Глава XII
Здание, к которому ехал Левшин со своим слугой, отличалось от обыкновенных бревенчатых сараев только тем, что у него по стенам сделаны были небольшие отдушины, а вместо ворот прорублена узкая дверь. Огромная дворовая собака, завидев наших путешественников, кинулась на них с громким лаем, и в то же время из шалаша, построенного подле самых дверей сарая, вышел человек высокого роста, с черной бородой, смуглый, как цыган, и необычайно безобразный собой; он держал в руке дубину, а за поясом у него висели четки.
-- Ты что за человек такой? -- спросил Левшин, подъехав к шалашу.
-- А вы кто такие? -- промолвил чернобородый, взглянув недоверчиво на наших путешественников.
-- Мы проезжие.
-- Так что ж вы здесь шатаетесь? Ступайте на большую дорогу.
-- Кто у вас заперт в этом сарае?
-- Не твое дело. Ступай, куда едешь!
-- Ах, ты разбойник этакий! -- вскричал Ферапонт. -- Отвечай, когда тебя спрашивают!
-- Разве ты разбойник, -- прервал чернобородый, -- а мы православные христиане. Говорят вам: ступайте вашей дорогой. Не мешайте Божьему делу.
В эту минуту снова послышались в сарае отчаянные вопли, плач, рыдание и раздались голоса: "Батюшки, спасите!.. Умираем голодной смертью... Хлеба, Бога ради, хлеба!.. Батюшки, умилосердитесь!.. Дайте хлебнуть водицы!.. Смерть моя!.. Умираю!"
Не дастся вам! -- отвечал грубый голос из шалаша Не дастся -- да не лишитеся светлых венцов мученических!
Возможно ли! -- вскричал с ужасом Левшин. -- Злодеи! За что вы их морите голодом?
Сами захотели, -- отвечал чернобородый. Как сами!
-- Ну, да!.. Ведь здесь сидят в затворе благочестивые запощеванцы, сиречь вольные мученики.
-- Вольные!.. Да разве ты не слышишь, что они кричат?..
-- Так что ж?.. Покричат, покричат да перестанут.
-- Отыдите, нечестивые! -- воскликнул громким голосом, выходя из шалаша, худощавый старик с растрепанными волосами, взъерошенной бородой и сверкающими, полоумными глазами. -- Не дерзайте нарушать святыни!.. Грядите, убо, грядите!.. Да не како постигнет вас десница Господня! А вы, православные! -- продолжал он, обращаясь к дверям сарая, -- потерпите ради царствия небесного!.. Свершайте, братие, непреткновенно ваше поприще...
-- Нет! -- завопили в один голос все заключенные. -- Не желаем!.. Отрекаемся!.. Спасите нас, добрые люди, спасите!
-- Душегубцы проклятые! -- вскричал Левшин. -- Коли вы сей же час не выпустите этих затворников...
-- А вот что!.. -- сказал Ферапонт, выхватив саблю. -- Слушай ты, черномазое путало: или отворяй дверь, или я раскрою тебя надвое!
Чернобородый отскочил, поднял дубину, но, вероятно, рассудив, что бой будет неравный, опустил ее опять и сказал:
-- Ну, коли заколочены.
-- Ферапонт! -- вскричал Левшин, -- выломай их! Ферапонт соскочил с коня.
-- Не дерзайте! -- завопил неистовым голосом старик. -- Господь укрепит мышцы мои, не попущу вам, окаянным святотатцам, губить души христианские!
-- Да ты, дедушка, не ругайся! -- сказал Ферапонт, подходя к старику, который заслонил собой дверь. -- Ну, ты сам в толк возьми: доброе ли дело морить живых людей голодной смертью? И Господь этого не велел, и царь не указал. Пусти-ка, пусти!..
-- Смерть вкушу на сем праге, -- продолжал кричать старик, -- предам душу Господу, но, доколе жив, не дам вам посрамить хвалу нашу, срацыне проклятые!
-- Эх, полно, дедушка, не дури! -- молвил Ферапонт, отталкивая старика. -- Пусти, говорят тебе -- зашибу!
Старик замолчал, но глаза его налились кровью, он заскрипел зубами, кинулся на своего противника, и его сухие, костистые пальцы, как когти дикого зверя, впились в грудь Ферапонта.
