Глава X
С первого взгляда можно было отгадать, что один из приехавших всадников был господин, а другой его слуга... Под первым был дорогой персидский аргамак, в бархатной, шитой золотом уздечке, под вторым, поджарый донец, не очень взрачный собою, но, по-видимому, не знающий устали и готовый верст двадцать сряду мчать удалого седока, как говорится в сказках: "по горам и долам, по болотам зыбучим и пескам сыпучим". Господин был прекрасный и видный собою молодец, лет двадцати двух или трех. Слуге казалось лет под сорок, он был небольшого роста, но необычайно плотен, могуч плечами, с длинными жилистыми руками и высокой богатырской грудью; его широкое, изрытое оспой лицо было вовсе не красиво, но, несмотря на это, оно казалось даже приятным, потому что выражало какую-то простодушную веселость и доброту, не чуждую, однако ж, ни ума, ни сметливости, которыми всегда отличался коренной русский народ от своих северных и западных соседей. Мы зовем теперь этих соседей финнами и белоруссами, а в старину их величали Чудью белоглазой и Литвою долгополой. Этот старинный обычай давать и чужим и своим прозвища, в которых почти всегда заключается насмешка, принадлежит также к числу особенностей русского народного характера.
Проезжий господин был одет очень щеголевато; на нем был светло-зеленый суконный кафтан с малиновым подбоем и золотыми петлицами, малиновая остроконечная шапка с меховым околышем и желтые сафьяновые сапоги с медными скобами. К шелковому с золотыми кистями кушаку была привешена богатая персидская сабля, и на толстом шелковом шнурке висела через плечо нагайка, у которой кнутовище было украшено перламутром и слонового костью. Слуга этого проезжего был одет очень просто: на нем была войлочная белая шапка, посконный азям и внакидку длинная однорядка из толстого сермяжного сукна; но зато он был вооружен лучше своего господина... Он был при сабле, и сверх того, из-за кушака виднелась деревянная рукоятка длинного ножа, а надетая через плечо берендейка, или ремень, с привешенными к нему деревянными патронами и привязанная к седельной луке ручница, то есть ручная короткая пищаль, доказывали, что он имел при себе не одно холодное оружие и мог бы, в случае нужды, биться с врагом -- как говорили в старину -- огненным боем. Я думаю, читатели давно уже узнали в этих проезжих знакомца своего Левшина и слугу его Ферапонта.
-- Бог помощь, добрые люди! -- сказал Левшин, соскочив молодцом со своего коня.
-- Милости просим! -- отвечали купец и приказчик, вставая и вежливо кланяясь проезжему. Обозники сняли также свои шапки и отвесили ему по низкому поклону; один только проезжий в балахоне не привстал, не поклонился, а только взглянул исподлобья на проезжего молодца, сначала довольно сурово, а потом с приметным любопытством.
-- Ферапонт, -- продолжал Левшин, -- дай коням-то немного простынуть, а там своди их на речку.
-- Да не велишь ли, батюшка, их расседлать, -- сказал хозяин постоялого двора, подойдя с почтительным поклоном к проезжему.
-- Нет, любезный, -- отвечал Левшин, -- мы здесь кормить не станем, а дадим только коням вздохнуть и немного поразомнемся.
-- Так не в угоду ли будет твоей милости перекусить чего-нибудь? У меня есть гречневая каша с маслом, щи Добрые...
-- Спасибо, хозяин!.. Я обедал верст пятнадцать отсюда-- в селе Бардукове.
-- Пятнадцать верст!.. Нет, кормилец, будет и двадцать с хвостиком.
-- Ого!.. Так мы скоро ехали.
-- Да, видно, так, господин честной. Эва, как ваши лошади-то уморились!.. Так пар от них и валит!
-- Ничего, любезный, кони добрые.
-- Так, батюшка, так!.. А, вишь, как они умаялись!.. Право слово, кормилец, прикажи задать им сенца, пусть себе перехватят сердечные!
