Глава IX
Старуха, выпроводив из избы Садко, остановилась у дверей. Казалось, гроза вовсе миновала, дождь уже не шел; облака редели; но вдали, на западе, клубились черные тучи и сверкала молния. Когда Садко, спустясь прежнею дорогою с утеса, исчез за деревьями, старуха вошла опять в сени и, пройдя задними дверями на узенький дворик, остановилась подле забора: он отделял от двора небольшой огород, разведенный на уступе горы, описанном нами в начале этой главы. Около часу простояла она на одном месте в глубоком раздумье, и по временам на отвратительном лице ее изображалось что-то похожее на страх и беспокойство, она покачивала головою и бормотала про себя:
-- Ну, если он проведает?.. Ахти мне!.. Худо будет!.. Он барин большой: легко ль, стремянный великокняжеский... А две лисьи шубы?.. Да ведь и он -- беда!.. Размечет он по чистому полю мои косточки... Праху моего не останется!.. А деньги-то, деньги-то!.. Э, так и быть: авось не узнает, а узнает, так авось отбожусь... Да уж не оставить ли мне их там?.. Нет, нет, пожалуй, оттуда и тягу дадут. Запру их в светелку -- так это будет вернее.
Старуха отворила калитку и вошла в огород. В одном углу его стоял шалаш, коего вход был завален хворостом.
-- Выходите, детушки! -- сказала ласковым голосом Вахрамеевна, оттаскивая к стороне хворост. -- Мой гость ушел, ступайте опять в вашу светелку.
Всеслав и Надежда вышли из шалаша.
-- Кто у тебя был, бабушка? -- спросил юноша.
-- Так, батюшка, один старичок с ближнего пчельника приходил, кой о чем посоветоваться.
-- Один?.. Кто ж у тебя так шумел в избушке?
-- Никто, родимый. Вишь на дворе какая погода!.. Гром постукивал, да ветер гудел, а тебе и невесть что показалось. Э, да не на долго же приутихло, -- продолжала старуха, поглядывая кверху. -- Смотри-ка, от Киева какие тучи напирают... Ах ты, пташечка моя белокрылая, сердечная моя эк тебя в шалаше-то промочило! Да и тебе, кормилец, досталось... Ступайте же скорей в светелку да обсушитесь.
-- Ах, мой милый друг, -- шепнула Надежда, -- какое страшное лицо у этой старухи! Речи ее приветливы, но взгляд... О, если б мы могли уйти скорей отсюда к батюшке!.. Как сердце мое замирает!..
-- Боярин, боярин, где ты? -- раздалось близ избушки.
-- Это голос Торопа! -- вскричал Всеслав.
И старинный наш знакомый, Торопка Голован, вбежал на огород.
-- Насилу-то я вас отыскал! -- сказал он, запыхавшись. -- Скорей, скорей: за вами погоня, сюда идут!
Надежда побледнела, а рука Всеслава опустилась невольно на рукоятку его меча.
-- От двадцати один не отобьешься, -- сказал Тороп, заметив это движение. -- Благо еще время есть, побежим скорей к Аскольдовой могиле, там, на Днепре, мой боярин дожидается вас в лодке. А, ты здесь, хозяюшка?.. Постой, куда, моя лебедка? -- продолжал Тороп, схватив старуху одною рукой и развязывая другою свой пояс. -- Чего доброго -- ты, пожалуй, выйдешь навстречу к своим званым гостям, так лучше... Да полно, полно, моя красавица, не прячь свои руки белые, не загорят.
-- Что ты делаешь? -- вскричал Всеслав.
-- А вот свяжу только ей руки, да ноги, заткну рот и впихну в этот шалаш.
-- Зачем?
-- Вестимо, лучше бы было ее повесить, да нам некогда; а жаль: осин-то здесь вдоволь. Да полно рваться, ведьма проклятая! -- прибавил Голован, ударив кулаком старуху.
-- Но что она тебе сделала?
руками.
-- Возможно ли?
