Глава IV
Когда наши путешественники отъехали с полверсты от скита, Ферапонт сказал своему барину:
-- Ну, батюшка, какого мы дали крюка!.. Я все расспросил порядком. От постоялого двора, где мы вчера кормили, до села Толстошеина считают с небольшим двадцать верст; а теперь нам придется ехать верст шесть до одного раскольничьего скита: в нем живут какие-то федосеевцы, с которыми Андрей Поморянин и знаться не хочет. От этого скита до полсела Куклина без малого Пятнадцать верст, а от Куклина до Толстошеина, почитай, тоже, ан и выходит гораздо за тридцать. Да это бы еще ничего, а вот что худо, Дмитрий Афанасьевич: лошадки наган сенца пощипали, а овса-то не успели перехватить. И на водопой их не водили... Да что это хозяин наш так заторопился?.. Как разбудили меня, я вскочил -- глядь: а уж кони оседланы!.. Вот они раскольники-то, батюшка!.. Нет, мы, православные, не так гостей принимаем: кушай вдоволь, спи себе до полудня, прохлаждайся, а пришла пора ехать, так мы и ворота на запор!.. А это что? "Просим, дескать, милости!.. Рады гостю дорогому... Только не засиживайся, а не то в шею!.." Ну, что, батюшка, успел ли ты намекнуть Андрею о своем дельце?..
-- Он все знает, -- сказал Левшин.
-- Ну, что ж?
-- Что, Ферапонт!.. Не судил мне Господь быть счастливым!
-- Как так?.. Да неужели он не выдает за тебя своей Дочери?
-- И слышать не хочет!
-- Нет!.. Да что ж он -- рехнулся, что ль! Коли ты ему не зять, так за кого же он хочет выдать свою дочь?.. Ах, он, балахонник проклятый!.. Уж не прочит 'ли он свою дочку за какого-нибудь знаменитого воеводу? лишь, боярин какой!.. Сермяжник этакий!.. Да ты, батюшка, не кручинься, -- продолжал Ферапонт, посматривая с участием на своего барина. -- Это еще дело поправное.
А как ты его поправишь? -- сказал Левшин. -- Уж ее думаешь ли ты, что я забуду Софью... полюблю Другую?..
-- И это бывает, Дмитрий Афанасьевич...
-- О нет, Ферапонт!.. Я уж тебе говорил, что без нее и жизнь мне не красна... Мне и прежде было тяжело, а теперь... о, теперь... я, верно, зачахну с горя!.. Да не качай головой: вот как тоска сведет меня в могилу, так поневоле поверишь!..
-- Эх, батюшка барин!.. Да почему ж ты говоришь, что тебе стало теперь еще тяжелее? А прежь сего знал ли ты, где живет твоя красавица?
-- Нет. Я не знал даже, кто ее отец и как его зовут.
-- Ну, видишь ли!.. Вот тогда было от чего кручиниться-- поди-ка, отыщи на святой Руси того, кого не знаешь по имени!.. А теперь то ли дело: ты знаешь, где она живет, да и мы-то станем жить близехонько: от села Толстошеина до Андреева скита рукой подать... Мало ли что может случиться? Верней всего, что сам Андрей спохватится. Ведь он это так, сдуру тебя ошеломил!.. А не то хотел почваниться да поломаться над тобой. Погоди, батюшка, перемелется рожь -- будет мукой!.. Дочка станет к нему приставать, а ты меж тем весточки от нее получать будешь.
-- Весточки!.. Да через кого же?
-- Ну уж, так и быть, все тебе скажу!.. Ведь Дарья-то стоит в том, что она моя суженая; коли правду сказать, так и я не прочь -- девка такая здоровенная, знатной будет работницей!.. Вот она мне и сказала: "Есть, дескать, у меня знакомая старушка, Аксинья Никитична; живет она в скиту федосеевского согласия; вы мимо его поедете. Поклонись ей и скажи, чтоб она ждала меня к себе в будущее воскресенье; а ты и сам, молодец, приезжай из села Толстошеина, так и со мной повидаешься, и барину твоему привезешь весточку от Софьи Андреевны".
-- Ну что ж, Ферапонт, ты, верно, обещал?
-- Вестимо, батюшка!.. Коли девица красная зовет на свиданьице, так молодцу непригоже отнекиваться. Ну, Дмитрий Афанасьевич! правду ли я тебе говорил, что дело-то поправное?.. Андрей поупрямится, да как увидит, что с дочкой-то делать нечего...
-- Нет! -- прервал Левшин, -- он не сжалится над ее слезами. Андрей сказал мне, что ему легче видеть свою дочь в гробу, чем женою того, кто исповедует никонианскую веру.
-- Так вот что?.. Ну, коли этот шальной станет все играться, так что ж?.. Или доброму молодцу в нареканье оставаться?.. Что, в самом деле: была бы только ее воля, а ведь она не за тремя каменными стенами живет!. Подъехал вечерком на лихой тройке, притаился на задах, да и жди урочного часу. Ей долго ли, -- шмыг в калитку, а мы и тут!.. Под белы руки, в телегу -- да и катай!..
