Часть третья
Глава I
-- Где я?.. Какая темнота!.. О, какой холод!.. -- прошептал Всеслав, приподымаясь с широкой скамьи, устланной свежею травою. Он поглядел вокруг себя; несколько времени глаза его не могли привыкнуть к слабому свету, который, падая сверху сквозь узкую трещину, не вполне освещал окружавшие его предметы. Мало-помалу они стали отделяться один от другого, принимать определенный образ, и Всеслав мог наконец удовлетворить своему любопытству. Земляные стены, которые сходились низким сводом над его главою, образовали довольно обширный четвероугольный покой; вдали, в конце длинного и узкого ущелья, сквозь обросшее кустарником отверстие, виднелись синие небеса. Скамья, на которой он лежал, стояла в небольшом углублении, сделанном в одной из боковых стен; в противоположной стене Всеслав хотя с трудом, но рассмотрел подобную же впадину, в глубине которой белелась низкая дверь, вероятно ведущая в другое подземелье.
-- Где я? -- повторил он, садясь на скамью.
В одном темном углу кто-то зашевелился и сказал с приметным участием:
-- Ну что, боярин, проснулся?
-- Кто говорит со мною? -- спросил Всеслав.
-- Я, верный слуга твоего друга, -- отвечал небольшой детина в смуром кафтане, подходя к Всеславу.
Яркий луч солнца, проникнув сквозь расщелину, осветил лицо его, и Всеслав, помолчав несколько времени, сказал:
-- Я где-то тебя видел... Так точно... ты тот самый прохожий...
-- Который однажды в этом лесу надоел тебе расспросами, а в Усладов день, у Простена, порассказал для тебя сказочку... Ну да, насилу ты меня узнал!..
-- Тебя зовут Тороп, и ты, кажется, слуга верховного жреца Богомила?
-- Да, был его слугою, а теперь служу опять прежнему моему господину.
-- Скажи же мне, Тороп, где я?
-- Как где? Да разве ты не знаешь?
-- Нет!
-- Сердечный, эк ему память-то отшибло! Да неужели забыл, как третьего дня?..
-- Третьего дня... я ничего не помню.
-- Как? Таки вовсе ничего?
-- Пожалуй, боярин. Только как бы тебе сказать? Этим вертепом владеет теперь мой господин, а настоящий-то его хозяин -- барин большой, да только век бы его не видать и никогда бы с ним не встречаться.
-- Я не понимаю тебя.
-- А вот изволишь видеть: говорят, что это подземелье вырыто под древним капищем Чернобога, которое построили кудесники и киевские ведьмы еще во время Щека, Хорива и сестры их Лыбеди [46]; все это место слывет в народе Чертовым Городищем, и его так боятся, что вряд ли во всем Киеве найдется такой молодец, который подошел бы к нему за версту, да и дорогу-то к нему, чай, никто не знает. Я и сам дрожкой дрожал, когда мне в первый раз пришлось здесь ночевать. Что делать -- воля господская: прикажет и лешего за рога схватить, так схватишь. А уж натерпелся же я страху! Бывало, в самую полночь сберутся, проклятые, вот тут, над нами, да как подымут возню; так, веришь ли, боярин, -- волосы дыбом станут: то начнут выть, словно голодные волки, то захохочут и застонут, как сычи; а я забьюсь куда-нибудь в уголок да дохнуть не смею. Однажды только, да и то под хмельком, нелегкая дернула меня подмоститься и поглядеть в эту трещину; да лишь только просунул голову, как вдруг один пребольшущий нетопырь, видно оборотень какой, как хватит меня крылом по лбу!.. Ух, батюшки, и теперь мороз по коже подирает, а тогда!.. Как еще жив остался?.. Грохнулся затылком оземь да вплоть до утра пролежал без памяти. Но ты, никак, меня не слушаешь, боярин? -- прибавил Тороп, поглядев на Всеслава, продолжавшего смотреть вокруг себя с рассеянным видом человека, который старается что-то припомнить. Всеслав не отвечал ни слова и, помолчав несколько минут, сказал:
-- Подземелье... капище Чернобога... Но для чего я здесь?