-- Ах ты, старый хрыч! -- шепнул Ферапонт, потеряв все уважение к седой бороде и постному лицу старика. -- Так ты еще драться!..
Он схватил его могучей рукою за кушак, поднял, как двухлетнего ребенка, и отбросил шагов на десять. Чернобородый подбежал к старику и, пособляя ему встать, проговорил что-то шепотом.
-- Да, чадо Федосей! -- сказал старик, -- грядем к братии, возвестим о презорстве сих нечестивцев!.. А вы, окаянные отступники православия, вяще поганых агарян, сыны погибели -- да будете вы прокляты отныне и до века!
-- Бранись, бранись, старый хрыч, -- промолвил Ферапонт, глядя вслед уходящим старику и его товарищу. -- Собака лает, ветер носит!.. Экий назойливый старикашка, подумаешь! -- продолжал он, принимаясь выламывать дверь. -- Кажись, такой испитой, в чем душа держится, а туда ж на драку лезет!
Несмотря на свою богатырскую мощь, Ферапонт не скоро выломал крепко заколоченную дверь; но вот наконец она соскочила с петель. Четверо мужчин и две женщины, одна старая, а другая молодая, давя друг друга, кинулись с такою поспешностию вон из сарая, что чуть было не сбили с ног Ферапонта. Страшно было взглянуть на эти человеческие остовы: их бледные, искаженные страданием лица, их помутившиеся, полоумные глаза были ужасны! "Хлеба, Бога ради, хлеба!" -- кричали они, толпясь около Ферапонта. Молодая женщина, которая, по-видимому, казалась покрепче других, уцепилась за него и простонала едва слышным голосом:
-- Воды -- ради Христа, воды:
-- Ах, сердечная! -- сказал Ферапонт, -- хлебца-то я вам найду, да воды-то где мне взять?
-- Вот здесь близехонько есть ключ, -- проговорил один из затворников, -- кабы было чем зачерпнуть...
-- Ключ?.. Где?
-- Вон за кустами, в овражке.
-- Побудь-ка, батюшка, с ними, -- сказал Ферапонт, -- я сбегаю да принесу в шапке водицы, а ты вынь из кисы початый хлеб; да смотри, Дмитрий Афанасьевич, не давай помногу -- не годится!.. Коли они денька два ничего не ели...
-- Эвона! -- прервал Ферапонт, -- шутка вымолвить: третьи сутки без еды!.. Вот, дай им теперь хлеба вволю, так они все перемрут. Я помню, дядя мой Терентий попал однажды в волчью яму и не евши просидел в ней трое суток...
-- Да провались ты со своим Терентием! -- вскричал Левшин. -- Видишь, они чуть живы!
Ферапонт побежал за водой, а Левшин слез с коня, привязал его к дереву и велел этим вольным мученикам сесть в кружок. Когда он вынул из кисы хлеб, они не усидели на своих местах и с радостным воплем кинулись, исключая молодой женщины, навстречу к Левшину.
-- Тише, братцы, тише! -- сказал он, стараясь удержать хлеб, который они вырывали у него из рук. -- Садитесь опять в кружок -- всем достанется. Да садись же!.. -- повторил он строгим голосом. -- А не то я вам ничего не дам!
Эта угроза подействовала: затворники уселись по-прежнему на землю, и Левшин, отламывая небольшие куски от хлеба, стал их оделять по очереди. Когда он подошел к молодой женщине, которая томилась жаждой, то она промолвила:
-- Батюшка, и есть-то не могу!.. Дай мне пить... Ох, тошно!., смерть моя!
-- Потерпи, любезная, потерпи! -- сказал Левшин. -- Ну вот, мой слуга и несет вам водицы!
Женщина вскочила и, несмотря на свою слабость, бросилась бегом навстречу к Ферапонту.
-- На-ка, лебедка! -- сказал он, подавая ей свою войлочную шапку. -- Выкушай!.. Да тише, тише!.. Будет покамест.
-- Батюшка, дай еще!
-- Нет, голубка, погоди!.. Надо и другим горло промочить.
-- Еще немножечко!..
-- Да напьешься досыта, не торопись... Поешь теперь хлебца, а там, пожалуй, я тебе еще воды почерпну.