-- И ты думаешь, она согласится?
-- И, батюшка, коли любит, так на все пойдет... Кто и говорит: с отцовским благословеньем лучше, да коли отец-то этакой упрямый леший!.. А знаешь ли что, Дмитрий Афанасьевич: может статься, он и радехонек будет, коли ты дочку-то его сманишь?
-- Да как же, батюшка: она выйдет за богатого помещика, а он перед своей братьей, старообрядцами, прав останется: "моей, дескать, воли не было, братцы: девка-то, не спросясь меня, под венец пошла. А уж коли их повенчали, так делать нечего, развенчивать не станут".
Несмотря на то, что все эти предположения и надежды казались Левшину не очень сбыточными, он слушал с жадностью утешительные речи Ферапонта. Левшин выехал из Андреева скита с отчаянием в сердце, а теперь хотя и не смел ни на что надеяться, но уж и то было для него большой отрадой, что Софья может, хотя изредка, давать ему о себе весточку. Мало-помалу на сердце у него стало полегче. "Бог весть, -- думал он, -- когда я увижу опять Софью?.. Но, по крайней мере, буду знать, что с ней делается; может быть, Андрей и, в самом деле, сжалится над своей дочерью; а коли не сжалится да еще вздумает выдать ее насильно замуж, так я узнаю об этом -- и тогда... о! только бы Софья-то захотела, а уж я выручу ее!"
Наши путешественники проехали версты четыре, не говоря ни слова. Дорожка, по которой они с трудом пробирались, была проложена по сыпучим пескам; кругом не видно было ни травки, ни цветочка. Одной отрадой для глаз были сучковатые ели, высокие сосны со своей мертвой зеленью и кой-где небольшие лужайки, поросшие, вместо травы, желтоватым мхом и мелкими кустами можжевельника.
Эх, батюшка! -- промолвил наконец Ферапонт, -- пора бы нам коней напоить: вишь, как у них пахи-то подвело!.. Они, сердечные, со вчерашнего дня капли воды не видали... Да и места-то здесь какие!.. Вот уж я Давно посматриваю, нет ли где травки или проточной водицы, -- нет как нет!.. Дождевые водопромоины пополам с песком, да сухие еловые шишки -- кушай и пей себе на здоровье!..
-- А вот мы, чай, скоро доедем до этого скита, где живет Дарьина знакомая.
-- Кажись, бы надо скоро доехать. Да шут их знает: скажут шесть верст, а глядишь -- все десять!.. Постой-ка, Дмитрий Афанасьевич! Видишь, вон там избушка какая-то?.. Может статься и колодец есть... Поедем-ка, батюшка, поскорее.
Путешественники подъехали к небольшой пзбе, у которой тесовая кровля была окаймлена со всех четырех сторон широким желобком; на углах были сделаны деревянные отливы, а от них проведены другие желобы в огромной величины плетушку, обмазанную снаружи и изнутри глиной; эта плетеная посудина походила на большой продолговатый чан и была почти вся наполнена водой.
-- Вот знатный водопой! -- сказал Ферапонт, остановив свою лошадь. -- Смотри, Дмитрий Афанасьевич, как ухитрились!.. Простая плетушка, а вода-то в ней стоит как в чану!.. Сойдем-ка, батюшка, с коней, так я их обоих разом напою.
-- Что вы, что вы? -- вскричал, выходя из избы, небольшого роста мужик с калмыковатым лицом, косматой головою и жиденькой светло-русой бородкой. -- Не смейте поить здесь лошадей!.. Не оскверняйте воды небесной!
-- Воды небесной? -- повторил Ферапонт. -- А! вот что!.. Это у тебя дождевая водица... Так что ж, дядя: и по лужам-то везде дождевая вода... Чем она лучше другой?
-- То по лужам, а разве ты не видишь, что это купель?
-- Купель?.. Что ты, перекрестись!.. Какая это купель!
-- Полно, Ферапонт, -- прервал Левшпн. -- Не наше дело. Послушай-ка, любезный: коли здесь нельзя, так укажи, где нам напоить коней.
-- Да вот недалеко отсюда речка; ступайте прямо: там можно поить лошадей; уж что осквернено, того не осквернишь.
-- Поедем, Ферапонт.
-- Постойте-ка, постойте! -- сказал хозяин избы. -- Вы люди, кажись, добрые: хотите ли, братцы, омыть грехи ваши и окреститься крещеньем истинным?
-- Ax, ты полоумный этакий! -- вскричал Ферапонт -- Вот еще что вздумал!.. Да разве мы люди не крещеные?..
-- Нет, братцы!.. Или вы не знаете, что наступили времена антихристовы и ничего уже нет чистого на земле?.. Нет ни рек, ни озер, ни источников, ни колодцев, ни студенцов, которые не были бы осквернены прикосновением окаянных слуг антихристовых. А коли неоскверненной воды не обретается на всем лице земли, так не подобает ли нам креститься воединой воде, иже с небес исходит?