-- Вот уж этого и я путем не знаю. Третьего дня поутру мой господин принес тебя сюда; ты был вовсе без памяти, и когда подумаю, как он тебя дотащил, так надивоваться не могу! Сюда вкарабкаться и без этакой ноши не всякому под силу; то уж нечего: подлинно, боярин мой чудо-богатырь! Ты долго не приходил в себя, а как пришел, так занес такую околесную, что мы тотчас догадались, что у тебя огневка {11}. Мой господин на все горазд: он напоил тебя каким-то зельем. Вот на другой день стало тебе полегче, и ты как будто бы дело заговорил. Всего-то я слышать не мог: вы беседовали меж собой вполголоса, я знаю только, что под конец поладили. Ты сказал: "Ну так и быть, пусть будет по-твоему" Вот барин обрадовался так, как будто бы ты его озолотил, и пошли у вас меж собой толки; а там он простился с тобою и сказал, что дня три или четыре будет в отлучке, для каких-то переговоров с греками, которые дожидаются его за днепровским порогом Неясытем. Он наказал мне быть при тебе неотлучно и поить каждый день снадобьем, которое нарочно для тебя изготовил. На другой день, когда мы остались одни, ты все что-то шептал с самим собою; раза три принимался говорить: "Нет, нет, не я буду виною пролитой крови... Он сам расторг узы, которыми я был связан... он убийца Алексея... похититель Надежды... он враг мой!" Я пытался было спрашивать, о ком ты говоришь, но ты не хотел меня и слушать. Это бы еще ничего, да вдруг вчера попалась тебе на глаза какая-то серебряная вещица, которая висит у тебя на шее... Батюшки мои!.. Как пошло тебя коверкать! То начнешь бить себя в грудь, то примешься плакать, то закричишь: "Отец мой, отец мой! Нет, я не забуду слов твоих!" Уж ты метался, метался из стороны в сторону! То говорил: "Что делать мне?" -- то кричал: "Я знаю, что должен делать!" А коли знаешь, думал я сам про себя, так что ж ты этак развозился? Уж не опять ли огневка? -- Гляжу, так и есть: разгорелся, глаза помутились -- ну, беда, да и только! Ты ж опять занес такую дичь, что и сказать нельзя: начал целовать эту заветную вещь, которая висит у тебя на шее; заговорил о каком-то Искупителе, о страдании, о покорности... Ну вот хоть убей, до сих пор ничего не понимаю! Как ты немного поуходился, я подал тебе напиться зелья; ты выпил, прилег на скамью, забылся и проспал до сегодняшнего утра. Ну, вспомнил ли теперь? Всеслав не отвечал ни слова; закрыв руками лицо, он плакал, как малое дитя, но слезы не облегчали его горести: она возрастала с каждою минутою, и бедный юноша, задыхаясь от вздохов и стенаний, в совершенном изнеможении упал снова на болезненное свое ложе.
-- Да полно надрываться-то, боярин, -- сказал Тороп, глядя с состраданием на Всеслава. -- Вестимо дело, грустно схоронить отца и мать, а и того тошнее расстаться навсегда с своею невестою; да что толку-то плакать: слезами горю не пособишь. Вот кабы я знал, куда умчали эту бедняжку, так постарался бы как-нибудь...
-- Что ты говоришь?.. -- прервал Всеслав, приподымаясь с живостью.
-- Да, боярин, если б я знал, где она теперь, так авось бы что-нибудь о ней проведал, а может статься, и весточку от нее к тебе бы принес.
-- Она теперь... так точно! Я помню, злодей Вышата говорил о селе Предиславине.
-- Что на Лыбеди? Знаю: я не раз там бывал.
-- Ты?
-- Да, я боярин! Ведь нашего брата весельчака куда ни пустят? Где песенку споешь, где сказочку расскажешь. Вот если бы я такой же был молодец и красавец, как ты, так меня бы и близко не подпустили ни к Берестову, ни к Вышегороду, ни к селу Предиславину; а то позабавить-то я позабавлю, а глаза ни у кого на меня не разгорятся.