-- Нет, голубчик, некогда дожидаться.
-- А куда так поспешает твоя милость? -- спросил купец.
-- Да не так, чтобы далеко отсюда: в село Толстошеино.
-- Толстошеино? -- повторил хозяин постоялого двора. -- Знаем, батюшка, знаем! Тут еще на озере есть барская усадьба; хоромы такие знатные -- с большим огородом.
сказывали, что тут живет на покое сам помещик, какой-то боярин Куродавлев. Не к нему ли, господин честной ты изволишь ехать?
-- К нему, любезный.
-- Уж не гонцом ли от князя Ивана Андреевича Хованского?
-- Почему ты это думаешь?
-- Да вот, я вижу, ты сам из начальных людей стрелецкого войска... сиречь надворной пехоты -- не прогневайся, по старой привычке промолвился!..
-- Все едино, хозяин.
-- Нет, господин честной, не все едино. Коли вас за усердие пожаловали в надворную пехоту, так называть стрелецким войском не приходится. За службу и почет, батюшка!.. А вот я все гляжу на тебя... кажись, по всем приметам... ну, так и есть... ты должен быть сотником полка Василия Ивановича Бухвостова.
-- Отгадал, любезный.
-- Да как и не отгадать? Ведь ты в своем служиль-ном наряде: светло-зеленый кафтан с малиновым подбоем... Мы, батюшка, сами люди московские, не в глуши живем. Мы и с головою-то твоим -- сиречь полковником Василием Ивановичем Бухвостовым старинные приятели.
-- Право?
-- Как же, батюшка! Он и товары в моей лавке забирает... Мы с ним всегда хлеб-соль наживали... Вот уж, подлинно, достойный сановник! Во всем старины держится... Истинно благоцветущая ветвь прежней православной рати стрелецкой!..
-- Прежней... Так, по-твоему, нынешняя...
-- Также православное войско, -- подхватил торопливо купец. -- Кто и говорит, господин честной!.. Ну, если этак и бывали смуты -- так что ж?., и стрельцы такие же люди; а все мы под Богом ходим: един Господь без греха!.. Да они же всегда восставали против изменников, а коли случаем между изменниками попадались им на копья и невинные бояре и люди добрые, так это Божьим попущением!.. Человек слеп, батюшка! Ведь он часто и сам не ведает, что творит!.. Нет, господин честной: кто другой, а я стою в том, что и нынешняя надворная пехота христолюбивое войско. Говорят, будто бы иные из вас отступили от православия; да я этому и веры не даю -- видит Бог не даю!.. И что мне до этого?.. На то есть пастыри духовные -- а я что?.. Я человек торговый, не богослов какой...
-- Неправда! -- сказал громко проезжий в балахоне. -- Ты точно богослов, да только не однослов.
Этот неожиданный, но справедливый упрек до того смутил купца, что он совершенно остолбенел и не мог вымолвить ни слова.
-- Что? Прикусил язычок? -- продолжал проезжий в балахоне. -- Эх вы, торгаши московские! Душой-то кривить только умеете, двуличники этакие!.. Каждый из вас, как трость колеблемая ветром: куда он подул, туда и вы!.. Уж если что по-твоему, правда, так стой за правду. Что из-за угла кулаком грозиться!.. Коли заговорила в тебе совесть -- так выходи!.. Послушают -- хорошо! Потянут на плаху -- ложись!
-- Что ты, что ты, любезный! -- проговорил купец, опомнясь от первого удивления.
-- Что я?.. А вот что: ты называешь теперь стрельцов христолюбивым воинством, а давно ли ты их величал еретиками и нечестивыми крамольниками?
Купец побледнел и закричал испуганным голосом:
-- Не верь ему, господин цветной: он лжет! видит "от -- лжет!.. Ах ты, полоумный этакий!.. Да как у тебя язык повернулся сказать, что я говорил с тобой такие непригожие речи?