-- Знаешь ли, кто у нее был в гостях? Садко, любимый слуга ключника Вышаты... Да вот дорогою я все вам расскажу. Помоги-ка мне втолкнуть ее в шалаш да закидать хворостом... Вот так!.. Пока ее станут искать, а мы будем уж далеко. Ну, теперь в дорогу! Да только смотрите не отставайте от меня.
Тороп и Всеслав с Надеждою, спустясь в овраг, пошли скорыми шагами к Днепру. Меж тем небеса снова помрачились; густые слои черных туч, застилая друг друга, расширялись медленно по небосклону. Мало-помалу исчезал дневной свет, и вдруг грозные, зловещие сумерки спустились на крутые берега Днепра. Дождь еще не шел, ветер молчал, но волны на реке вздымались все выше и выше, с воем катились одна за другою, выплескивались на берег и, шипя как змеи, рассыпались пеною по гладкому песку.
-- Вот уж близехонько! -- сказал Тороп, прервав свое долгое молчание. -- Ну, жутко нам на Днепре будет, да делать нечего! Пойдем потише, боярин: вишь, как твоя невеста-то уморилась! Дай ей вздохнуть, а я меж тем расскажу тебе, как проведал об измене этой старой ведьмы... Я шел к вам от моего боярина; вот, как я поравнялся с пчельником, послышалось мне, что за плетнем, под навесом, кто-то крупно разговаривает. Я ближе, а говор все громче. "Кому бы, -- подумал я, -- в пчельнике живет один старик? Дай погляжу". Подошел. Смотрю в щель -- ахти: человек двадцать варягов, мечник Фрелаф, челядинец княжеский Садко и задушевный твой друг Стемид! Я прилег наземь, приложил ухо к плетню. Слышу: спорят так, что хоть врукопашную. Стемид говорит: "Переждем грозу под навесом", а Фрелаф ревет: "Чего дожидаться, иль не слышите, -- Садко божится, что мы неотменно их захватим". -- "Да что вы верите этому сычу одноглазому! -- закричал Стемид. -- Ну статочное ли дело, чтоб они стали держаться близ Киева?" Вот уродина Садко и захрюкал как боров: "Эй, молодцы, не зевайте! Уж я вам говорю -- попались зверьки в ловушку. Вахрамеевна на ветер словечка не вымолвит, и давеча, как я у нее был, так нагляделся и наслушался таких страстей, что у меня и теперь еще волосы порядком не прилягут; она обещала мне выдать их руками". Вот Стемид заговорил что-то еще, а я вскочил да бегом; прибежал в избушку -- пустехонька! Один черный кот мяучит в сенях, да сова попрыгивает на насести. "Уж не она ли это, проклятая, обернулась совою? -- подумал я. -- Чего доброго!.." Глядь в светелку -- вас нет; так меня варом и обдало! Я на огород... ну, да остальное вы сами знаете. Теперь, чай, ищут ее по всем углам. Пускай себе пошарят хорошенько, а не найдут, так авось и назад вернутся... Постойте-ка, да вот, никак, и место Угорское!.. Эка темнеть, подумаешь -- словно в сумерки!.. А Днепр-то, кормилец, как расходился, так ревмя и ревет!
-- В самом деле, -- сказал Всеслав с невольным содроганием, -- посмотри, как он волнуется и кипит.
-- Чего ж ты боишься, боярин?
-- Но разве мы не можем утонуть в Днепре?
-- А за что ему, батюшке, потопить нас? -- возразил спокойно Тороп. -- Что мы ему сделали? Нет, молодец, все будет ладно, лишь только бы боярин мой не опоздал. Ну, вот и Аскольдова могила!
Наши беглецы, пройдя мимо развалин церкви, взошли на небольшую насыпь, венчающую главу высокого утеса. Как грозный старец-исполин, стоял он, склонившись угрюмо, над рекою; казалось, внимал ее буйному ропоту и как будто бы прислушивался к плеску волн, которые, крутясь и бушуя, обливали пеною его вековое подножие.