-- И ты надеешься?..
-- И очень надеюсь... Трудненько только будет узнать, в котором терему живет твоя суженая: ведь их настроено, настроено!.. Да авось не тот, так другой проболтается.
Теперь же и не так строго, как, бывало, прежде: ведь Владимир давно уже не заезжал повеселиться в село Предиславино. Говорят даже, что он и в Берестово заглянуть не хочет, и давно бы распустил всех этих затворниц, если б ему не натолковал Богомил и другие сановники, что непригоже для его чести великокняжеской оставить при себе одну только сожительницу и жить с нею в брачном союзе как простому гражданину киевскому; что стыдно и зазорно знаменитому владыке всей земли Русской держать на своем хлебе менее жен, чем какому-нибудь кагану печенежскому или косожскому князику. А пуще-то всех мудрит ключник Вышата; да только несдобровать же ему, попадется он когда-нибудь в передел к мужьям и женихам, которые по ночам около Берестова, Предиславина и Вышегорода, как голодные волки, рыщут. Вот этак с неделю назад я был на Лыбеди и забавлял песнями прислужниц княгини Рогнеды; они продержали меня до самой полуночи. Вот как я пошел домой, так повстречался с одним парнем, который всякую ночь бродит кругом села Предиславина. Его зовут Дулебом. У него так же, как и у тебя, боярин, Вышата подтибрил невесту. Ну, нечего сказать: сродясь не видывал такого страшного лица! Ни дать ни взять мертвец: видно, горько жить; да не сладно же будет и Вышате, если он наткнется на него под вечер где-нибудь в укромном местечке...
-- Скажи мне, Тороп, -- прервал Всеслав, -- когда же ты пойдешь на Лыбедь?
-- За мной бы дело не стало, да мне не велено от тебя отлучаться.
-- Так пойдем вместе.
-- Что ты, что ты, боярин: да разве ты наш брат? Тебя знают все ратные люди, -- долго ли до беды? Ты убил десятника дружины великокняжеской, обнажил меч против его сановника, тебя везде ищут, и первый воин, который с тобою повстречается, схватит тебя за ворот.
-- Так что же будет прибыли? Ночью и меня в село Предиславино не впустят. Нет, боярин, подождем лучше, как воротится мой господин.
-- Послушай, Тороп, если ты сегодня же не отправишься на Лыбедь, так я пойду туда один. Ты видишь, -- продолжал Всеслав, вставая, -- что я почти здоров.
-- Какой здоров! Смотри-ка, насилу на ногах стоишь.
-- Неправда! Я чувствую в себе довольно силы, чтоб дойти до села Предиславина, и если б это стоило мне жизни...
-- Вот то-то и беда, боярин: умереть-то умрешь, а невесты своей все-таки не увидишь.
-- Все равно: если я не увижу своей суженой, то, по крайней мере, умру подле того места, где она живет! -- сказал Всеслав, выходя вон из пещеры.
-- Куда ты? -- закричал Тороп. -- Постой, постой, боярин!
Но, видя, что упрямый юноша не слушает его слов, он побежал вслед за ним, успел остановить его в ту самую минуту, когда он, дойдя до конца ущелья, занес уже ногу, чтоб сделать шаг вперед.
-- Что это ты?.. -- продолжал кричать Тороп, не выпуская из рук Всеслава. -- Да ведь здесь вовсе ходу нет!
В самом деле, Всеслав стоял на краю почти бездонной пропасти. Кустарник, коим поросло узкое отверстие, помешал ему рассмотреть с первого взгляда всю опасность его положения. У самого входа в пещеру начинался утесистый обрыв горы, он опускался прямою стеною до дна глубокого оврага, в котором небольшой проток, пробираясь между камышей и высокой осоки, исчезал посреди топкого болота.
-- Что ты это, боярин?.. -- повторил Тороп прерывающимся от ужаса голосом. -- Да кабы ты еще раз шагнул, так и поминай тебя как звали. Да не гляди вниз, а не то у тебя в глазах помутится!