-- Когда все эти несчастные затворники съели или, лучше сказать, проглотили по куску хлеба, то принялись снова таким жалобным и убедительным голосом просить пищи, что Левшин начал опять было их оделять, но Ферапонт остановил его.
-- Что ты, батюшка! -- сказал он. -- Не слушай их!.. Дай прежде им водицы выпить. Ведь сухой хлеб на тощий живот -- беда!.. Вот этак-то покойный мой дядя Терентий навалился с голодухи на хлеб, да в тот же самый день и помер.
-- Так давай им скорее пить!
-- Сейчас, батюшка, сейчас!.. А там можно еще по кусочку хлеба, да не худо будет и винца хлебнуть.
Пока Ферапонт поил их водою, а потом стал опять оделять хлебом и давать из своей дорожной фляги по глотку вина, Левшин рассматривал со вниманием молодую женщину, которая, выпив еще воды и съев кусок хлеба, совершенно успокоилась. Хоть лицо ее, вероятно, очень изменилось от продолжительного страдания, однако, несмотря на это, оно казалось ему знакомым. Он не мог только никак припомнить, где и когда видел эту женщину. Меж тем товарищи ее, поутолив несколько свой голод, встали, и один из них, высокий старик лет шестидесяти, сказал: "Дай Бог тебе, господин честной, много лет здравствовать! Кабы не ты, умирать бы нам голодной смертью. Да воздаст Господь этому окаянному старцу!.. Прельстил нас, проклятый, прельстил!. Бра-тие! -- продолжал он, обращаясь к другим затворникам, -- кто из вас желает приступить к адамантовскому согласию, тот иди со мной в скит поморского старца Григория: он примет всех нас с любовью; а к этим филипповцам я ни за что теперь не пойду".
-- И мы также! -- закричали в один голос его товарищи.
-- А ты пойдешь с нами? -- продолжал старик, обращаясь к молодой женщине.
-- Ну, как хочешь. Пойдемте, братцы! До Григорьева скита версты три будет, а вот уж вечерняя заря тухнет. Как-то мы доплетемся?.. Прощай, Дарья!
-- Дарья! -- повторил Левшин. -- Неужели это?.. О, нет, нет! быть не может!..
-- Да! -- шептала молодая женщина, глядя вслед своим прежним товарищам, которые, шатаясь, как пьяные, шли врассыпную по полю. -- Да, пойду я к вашему старцу Григорию!.. Эка невидаль!.. Он у моего хозяина в Выгорецком скиту был пастухом... Старец Григорий!.. Больно скоро в старцы-то попал!
-- Послушай-ка, голубка, -- сказал Ферапонт, -- ты хочешь идти в свой скит, а далеко ли это?
-- Версты четыре будет.
-- Да ведь в лесу-то теперь хоть глаз выколи. Как зке ты пойдешь одна?
-- Что ж делать: пришлось идти одной, коли товарищей нет.
-- Хочешь ли, мы тебя проводим?
-- Как, батюшка, не хотеть.
-- А ты, красавица, за эту службу и нас куда-нибудь приюти.
-- Да вы кто такие?
-- Дорожные люди.
-- Ох, кормилец! хозяин-то наш такой строгий!.. Ну, да если он вас в скит не пустит, так вы в сторожке переночуете, а вашим лошадям я уж как-нибудь сенца-то вынесу.
-- И на том спасибо!.. Вставай же, лебедка, пора. Хочешь -- садись на мою лошадь, а я пешком пойду.
-- Нет, батюшка, куда мне!.. Я сродясь на лошадях не езжала, а дайте-ка мне поотдохнуть немного, да еще водицы выпить, так я как-нибудь и пешком дотащусь.
-- Ну, хорошо!.. Я схожу за водой, а ты... на-ка тебе, поешь еще хлебца.
-- Послушай, любезная, -- сказал Левшин, оставшись один с молодою женщиною, -- мне все кажется, что я где-то тебя видел.
-- Не знаю, молодец.
-- И голос твой мне знаком... Да не была ли ты недавно в Москве?
-- Как же, батюшка!.. Всего три недели, как оттуда. Я была там с моим хозяином и его дочкой.
-- Да, на Мещовском подворье. А почему ты это знаешь?.. Постой-ка, постой!.. Ах, батюшки-светы!.. Да ты никак тот самый молодец, которого чуть было не убили стрельцы?.. Вот диво-то! Как это тебя Господь сюда занес?