-- Постой-ка, молодец! -- сказал Тороп. -- Вон что-то чернеется у того берега: кажись, лодка?
Всеслав устремил свой взор в мрачную даль, и хотя с трудом, но рассмотрел, что небольшой челнок, управляемый одним человеком, то исчезал среди волн, то снова появлялся на поверхности воды.
-- Так и есть, это боярин, -- продолжал Тороп. -- Да и кого нелегкая понесет в такую погоду на челноке! Эк его поматывает, словно щепочку на днепровском пороге. Ну, трудно будет ему причалить к нашему берегу: вишь здесь какой прибой!
Вдруг порыв сильного ветра завыл в стенах разрушенного храма, небеса вспыхнули и вслед за оглушающим ударом грома зашумел проливной дождь.
-- Ступай-ка с нею, молодец, в эти развалины, -- сказал Тороп, указывая Всеславу на церковь. -- Там все-таки хоть где ни есть за стеною приютиться можно, а то здесь ее вовсе, сердечную, дождем захлещет. А я сойду вниз да помогу боярину пристать к берегу.
Всеслав, прикрыв верхним своим платьем дрожащую от страха Надежду, вошел вместе с нею в знакомые ему развалины. Пройдя трапезу, они остановились под сводом, уцелевшим над тем местом, где некогда была святая святых.
-- О, Всеслав, -- сказала Надежда, -- быть может, ты в последний раз стоишь со мною вместе в этом храме истинного бога! Кто знает, еще несколько мгновений, и мы разлучимся навеки?..
-- Навеки? -- воскликнул юноша, прижав ее к груди своей. -- О, нет, ничто в свете не разлучит меня с тобою!
-- А смерть? -- шепнула девушка, поглядывая робко вокруг себя.
-- Смерть? -- повторил Всеслав. -- Нет, милый друг, бог милостив, если ж он не судил нам спастись...
-- То мы умрем вместе, -- прервала с живостью Надежда. -- Да, мой суженый, здесь на земле никто не разлучит нас, но там!.. Ах, Всеслав, разве господь соединил уже нас неразрывными узами? Разве я жена твоя?.. О, с какою бы радостью я покинула этот грустный свет, если бы ты был моим супругом! Я слыхала не раз, что тех, коих господь соединяет на земле, ничто уже разлучить не может. Всеслав, -- продолжала Надежда, устремив умоляющий взор на юношу, -- мы стоим теперь в храме истинного бога. Он слышит слова наши... Назови же меня теперь, пред лицом его, твоею супругою и обещайся не разлучаться со мною ни в здешнем, ни в будущем мире.
-- Так, -- вскричал Всеслав, -- ты моя супруга! Да примет господь, внимающий словам нашим, мой обет: и жить и умереть с тобою вместе.
-- А я, -- сказала Надежда, -- обещаюсь пред лицом его разделять с тобою и горе, и радость; быть верным твоим другом и повиноваться во всем точно так же, как я во всем повиновалась отцу моему... Но когда же я увижу его, Всеслав?.. Ты обещал мне...
-- Как мы будем счастливы! -- сказала Надежда, склонив голову на плечо юноши. -- Мы все вместе уйдем в Византию... Не правда ли, мой друг?.. О, Всеслав, ты не знаешь этой благословенной страны, ты не дышал ее свежим, благовонным воздухом, не отдыхал в тени ее вечнозеленых лавров, ты не видал еще этих темно-голубых, безоблачных небес Византии! О, как мы будем счастливы! Ты, я, отец наш -- мы все станем жить вместе, где-нибудь на берегу Босфора Фракийского или вблизи светлой Пропондиты, в небольшой веселой хижине. Я обсажу ее пахучими цветами; мы будем вместе с тобою ходить по всем православным церквам византийским, посещать благочестивые обители, знаменитые лавры, станем молиться вместе... О, как мы будем счастливы! -- повторила Надежда с какою-то простодушною радостью младенца, который играет беспечно среди цветов на могиле своей матери.