-- Но, верно же, есть какая-нибудь тропинка? -- сказал Всеслав, поглядев внимательно вокруг себя.
-- Какая тропинка! Да здесь не только человек, и векша не спустится.
-- Ты лжешь. Посмотри, вон там, подле этого куста... Так точно, тут кто-нибудь сходил: куст измят, и вот лежит подле него шапка.
-- Она уже недели три как тут лежит, -- сказал Тороп. -- Сердечный, и крикнуть не успел!
-- О ком ты говоришь? -- спросил с удивлением Всеслав.
-- А кто его знает, какой-то прохожий: видно, заплутался, да и зашел сюда, только не с этой стороны. Знать, господин мой побоялся, что этот незваный гость расскажет о нем в Киеве, да еще, может статься, других гостей с собой наведет; так он подумал, подумал, да и выпроводил его в эти двери.
-- Возможно ли? И твой господин решился...
-- Что ж делать, боярин: своя рубашка к телу ближе! Даром мой господин и цыпленка не обидит! Ну а уж если надобно, так долго думать не станет.
-- Вестимо есть: ведь и ты не на крыльях сюда залетел.
-- Где же он!.. Покажи мне скорее!..
-- Показать-то покажу, боярин; да уж если ты неотменно хочешь проведать сегодня же о твоей суженой, так лучше отправлюсь я, а ты оставайся здесь. Да сделай милость, не подходи без меня к этому омуту: хоть ты и храбришься, а все еще слаб; долго ли до беды -- как раз голова пойдет кругом, а поддержать тебя будет некому.
Возвратясь в пещеру, Тороп отпер дверь, которую Всеслав заметил, еще лежа на своей скамье, и они оба, пройдя несколько шагов извилистым и темным ущельем, подошли к крутой лестнице, высеченной в каменистом кряже горы. Поднявшись с трудом по этой каменной стремянке, они вышли на довольно обширную площадку, покрытую развалинами древнего капища, посреди которых возвышался уцелевший жертвенник, грубо сложенный из неотесанных диких камней. Всеслав кинул вокруг себя любопытный взгляд: в некотором расстоянии кругом дремучий лес; с одной стороны глубокий овраг, о котором мы уже говорили, с другой -- непроходимые дебри, толстые колоды, поросшие мхом, кучи валежника и, как зеленое море, обширная трясина, усеянная окнами. Едва заметная тропинка, начинаясь от развалин, вилась среди мелкого кустарника вниз по скату горы до самого болота.
-- Ну что, видишь ли, боярин, -- сказал Тороп, -- что тебе отсюда выходить не должно? Здесь ты можешь прожить хоть сто лет, так все-таки об этом никто не проведает. Да и кому придет в голову, что в этом чертовом гнезде может жить кто-нибудь, кроме злого чародея? А если бы и вздумали искать тебя здесь, так прежде надо построить мост через эту трясину -- другого ходу нет; а чтоб пройти и не увязнуть по уши в болоте, так надобно его знать, как свою ладонь: в ином месте тащиться нога за ногу, как по Жердочке, а в другом скакать с кочки на кочку, с пенька на пенек и идти вприпрыжку, как воробей.
-- Ступай же скорей, Тороп! -- прервал Всеслав. -- И если ты хочешь, чтоб я сам не пустился наудачу через это болото, то приходи непременно сегодня назад.
-- Нет, боярин, коли я и вовсе не вернусь, так ты дождись моего господина и один по болоту не ходи. Я знаю, ты не трусливого десятка, да ведь трясина-то не печенег: как всосет тебя по уши, так от нее мечом не отмашешься. Если без меня ты захочешь перекусить, поищи на полке, над скамьею; там все есть: хлеб, толокно, провесная рыба и целый жбан меду.
-- Послушай, Тороп, когда ты увидишь Надежду, скажи ей что без нее мне белый свет опостылел, что я решился или умереть, или выручить ее из неволи...
