша от рабства и вечной гибели растерзанное врагами, смутами и междоусобием злосчастное царство Русское?
Как уличенный в преступлении злодей стоит с поникшею головою перед своим неподкупным судилищем, так, мрачный и безмолвный, стоял незнакомый против Алексея. Подавленный истиною слов его, он не смел поднять взоров и остановить их на величественном и спокойном челе этого верного слуги божия.
-- Ты молчишь? -- продолжал Алексей. -- Ты колеблешься?.. О, не искушай долготерпения божия!.. Не умножай числа твоих беззаконий!.. И почему ты знаешь, несчастный, в чью грудь направит господь твой меч, изощренный на погибель Владимира? Почему ты знаешь, что тот самый, для которого ты идешь на новое цареубийство, не падет под его ударами?.. Представь тому, кому известны все сокровенные наши помыслы, и казнить, и миловать. Я заклинаю тебя его святым именем, умоляю тебя именем твоей родины, откажись, о, откажись от преступных твоих замыслов!
-- Откажись! -- повторил мрачным голосом незнакомый. -- Да для чего же я останусь жить на этом свете? Круглый бесприютный сирота, я отрекся от родины, загубил всю жизнь мою для того, чтоб возвратить законное наследие правнуку Аскольда; я родился, взрос, живу неразлучно с этою мыслию, она не покидает меня ни днем, ни ночью; эта мысль была для меня отцом и матерью, семьей, родными, всем -- и ты хочешь!.. Да!.. Тебе легко говорить, старик: у тебя есть дочь, друзья, ты не один в этом мире, а я...
-- Ты! -- прервал с живостью Алексей. -- О, нет, нет, ты не будешь сиротою: скажи одно слово, и я назову тебя братом; Всеслав и Надежда будут детьми твоими; я стану день и ночь молить господа, да просветит и успокоит он твою душу; мы составим одно семейство, любовь детей усладит остаток дней твоих, они будут любить тебя столько же... нет, более, чем меня; чтить волю твою, покоить в старости, и ты, примирившись с небесами и своею совестью, заснешь спокойно вечным сном посреди своего семейства.
-- Прочь, прочь, соблазнитель, оставь меня! -- вскричал незнакомый. Он закрыл руками лицо свое. -- Семья, дети!.. -- прошептал он едва слышным голосом. -- О, зачем я родился на этом свете!.. Нет, старик! -- продолжал он, устремив на Алексея неподвижный и сверкающий взор. -- Нет, я пойду до конца путем, мною избранным, я хочу свершить обещанное мною на могиле отца и деда: или я исполнял доселе долг мой и должен исполнить его до конца, или все сделанное мною было преступлением, и тогда... О, Варяжко, довольно уже и прошедшего, чтоб не примирить меня никогда с самим собою. Совесть, совесть!.. -- прибавил незнакомый, прижав крепко правую руку к груди своей. -- Неужели, я слышу твой голос?.. Молчи, о, молчи, злодейка!.. Ты спала до сих пор, так не пробуждайся вовеки!.. Варяжко, прежде чем я расстанусь с тобою, ты должен мне поклясться твоим богом, что тайна, которую открыл тебе этот безрассудный юноша, и все то, что ты слышал от меня, умрет вместе с тобою!
-- Я не хочу быть клятвопреступником, -- сказал Алексей, смотря смело на незнакомого, -- и не обещаю тебе хранить этой тайны.
-- Несчастный, что ты говоришь?..
твоих замыслов, или завтра же Владимир узнает все!
-- Завтра! -- прошептал глухим голосом незнакомый. -- Завтра!.. -- повторил он. -- Да знаешь ли ты, что для тебя нет уже завтрашнего дня... Безумный, ты мог бы обмануть меня, но теперь... старик, ты произнес твой смертный приговор!
-- Он произнесен еще до дня моего рождения, -- прервал с кротостью Алексей. -- Днем позже, днем ранее...
-- В последний раз, Варяжко, клянись, или ничто в мире не спасет тебя!.. Клянись! -- повторил ужасным голосом незнакомый.
-- Да, -- сказал с твердостью Алексей, -- я клянусь исполнить все сказанное мною, и умру, если господь пожелает призвать меня к себе; но знай, неистовый убийца, что ни ты, ни все живущие на земле не властны сократить или продлить единым мгновением число дней, определенных для земного моего испытания; и я еще раз повторяю тебе: если господь бог не допустит тебя быть моим убийцею, то завтра же Владимир узнает все. Прощай.
обезображенное судорожными движениями лицо то пылало, то покрывалось смертною бледностью.
-- Нет, -- сказал он наконец, -- не могу, рука моя не подымается на этого старика! О, если б он стал защищаться, если б, по крайней мере, старался спасти себя... но это бестрепетное спокойствие, эта кротость, самоотвержение... Варяжко!.. Варяжко, ты победил меня!.. Меня! -- повторил незнакомый после минутного молчания. -- Как, тот, кто не побоялся прослыть предателем, не дрогнул, поднимая руку на своего благодетеля, уступит презренному христианину, признает победителем своим полоумного старика? Нет, нет!.. Ненавистный Варяжко, ты всегда, как враждебный дух, препятствовал моим намерениям; везде, как неугомонная совесть, становился между мной и судьбой моею! Или ты, или я, но один из нас должен погибнуть!.. Да, да... -- продолжал незнакомый, -- этот мир тесен для нас обоих!..
Он замолчал. С полминуты еще продолжал он бороться с самим собою и вдруг, заскрежетав зубами, как пробужденный от тяжкого сна, как будто бы подвигнутый какою-то чуждою, непреодолимою волею, ринулся вихрем вслед за уходящим Алексеем.
Тороп, который во все время дрожал как лист, прижавшись за ореховым кустом, несмотря на все старания свои, не мог подслушать, о чем говорил его господин с Алексеем, но всякий раз, когда на лице незнакомого изображался гнев, сердце его замирало.
-- Прибьет он его, беднягу! -- шептал про себя Тороп. -- Долго ли до беды? Как даст ему раз... Да и он-то какой!.. Экий назойливый старичишка! Смотри, пожалуй: так и лезет на драку!.. Усидит ли голова на плечах, а уж быть ему без бороды!.. Ух, батюшка, насилу разошлись! -- промолвил он наконец, вздохнув свободнее. -- Ай да Алексей!.. Ну, исполать ему -- ушел целехонек! Эй, да куда это кинулся боярин?.. За ним!.. Так и есть! -- продолжал Тороп, выходя на поляну. -- Повернул направо... к оврагу... Ох, плохо дело!.. Догонит он его... да схватится с ним опять!.. Чу!.. Что это?
-- Охти! -- вскричал Тороп. -- Чуяло мое сердце: заколотит он его до смерти!.. Еще!.. Ах, как он стонет, сердечный!
Тихо повторил отголосок еще один слабый, болезненный вопль, и в то же время самое отдаленный и последний удар грома прокатился по лесу; потом настала мертвая тишина. Вот послышались скорые шаги идущего, и незнакомый, озираясь поминутно назад и бледный как мертвец выбежал на поляну.
-- Это ты, Тороп? -- сказал он. -- Пойдем отсюда... Иль нет: ступай скорей на Почайну, к мосту... быть может, они пошли другою дорогою...
-- Кто, боярин?
-- Да мне пора в Киев, боярин.
-- Зачем?
-- Как зачем: а если Богомил меня спросит?
-- Ты уж более ему не служишь. Постой! -- продолжал незнакомый, кинув вокруг себя дикий взгляд. -- Нет, нет, это стонет филин.