-- Но ты не слушаешь меня! -- продолжала девушка, заметив, что Всеслав оглядывался с беспокойством назад.
-- Тише, тише, мой друг! -- шепнул Всеслав. -- Чу!.. Опять!.. И с этой стороны!.. Человеческие голоса... так точно -- сюда идут!
-- Всеслав! -- загремел с другой стороны знакомый юноше голос.
-- Это Веремид! -- вскричал Всеслав. -- Скорей, скорей, Надежда, -- мы спасены!
Они выбежали из развалин. Подле Аскольдовой могилы стоял незнакомый. Буйный ветер рвал с его плеч верхнюю одежду и расстилал по воздуху густые его кудри. Он держал в руке обнаженный меч.
-- Поспеши, Всеслав, -- сказал он, идя к нему навстречу, -- время дорого: злодеи ваши близко!..
-- Всеслав! -- повторил кто-то, выбегая из-за развалин.
Незнакомый выступил вперед и заслонил собою Всеслава и Надежду.
-- Где он, где? -- вскричал видный собою молодой человек, подбегая к Аскольдовой могиле.
Вместо ответа острый меч засвистел в руке незнакомого, и молодой человек, пронзенный навылет в грудь, с глубоким стоном повалился на землю.
-- Праведный боже! -- воскликнул Всеслав. -- Это Стемид, это друг мой!
-- Твой друг?! -- повторил с удивлением незнакомый. -- А я думал... но все равно. Поспешим!..
-- Надежда! Веремид! Сюда, сюда! Он исходит кровью! -- кричал Всеслав, раскрывая платье на груди своего друга.
-- Спасайтесь! -- проговорил умирающим голосом Стемид.
Шагах в пятидесяти от развалин послышались громкие голоса.
-- Безумный! -- вскричал незнакомый, подходя к Всеславу и умирающему Стемиду. -- Время ли теперь думать о других?.. Думай о себе!
В эту самую минуту ослепительная молния разостлалась багровым заревом по черным небесам, и, облитая ярким светом, золотая гривна заблистала на окровавленной груди Стемида. Незнакомый содрогнулся. Он схватил за руку Всеслава и сказал прерывающимся голосом:
-- Говори, говори: кто этот юноша, кто были его родители?
-- Несчастный! -- воскликнул с горестью Всеслав. -- Он так же, как и я, не знал ни отца, ни матери.
-- Так же, как ты? -- повторил с ужасом незнакомый, наклонясь над Стемидом. -- Так... так... я не ошибаюсь -- это золотая гривна?..
-- О, не отнимай ее, -- промолвил Стемид, умирая, -- это единственное наследие отца моего!
-- Умер! -- повторил Всеслав. -- Злодей, что ты сделал?.. Стемид, Стемид, брат мой!..
Незнакомый не говорил ни слова. Все члены его трепетали, волосы стояли дыбом.
-- Молчи! -- сказал он наконец, заскрежетав зубами. -- Бессмысленный, проклинай не меня, а неумолимую злодейку судьбу мою! О, Варяжко, сбылись слова твои -- твой бог победил!
-- Сюда, сюда, ребята! -- загремел голос Фрелафа.
-- Надежда, -- вскричал Всеслав, -- скорей, скорей, к Днепру!..
Он схватил в свои объятия бездушный труп Стемида, сбежал с утеса и вскочил в лодку, в которой дожидался его Тороп. Как стрела полетел челнок вниз по течению Днепра, зарылся в волнах и пропал из глаз Всеслава и Надежды. Погруженные в какое-то бесчувственное оцепенение, они стояли на краю утеса, там, где он, опускаясь прямой стеной до самой реки, исчезал в глубине бездонного омута.
-- Вот они! -- раздались шагах в двадцати от них громкие голоса.
-- Итак, нет спасенья! -- сказал Всеслав, глядя с отчаянием на свою невесту. -- Еще несколько мгновений...