-- Зачем умирать! Авось и без того выручим. Да что вперед загадывать: что будет, то будет, а уж Торопка Голован послужит тебе, боярин. Добро, добро, прощай! До села Предиславина отсюда не близко, а солнышко высоко.
Тороп запахнул полы своего кафтана, подтянул кушак и, запев вполголоса:
Как по речке по Чертории
Разгулялись красны девицы,
пустился по тропинке, ведущей к болоту.
Долго стоял Всеслав, не сходя с места; ни на одну минуту взоры его не покидали уходящего Торопа. Когда он, спустись с горы, стал пробираться по болоту, Всеслав удвоил внимание, наблюдал за всеми его движениями, замечал все обходы, следовал за ним по излучистым тропам и как будто бы затверживал наизусть все шаги его. Пройдя благополучно через опасную трясину, Тороп приостановился на минуту, чтоб отдохнуть, и, увидев Всеслава, закричал ему:
-- Эй, боярин, что ж ты все стоишь на виду?.. Если ты не сойдешь вниз, так я назад вернусь.
Всеслав махнул ему, в знак согласия, рукою и, вздохнув от глубины сердца, исполненного страха и надежды, спустился опять по крутой каменной лестнице в свой подземный покой.
Мы оставим на время Всеслава одного с его сладостными воспоминаниями, нетерпеливым ожиданием и хотя слабою, но утешительною надеждою, что при помощи Торопа ему удастся, может быть, и в этой жизни увидеться еще раз со своею невестою.
Около часу шел Тороп дремучим лесом, распевая то веселые, то заунывные песенки. Пройдя мимо урочища, известного под названием Желан, он стал подыматься на гору Щековицу, и когда поравнялся с открытым местом, на котором и поныне еще показывают могилу Олега, то увидел идущих к нему навстречу человек десять воинов, впереди которых гордо выступал старый наш знакомец Фрелаф.
Тороп подошел к воинам.
-- Шапку долой, болван! -- закричал грозным голосом Фрелаф. -- Иль не видишь, с кем говоришь?.. Э, да это ты певун?
-- Я, ваша милость! -- отвечал Тороп с низким поклоном. -- Подобру ли, поздорову, господин витязь? Что так рано?.. Куда держишь путь-дороженьку?
-- Это не твое дело. А скажи-ка лучше мне, ты зачем так рано шатаешься по лесу?
-- Заходил к знакомому дровосеку.
-- Так у тебя есть и знакомые в этом лесу? Чего же лучше, братцы, -- продолжал Фрелаф, относясь к воинам, -- вот нам и проводник: он, верно, все тропинки наизусть знает. Ну-ка, Голован, поворачивай назад, да смотри, выводи нас по всему лесу; а чтоб не скучно было ходить, так рассказывай нам сказки.
-- Пожалуй, добрый молодец, рады веселить вашу милость, -- сказал Тороп, почесывая в голове. -- Да вот что, мне теперь некогда: меня дожидаются в другом месте.
-- Пускай себе дожидаются.
-- И если не приду, так станут бранить.
-- Добро, побранят да перестанут.
-- Ну право, господин витязь, некогда; ей-же-ей, некогда! И рад бы потешить твою милость, да вот те Перун...
-- Ах ты, дурацкая образина! Смотри, пожалуй... еще спорить!.. Ну, ну, ступай! А не то знаешь, как вашей братии ноги-то подымают?
-- Не гневайся, господин Фрелаф! -- сказал с покорным видом Тороп. -- Изволь, пойду! Я ведь люблю знаться с людьми ратными, вы народ веселый: и сами любите выпить, и другим поднести. Ну, куда же вам надобно?
-- Ступай теперь прямо, да смотри, не заведи нас в какое-нибудь болото. Вперед, ребята!
-- Знавал ли ты Всеслава, ну вот того, что был княжеским отроком?
-- Как не знать?.. Да разве уж он не служит при государе великом князе?
-- Так ты ничего не знаешь?
-- Нет, ничего.
-- Да что он сделал?
-- Так, ничего: убил десятника Звенислава да чуть самому Вышате шею не свернул -- Вышате, любимому сановнику великого князя! Шутка?