-- Еду в село Толстошеино, -- недалеко отсюда. А ты как, Дарья, попала в затворницы?
-- Ох, батюшка, не говори!.. Истинно Божеское попущенье!.. Вот изволишь видеть... так и быть! все тебе скажу, как на духу... Я прошлого года гадала па святках и видела во сне нашего батрака Архипку, а Архипка-то уж был женат; вот я и смекала: видно, он женится на мне, когда овдовеет. Как поехали мы в Москву, жена его захворала, а как воротились назад, так уже ее давным-давно и на погост снесли. Ну, -- думаю я, -- правду говорят: суженого конем не объедешь. Делать нечего: видно, мне на роду написано быть за вдовцом. Вот я Архипке-то и говорю: "Архипушка! ведь я видела тебя на святках: ты мой суженый". А он рыжий, -- чтоб ему ни диа ни покрышки... озорник этакий! -- и ну надо мной смеяться. "Видно, дескать, я тебе, Дарья, суженый, да не ряженый; ищи себе другого жениха, а я уже помолвлен на Дуняшке". Так меня, кормилец, словно ножом и зарезал! На Дуняшке... И добро бы человек, а то ведь так... девка-чернавка -- взглянуть не на что... Зло такое меня взяло, что и сказать нельзя!.. Опротивел мне этот рыжий-- видеть его не могу!.. А как живешь вместе, так поневоле видишь. Потерпела я денек, друuой -- нет! тоска меня вовсе одолела. Вот я и говорю хозяину: "Хочу, дескать, батюшка, идти в филипповщинское согласие затем, дескать, что у них строже, -- скорей спасешься". А у самой, грешницы, не то на уме: как бы только уйти подальше от Архипки, да не видеть эту паскудную Дуняшку. Вот Андрей Яковлевич начал меня уговаривать: "Эй, Дарья, не ходи к филипповцам! У них наставником старец Пафнутий, а он вовсе полоумный: научит он тебя таким делам, что ты и животу не будешь рада". И дочка-то его со слезами упрашивала меня не ходить к филипповцам... Так нет! -- никого не послушалась -- пошла!.. Что ж, батюшка? не прошло недели, как я вовсе обезумела; только и слышу, что у них какой-то великий угодник, ради царствия небесного, велел похоронить себя живого; такая-то угодница сожглась в печи, такая-то запостилась. И в молитвах-то их поминают и чинят им поклонения. Стали мне рассказывать, чт. о будто бы видали их в светлых одеждах, в златых венцах... а я сдуру слушаю да верю. Вот пришел в скит старец Пафнутий. Он, батюшка, сам в скиту не живет, а, говорят, спасается где-то на сосне.
-- Да не он ли караулил вас в этом шалаше? -- спросил Левшин.
-- Он, батюшка, он!.. Вот этот разбойник подговорил человек пять идти в запощеванцы, да начал и меня уговаривать: "Ты, дескать, сестра Дарья, не бойся; коли Богу будет угодно, так ты и сорок дней не евши проживешь, и останешься жива; а коли умрешь, так смерть твоя будет честна пред Господом, и ты причтешься к лику святых мучеников. Да с вами же и насилия никакого не будет. Кто снесет, тот неси, а кому придется невмоготу, так пусть себе отречется; а коли не пожелает променять временную жизнь на вечное блаженство-- так его воля". Что будешь делать, прельстил и меня лукавый старец... Вот, батюшка, как нас заперли в эту запощевальню, первые-то сутки мы смирно просидели, и другие кой-как промаялись, но уж зато на третьи... Господи, Боже мой!.. Ну, мука!.. Я первая закричала, что отрекаюсь -- ответу нет. Закричали и другие. Слышим Пафнутий с кем-то пошептался, да и говорит нам: "Нет, братие! коли вы сами не радеете о душах ваших, так мы за вас порадеем. Нет вам отсюда выхода!.. Мужайтесь, братие, и когда Господь сподобит вас стяжать венцы мученические, так помолитесь и о нас грешных". Вот тут-то, батюшка, поднялся вопль и плач!.. Когда мы увидели, как прельстил и обманул нас этот душегубец, все мы стали, словно бешеные: кричим, воем, рвем на себе платье, кусаем руки, а он, злодей, только что и твердит: "Потерпите, братие, потерпите! Мзда ваша велика на небеси!" Я еще, батюшка, не очень отощала: у меня в кармане была просвирка; ее принесла мне из Киева одна странница, когда я жила еще у прежнего хозяина. На второй день я потихоньку ее съела; но уж зато пить мне так хотелось, что я дала бы себе отрезать любой палец за одну каплю воды... Ах! батюшка, как подумаешь: что бы с нами было, если б Господь не привел вас сюда!.. Подлинно правду говорят: голодная смерть -- хуже всякой смерти.