-- И никто уже не разлучит нас! -- прервала Надежда. -- Всеслав, -- продолжала девушка твердым голосом, мы обвенчаны с тобою там, на небесах! И вот, -- промолвила она, указывая на крутящуюся под ногами их пучину, -- вот наше брачное ложе! Лучше смерть, чем позор и разлука с тобою!
-- Всеслав, супруг мой, -- шепнула Надежда, обвив крепко своими руками юношу, -- поспешим -- они идут!
-- Сдавайся, разбойник! -- заревел Фрелаф. -- Хватайте его, братцы!
Всеслав и Надежда бросились с утеса. Волны Днепра расступились, закипели, слились опять -- и хладнокровно, венчальным своим покровом тихо прикрыли новобрачных. Чрез минуту поверх воды забелелось платье Надежды; придерживая ее одною рукою, Всеслав боролся с волнами. Вдруг загудел ужасный вихрь, помчался вдоль реки, взрыл песок со дна глубокого Днепра; волны, как горы, заходили от одного берега к другому. Вот что-то похожее на тихий вопль слилось с воем ветра, еще что-то при свете молнии мелькнуло посреди реки -- и все исчезло...
Давно уже первопрестольный град Киев как животворное солнце проливал источники света на всю землю Русскую. На развалинах языческих капищ возвышались храмы истинного бога, и на том месте, где некогда пострадали святые мученики Феодор и Иоанн, искусные зодчий, призванные из Византии, воздвигали соборную церковь, во имя пресвятой Божией Матери. Прошло уже много лет с того великого дня, в который, по словам летописца, ликовали; когда великий князь Русский -- сей Владимир, некогда кровожадный, буйный язычник, а теперь кроткий, исполненный любви и милосердия христианин, достойно нареченный Равноапостольным, -- явился на берегу Днепра и, окруженный собором греческих священников, смотрел с умилением на толпы киевлян, которые, подвигнутые примером своего государя, спешили вступить в реку для принятия святого крещения; когда, устремив свой взор на небеса, в восторге и радости сердца, он воскликнул: "Творец неба и земли, благослови этих новых чад твоих!"
Спустя года два после войны с хорватами и набега печенежского, знаменитого в наших народных преданиях единоборством и победою русского богатыря Чурилы Пленковича, в то время как древняя Русь наслаждалась под сенью мощной и самодержавной десницы единого владыки всеобщим миром и спокойствием, -- в одно жаркое летнее утро большая косная лодка с распущенным парусом плавно и тихо, как гордый лебедь, подымалась вверх против течения широкого Днепра; она наполнена была воинами. На корме, поодаль от других, стоял, опираясь на широкий меч, по-видимому, сильный и могучий витязь средних лет. Солнечные лучи играли на его богатырском доспехе и осыпали искрами стальной остроконечный шелом, без всяких украшений, но светлый и блестящий, как ясные очи витязя, с любовью устремленные на высокие терема и бойницы великого Киева. На противоположном конце лодки сидел молодой человек лет тридцати двух. Легкий ветерок взвевал его распущенные по плечам кудри и, пробегая по струнам ручной арфы, которая лежала на его коленях, извлекал из них от времени единообразные, но стройные и согласные звуки. Его голубые глаза, исполненные какой-то задумчивой радости, не останавливались на высоких холмах киевских: он смотрел вперед и, казалось, нетерпеливый и жадный взор его пожирал неизмеримое пространство, отделяющее знойное небо южной России от суровых и хладных небес угрюмой Скандинавии. Близ него сидели два воина: один седой как лунь, другой в самой поре и цвете лет.
-- А что, Простен, -- сказал вполголоса старый воин, обращаясь к своему соседу, -- тебе как не знать: ведь наш воевода Илья тебя жалует, чай, он тебе сказывал, куда его посылают? Уж не в Великий ли Новгород?
-- Нет, брат Лют, не отгадал, -- поближе в Муром
-- Да. Ведь он родом из села Карачарова; близехонько от Мурома.