-- Какая шутка! Ах он разбойник!
-- Отдан строгий приказ во чтоб ни стало найти его живого или мертвого. Мне велено с этими молодцами обшарить здешний лес, и если мы его соследим и он задумает барахтаться, так тут ему и конец! Ведь Ингелотов меч шутить не любит! -- прибавил варяг, ударив с гордым видом по рукоятке своего меча.
-- Где?.. Когда?.. -- прервал Фрелаф.
-- Третьего дня, по ту сторону Киева, за горой Хоревицею. Ну, коли он теперь все так же скачет да побежал к печенегам, так не видать вам его, как ушей своих.
-- Неужели он в самом деле ушел к печенегам?
-- Со страстей, молодец, убежишь и за тридевять земель, в тридесятое государство; а сробеть-то есть чего: ведь на плахе умирать -- не с друзьями пировать.
-- И ведомо, -- подхватил Тороп. -- Ступайте-ка лучше по домам, молодцы.
-- Да полно, правда ли, что он ушел к печенегам?
-- К печенегам или грекам, в Византию или в Атель -- куда бы ни ушел, да здесь-то его наверное нет. Кой черт велит ему остаться подле Киева? Да и к кому бы он здесь приютился? Я слышал, что у него нет ни отца, ни матери, ни роду, ни племени.
-- Да, да, -- прервал Фрелаф, -- он какой-то подкидыш, а уж чванился так, как будто бы княжеского рода. Ну, братцы, домой так домой! А ты, Тороп, ступай с нами.
-- К городскому вирнику.
-- А, разумею: он спросит, зачем ты так скоро воротился, и если ты меня налицо не представишь, так он твоим речам веры не даст.
-- Как веры не даст?
-- Да так же! Скажет, что ты побоялся ловить Всеслава, который живой в руки не дастся.
-- И выдумал эту отговорку для того только, чтоб перед ним оправдаться.
-- Перед кем?.. Перед городским вирником? Стану я перед ним оправдываться!.. Да что он мне за указ?
-- Указ не указ, а если не возьмешь меня с собою, так он тебе не поверит.
-- Не поверит? Мне -- Фрелафу?.. Сыну Руслава, внуку Руальда? Посмотрел бы я!.. Не поверит! Так убирайся же, я пойду без тебя, и если он только поморщится... Постой, постой! -- продолжал варяг, схватив за руку Торопа. -- Конечно, мне до вашего вирника и дела нет, но все-таки... Да что это тебя так подмывает, куда ты спешишь?
-- На Лыбедь? Зачем?
-- Вестимо, зачем, господин честной. Где ж нашему брату и попеть песенек, как не там, где до них много охотниц.
-- Да разве тебя туда пускают?
-- А как же! Да я и сегодня по приказу ключника Вышаты иду в село Предиславино. Ведь надобно же чем-нибудь повеселить красных девушек. Прежде, бывало, сам великий князь со своими боярами и витязями по целым суткам у них пирует, а теперь давным-давно и дорожка-то к селу Предиславину заглохла травою.
-- Э-эх, господин витязь! Да ведь за то-то тебя дальше ворот и не пустят, что ты молодец.
-- Оно так, -- прервал Фрелаф, закручивая с довольным видом свои рыжие усы, -- а взглянул бы я на этих затворниц.
-- Эге, как солнышко-то высоко! -- сказал Тороп. -- Скоро жарко будет, а до села Предиславина еще не близко. Пожалуйста, не держи меня, молодец!
-- Ну, если ты идешь туда по приказу Вышаты, так ступай себе.
Тороп, опасаясь, чтоб его снова не воротили, шел так скоро, что в несколько минут потерял совсем из виду Фрелафа и его товарищей. Миновав урочище, называемое Дорожич, он вышел на берег речки Лыбеди, и через полчаса в конце широкой просеки, перерезывающей надвое тенистую дубовую рощу, открылись перед ним расписные верхи высоких теремов села Предиславина.
Примечания
{11} -- Горячка.