-- Так ты, Дарья, надеешься, -- сказал Левшин, -- что прежний хозяин примет тебя опять к себе в дом?
-- Примет, батюшка, он человек добрый. Повалюсь ему в ноги, скажу: виновата, кормилец, согрешила!.. Да и дочка-то за меня заступится.
-- А кто такой твой хозяин?
-- Отец Андрей.
-- Отец Андрей!.. Да разве у него нет никакого прозвания?
-- Да как бы тебе сказать: в глаза его зовут отцом Андреем, а за глаза Андреем Поморянином.
-- Да кто он такой? Дворянин, что ль, купец или из духовного звания?
-- И этого не ведаю, батюшка; а знаю только, что в здешней стороне он у всех в большом почете, даже старец Пафнутий и тот его побаивается.
-- Ну, что, -- промолвил робко Левшин, -- дочь его, Софья Андреевна, здорова?
-- А ты имячко-то ее знаешь?.. Вот что!.. Здорова, батюшка, здорова... только все что-то кручинится да тоскует.
-- Тоскует! -- повторил вполголоса Левшин.
-- Да, батюшка, говорит, что по Москве... Вишь, больно ей приглянулась. А я так думаю, что теперь и в Москве-то она стала бы тосковать.
-- Отчего же?
-- Отчего!.. Ну, уж это, молодец, сам смекай.
-- На-ка, красавица, вот тебе и еще водицы, -- сказал Ферапонт, подходя к Дарье и подавая ей свою шапку с водой. -- Пей себе на здоровье!.. Да только поскорее в путь. Благо теперь облака-то поразошлись, все-таки кой-что видно будет, а неравно опять набегут тучи, так и ты, голубушка, заплутаешься.
-- Вот они! -- заревел он, оборотясь назад, и человек пятнадцать вооруженных дубинами мужиков высыпало на поляну.
-- Хватайте их, братие!.. Бейте этих проклятых святотатцев! -- кричал чернобородый, бросаясь с поднятой дубиною на Левшина. Отскочив быстро в сторону, Левшин выхватил свою саблю, она свиснула, и чернобородый, как сноп, повалился на землю. Но Левшин не успел повторить удара: его сбили с ног, скрутили назад руки и потащили в лес. Разумеется, Ферапонт, который был шагах в двадцати от своего господина, кинулся к нему на помощь; к несчастью, он наткнулся на пенек и упал. Когда он приподнялся, человек пять раскольников, не дав ему оправиться, кинулись на него гурьбою, вырвали из рук саблю и ухватились за него со всех сторон. Но Ферапонт устоял на ногах. Он круто повернулся кругом, тряхнул своими богатырскими плечами, высвободил руки и пошел работать направо и налево: сломал, как медведь, двух противников, сшиб с ног ударом кулака третьего, подмял под себя четвертого, но пятый, отскочив назад, ударил его дубиною так сильно по голове, что у него, как после сам он рассказывал, искры из глаз посыпались, и в ушах загудело, как будто бы ударили в Мшенский колокол. Он пошатнулся, ступил несколько шагов вперед и упал без чувств на землю.
-- Что? улегся, проклятый еретик! -- сказал один из раскольников, помогая приподняться двум товарищам, которые более других поизмяты были в руках Ферапонта. -- Ну, здоров, разбойник!., кулак, словно свинчатка!.. Как он хлыспул меня, так я думал, что голова с плеч слетит!
-- Что ж вы, братцы? -- сказал, подходя к ним, другой раскольник. -- Мы того молодца уж спровадили, тащите и этого.
-- Зачем? -- молвил широкоплечий детина, тот самый, который ударил Ферапонта дубиною.
-- Как зачем?.. Их надо обоих допросить. Отец Пафнутий говорит, что они подосланы от калужского архиерея.