-- Да так, поохотиться в муромском лесе. Говорят, в нем много волков развелось.
-- Волков?
-- А, понимаю!
-- Пуще всего ему наказано изловить одного соловья, который свищет так, что сыр бор преклоняется и лист с деревьев осыпается.
-- Эх, полно, Простен, говори толком!
-- Так слушай же. Ты, чай, помнишь верховного жреца Перуна?
-- Ну вот, как по милости божией и государя великого князя мы все очнулись да принялись жечь и бросать в воду этих деревянных болванов, которых, в слепоте нашей, величали прежде богами, -- верховный жрец Перуна, Богомил, видя беду неминучую, дал тягу. Сначала убежал он к северянам; стал мутить народ и уговаривать, чтоб никто не принимал веры греческой. Оттуда его скоро выжили. Он бросился в муромские леса, засел там в какой-то трущобе да и начал опять соблазнять народ. Ведь он такой краснобай, что хоть кого с пути собьет; его и Соловьем-то за то прозвали. Говорят, он выстроил себе избушку на семи дубах и пропустил слух, что его никто взять не может затем, что он одним свистом людей убивает. А вот посмотрим, как-то он отсвищется от нашего молодца Ильи!
-- Так вот зачем мы едем? -- сказал второй воин. -- Ну, а этот чужеземный певун-то, -- продолжал он, указывая на молодого человека, который сидел на носу лодки, -- ради чего едет с нами?
-- Это варяжский баян Фенкал. Его государь великий князь отпустил на родину. Мы доставим его до Мурома, оттуда довезут до Великого Новгорода, а там уж рукой подать -- и сам дойдет до дому.
-- А как ты думаешь, Простен, скоро ли мы вернемся опять в Киев?
-- Что ты, Простен! А Илья-то на что? Да на него одного пятисот разбойников мало. Поглядел бы ты, как он в последней битве с печенегами поработал на ратном поле. А уж была работка! Особливо один какой-то долговязый печенег -- полно, не выше ли его ростом, уж так нам надоел, что и сказать нельзя. Нет-нет да как учнет хватать бердышем, так наших варом и поварит. Где ни махнет -- лица улицею! Рядышком с ним бился слуга, что ль, его иль товарищ, не знаю, -- детина приземистый, небольшой, голова только с пивной котел; ну вот ни дать ни взять, как этот гусляр и сказочник -- помнишь, что был слугою у жреца Богомила?
-- А! Торопка Голован?
-- Ну да! Точь-в-точь такой же; только, видно, подюжее. Уж нечего сказать -- мал, да удал! Кабы не Илья много бы беды они наделали, да спасибо ему: лишь завидел что нашим худо, гаркнул, свистнул, налетел соколом, да в полмига обоих угомонил. Подлинно чудо-богатырь!
-- Ну, вот и Аскольдова могила, -- продолжал старый воин, когда лодка поравнялась с песчаным утесом, на котором посреди заросших травою развалин возвышалась небольшая деревянная церковь.
-- Да! -- отвечал молодой воин, смотря с приметною грустью на утес. -- Вот уж много лет прошло, -- промолвил он, -- как на этом самом месте сгиб наш товарищ Всеслав. Ведь ты, кажется, знавал его, Лют?
-- Как не знать! Помнится, это было в тот самый день, как пропал без вести стремянный великокняжеский Стемид?
-- Да, в тот самый.
-- И до сих пор не знают: куда он девался?
-- Что за бедовое место такое?
-- Да, видно, брат, так. Недаром все киевские жители под вечер за версту его обходят. В то время прошел слух, что на другую ночь после смерти Всеслава на самой Аскольдовой могиле теплился огонек, слышен был страшный стон, и как пришли утром посмотреть, так увидели, что земля на кургане вся изрыта, а шагах в десяти от него трава так и полита кровью.
-- Что ж бы это такое было?
-- Бог весть! -- сказал Простен с глубоким вздохом, и оба воина перестали говорить.
КОНЕЦ