-- Холоп! -- повторил сквозь зубы приказчик. -- Видишь, боярин какой!.. Холоп, да не твой!
-- Ах ты клеветник этакий! -- подхватил купец. -- Да я с господином приказчиком говорил об этом шепотом, так как же ты мог слышать?
Левшин засмеялся.
-- Полно, хозяин, -- сказал он. -- Ну, есть о чем спорить!.. Мало ли что за уголком говорится!.. В глаза-то меня только не обижай, а заочно хоть голову руби!
-- Истинно так, господин честной!.. -- промолвил почтительно приказчик. -- Заочно брань не брань, а на пересказы смотреть нечего. На всякое чиханье не наздравствуешься.
-- А что, батюшка, -- сказал рослый парень лет тридцати, подойдя к проезжему в балахоне, -- не пора ли запрягать?
-- Да, время -- запрягай!
-- Ты куда едешь, любезный? -- спросил Левшин проезжего.
-- На что тебе, молодец?.. Мы с тобой не попутчики.
-- Так ты идешь в Мещовск?
-- Хоть и не в Мещовск, а все мы не попутчики. Вишь, вы как своих-то коней упарили, я моих лошадок берегу.
-- Вот что!.. Так тебе, видно, далеко еще ехать?
-- Далеко или близко, не о том речь. Коней-то можно и на пяти верстах уморить.
-- Ты здешний, что ль, или из другой какой стороны?
-- Да мы покамест все здешние, вот как переедем на иное место...
-- Я спрашиваю тебя, откуда ты родом?
-- Откуда родом?.. Да, чай, мы оба с тобой родились на святой Руси.
-- Да Русь-то велика, любезный!.. Вот я, например, я родом из Москвы, а ты откуда?
-- Не знаю. Мне покойная матушка не сказывала, где я родился.
-- Как построю, так буду знать, а теперь не ведаю.
-- Не знаю, не ведаю!.. Что ж ты знаешь!
-- Что знаю?.. Да, не прогневайся, побольше твоего.
-- В самом деле?
-- А вот изволишь видеть: ты не знаешь, откуда я родом, что за человек и куда еду; а я знаю, что ты родом из Москвы, служишь сотником в полку Василия Ивановича Бухвостова и едешь в село Толстошеино к боярину Максимовичу Куродавлеву.
-- Большое диво, что ты знаешь то, о чем я сам говорил.
-- В том-то и дело, молодец!.. Ведь тот, кто молчит, всегда знает больше того, кто болтает.
-- Да не всякому быть таким медведем, как ты.
__ По Мне лучше быть медведем, чем сорокой.
Левшин вспыхнул.
-- Эге, любезный! -- сказал он. -- Да ты уж никак начинаешь поругиваться!
Проезжий в балахоне не отвечал ни слова и принялся преспокойно укладывать в свою дорожную кису початый каравай хлеба, деревянную чашку, ложку и огромный складной нож, который, в случае нужды, мог служить оружием; потом встал и пошел на двор постоялого двора, где, под высоким навесом, работник его запрягал в телегу пару дюжих вороных коней.
-- Ну, батюшка! -- сказал купец, проводив глазами проезжего, -- видишь ли теперь, что это какой-то шальной, грубиян этакий!.. Когда твоя милость изволит спрашивать, так люди и почище его отвечают, а этот балахонник -- прости Господи!.. Сказал бы он мне, что я не знаю, кто он таков, я бы ему ответил.
-- А что бы ты ему ответил?
-- Я сказал бы ему, что он еретик проклятый!.. Вот что!
-- Еретик!.. Почему ты это знаешь?
-- А как же, батюшка? Да это как взглянешь, так видно. И есть с нами не хотел и речи такие богопротивные, а туда же, как чернец какой, четки перебирает -- раскольник проклятый! Не старообрядец, батюшка, а раскольник, -- продолжал купец, спохватясь. -- Старообрядцы дело другое; их, чай, и в вашем полку довольно; они люди добрые и, почитай, такие же православные, как и мы; не жалуют только патриарха Никона да любят по старым книгам Богу молиться -- вот и все!.. А эти отщепенцы хуже язычников: солидную церковь не признают, духовенство поносят...