-- Не знаю, как тот, а этот уж вам ничего не ответит.
-- Ой ли?
-- Да уж небойсь!.. Кого я съезжу по маковке дубиной, тот не встанет.
-- Так прибрать бы его к сторонке.
-- И без нас приберут: волков-то здесь довольно. Ну, что кряхтите, ребята? -- продолжал широкоплечий детина, обращаясь к своим товарищам. -- Или ребер не досчитываетесь?.. Экий леший, проклятый, как он их исковеркал!.. Ну, пойдемте, братцы!
Через несколько минут на поляне не осталось никого. Изредка раздавались вдали голоса уходящих раскольников, и раза два лесной отголосок повторил имя Ферапонта; но верный слуга не слышал призывного голоса своего господина. Когда затихли и эти отдаленные голоса, послышался в кустах легкий шорох, и Дарья, робко озираясь кругом, вышла на поляну.
-- Вот кто-то лежит!.. -- прошептала она, подходя к Ферапонту. -- Ах, Господи!.. Неужели они убили... Нет! Я видела, его утащили в лес... Видно, это слуга... Ну, так и есть!.. Сердечный! -- прошептала она, наклонясь над -- Ферапонтом. -- По милости твоей и твоего барина я жива, а ты... Да он никак дышит... Видит Бог, дышит! -- вскричала с радостью Дарья. -- Кабы только вспрыснуть его водицею... А! да вот и шапка!
Дарья схватила войлочную шапку Ферапонта, подняла мимоходом саблю, которая, шагах в десятb от него, лежала на земле, почерпнула в роднике воды и, воз-вратясь назад, начала обливать ею голову и лицо Ферапонта. С полминуты он оставался в прежнем положении; но вот наконец вздохнул и пошевелился.
-- Фу, как шумит в голове! -- прошептал Ферапонт. -- Что это со мною было?
-- Ничего. Тебя немного позашибли.
-- Да где я?
-- В лесу, на поляне... Чу! Слышишь, как воют волки?.. Ух, страшно!.. Вставай, молодец!
-- Вот твой тесак! -- сказала Дарья. -- Вставай, молодец, мешкать нечего.
-- Да кто ты? -- спросил Ферапонт.
-- Я Дарья... ну, вот та затворница, которую ты поил водой. Я все сидела за кустом и видела, как с вами дрались филипповцы.
-- Ну, да!.. С тобой и с твоим барином.
-- С барином? -- повторил Ферапонт и, как будто бы пробудясь от сна, быстро вскочил на ноги, схватил саблю и закричал: -- А где ж мой барин? Дмитрий Афанасьевич!.. Дмитрий Афанасьевич!
-- Да не кричи! -- прервала Дарья. -- Его здесь нет; его увезли с собой филипповцы.
-- Господи! -- завопил отчаянным голосом Ферапонт. -- Убьют они его, злодеи!
-- Куда они пошли?
-- Вестимо куда: в свой скит.
-- Так веди меня туда -- скорей, скорей!
-- Зачем?.. Чтобы тебя опять дубиной хватили?..
-- Да что ты один сделаешь?.. Ведь их там человек до ста. Барина ты своего не выручишь, а полезешь на драку, так убьют тебя -- вот и все!
-- Да пусть себе убьют! Поделом! -- прервал Ферапонт. -- Коли я не умел сберечь моего барина, так туда мне и дорога!.. Пойдем!
-- Полно, молодец, послушайся меня: пойдем лучше в скит к отцу Андрею. Он скоро выручит твоего барина.
-- А кто этот отец Андрей?
-- Да поедет ли он?
Вдруг раздался вблизи зловещий вой; он повторился в разных местах по лесу то ближе, то далее. Привязанные к деревьям кони начали храпеть и порываться.
-- Чу! -- продолжала Дарья робким голосом. -- Слышишь, как перекликаются эти голодные волки?.. Ох, худо, молодец!.. Видно, они почуяли добычу!.. Ради Христа, поедем скорее!.. Уж, так и быть, и я как-нибудь сяду на коня.
как на противоположной стороне поляны заблестели между деревьев огненные звездочки, захрустел валежник, и два огромных волка, ощетинясь и сверкая глазами, промчались вдоль опушки леса к тому месту, где за минуту до того стояли кони.