-- Истинная правда! -- прервал приказчик. -- Я ведь здешний, так понаслушался и понасмотрелся. Здесь, в Брынских лесах, этих раскольничьих скитов и не перечтешь. И все разные толки: беспоповщина, филипповщина, селезневщина, новожены, перекрещиванцы, щельники -- кто их знает!.. Я знаю только, что все они чуждаются церкви Божьей, а есть и такие, что не приведи Господи!.. Вот мне рассказывали о запощеванцах и морсльщиках -- так видит Бог, батюшка, волосы дыбом становится!
-- Ну, верно, -- подхватил купец, -- и этот не простой отщепенец; но злобный и яко лев рыкающий на православие еретик!
-- А что ты думаешь?.. В самом деле!.. Глаза у него такие воровские, речь буйная, -- ну вот так и смотрит душегубцем!
-- А разве здесь разбойники водятся? -- спросил Левшин.
-- Всяко бывает, -- отвечал приказчик. -- Ведь здесь леса дремучие, так волки-то не все на четырех ногах ходят. Прошлое лето у нас трех мужиков здесь ограбили. Везли оброк в Москву...
-- Что ж, у них все деньги отняли?
-- Нет, Бог помиловал! До боярских денег не добрались. Мужички-то себе на уме: сто рубликов запекли в хлеб, да столько же в хомут было зашито. С них только одежонку поснимали, да медными грошами рубля два отняли.
-- Тебе бы, господин сотник, -- сказал купец, -- пообождать немного. Вот обозники скоро подымутся, они тебе по пути. Вас всего двое, а по таким лесам, чем едешь люднее, тем лучше.
-- Спасибо, любезный! Доедем и без провожатых.
-- Кто и говорит, почему не доехать, а все с народом-то веселее и отважнее. Право так, батюшка!.. Не ровен час, -- ну, как, в самом деле, наткнешься на разбойников?
-- Мы разбойников не боимся, хозяин, -- сказал Ферапонт, водя в поводу отдохнувших коней. -- У нас есть для них гостинцы: поднесем, так других не попросят!.. Сабли-то у нас годятся не одну капусту рубить!.. А вот еще товарищ, -- продолжал он, указывая на свою пищаль. -- Мал да удал! Как свинцовым орехом свистнет, да по лбу хлыстнет, так затылок-то у всякого зачешется!
-- Ох, любезный, не хвались, -- сказал приказчик. -- В лесу не то, что в чистом поле: как из-за куста хватят тебя кистенем, так и ты, молодец, на коне не усидишь.
-- Бог милостив!.. Мы по лесам-то и ночью езжали, да разбойников не встречали.
-- Аи да Султан! -- сказал Левшин, садясь на своего коня, который храпел от нетерпения и бороздил копытом лесчаную землю. -- Вовсе не устал, словно с конюшни, -- так и рвется.
-- Да зато скорей и надорвется! -- прошептал Фера-понт, отвязывая пищаль от седельной луки и вынимая ее из чехла.
-- Ну, что ж ты, Ферапонт? -- продолжал Левшин, обращаясь к своему служителю. -- Садись проворней!
верю, а все-таки лучше, коли оборона под руками. На Бога надейся, а сам не плошай!
-- Эк тебя настращали!.. Да полно, садись!
-- Вот и готов! -- промолвил Ферапонт, вскочив на своего донца.
-- Ну, прощайте, добрые люди! -- сказал Левшин, приподымая свою шапку.
-- Прощай, господин честной! -- закричали в один голос купец и приказчик. -- Благополучной дороги, счастливого пути!
своим господином. Через несколько минут наши путешественники, покинув берег речки, повернули направо и скрылись в глуши дремучего непроходимого бора.