-- Сиречь дождевой? -- сказал Левшин. -- Да уж мы, дядя, в ней вчера покупались -- нитки живой на теле не осталось.
-- Поедем, батюшка, -- прервал с приметной досадою Ферапонт. -- Что слушать этого шального!.. Вишь, он как с перепоя и сам не знает, что говорит.
-- Послушайтесь, братцы! -- кричал им вслед хозяин избы. -- Эй, говорю вам, примите крещение в воде небесной, да не помянутся грехи ваши!.. Не губите ваших душ -- послушайтесь меня!
-- Дери горло-то, дери! -- шепнул про себя Ферапонт. -- Вот напустил на себя какую дурь -- уродина этакий!.. Ну, батюшка Дмитрий Афанасьевич, народец живет в здешней стороне!.. Что это такое?.. С виду люди как люди, а с любым заговори, -- понесет такую околесицу, что уши вянут!.. Ну, где видано, чтобы крещеных людей перекрещивали?.. И добро бы еще он был чернец или церковник какой, а то простой сермяжник!.. Да ему, лапотнику, и мордвина не след крестить... Кто его в попы-то ставил -- чучело этакое!
-- Эх, Ферапонт, охота тебе сердиться! -- сказал Левшин.
"Креститесь, братцы, крещеньем истинным!" Эх, батюшка, будь я без тебя, так я бы этого перекрещеванца окрестил по-своему!.. Перестал бы он у меня свою плетушку, купелью называть!.. Кабы ребра два не дощу-пался, так заказал бы и другу и недругу перекрещивать православных христиан.
Ну, вот еще! -- прервал Левшин. -- Вчера было нам за что драться с раскольниками, а теперь из чего мы станем с ними ссориться?
-- Так, батюшка, так! Да зло берет!.. Что ж, в самом деле, мы их зовем только раскольниками, а они уж нас крестить хотят!.. Словно мы жиды какие.
В продолжение этого разговора наши путешественники подъехали к небольшому холму, у подошвы которого струился широкий ручей. По всему скату холма и по берегу ручья разбросаны были в живописном беспорядке высокие избы и низкие лачужки. Этот скит, совершенно похожий на обыкновенные деревни, не был обнесен изгородью, и только по одной молельне, на кровле которой водружен был восьмиконечный крест, можно было догадаться, что тут жили раскольники. Над ручьем, против самой молельни, стоял деревянный шатер, над которым также возвышался восьмиконечный крест.
-- Послушай-ка, любезный! -- сказал Ферапонт одному молодому парню, который ехал порожняком в телеге навстречу нашим путешественникам. -- Ведь это скит федосеевского согласия?
-- Ну, да! -- отвечал парень, взглянув с любопытством на проезжих.
-- Укажи-ка нам, молодец, где живет здесь Аксинья Никитична.
-- Бабушка Аксинья -- портниха?.. А вот с краю-то третья изба -- против самой иордани.
-- Сиречь, вот этого шатра, что на реке-то?
-- Шатра?.. Какого шатра?.. Тебе говорят: против иордани... Разве шатры с крестами-то бывают?
Ферапонт и Левшин, подъехав к низенькой избушке, сошли с коней; под окном на завалинке сидела пожилая баба, лет шестидесяти; на ней, сверх синего сарафана, который отличался покроем от нынешних только тем, что был вовсе без грудной выемки, надета была серая суконная телогрея с красной оторочкой. На голове ее была бисерная повязка и большая фата из пестрой бумажной материи. Наружность этой старухи была весьма приятная: ее умные голубые глаза одушевлялись веселостью, а правильные черты лица и некоторые остатки прежней красоты доказывали, что некогда она была очень хороша собой.
-- Не ты ли, бабушка, Аксинья Никитична? -- спросил Ферапонт.
-- Я, кормилец, -- отвечала старуха. -- Что тебе надобно?
-- Мы были в скиту Андрея Поморянина, и меня Дарья просила отвезти тебе поклон.
-- Спасибо, молодец, спасибо!.. Ну, что она, по добру ли, по здорову?
-- Все слава Богу!.. Собирается к тебе в гости.
-- Милости просим! Давно пора...
-- Жди ее, бабушка, к себе в будущее воскресенье.
-- Будем ждать, мой отец, будем!
-- Да уж и я, Аксинья Никитична, твой гость.
-- Ты, батюшка?.. А ты зачем ко мне пожалуешь?
-- Да ведь Дарья-то моя суженая.
-- Вот что?.. Ну, батюшка, милости просим!.. Аи Дарьюшка! исполать ей!.. Какого она себе женишка вымолила... Да как это вас Господь свел?.. Что вы приглянулись, что ль, друг другу?
-- Видно, что так, бабушка!
-- Да так-то люблю, что коли скажу, так не поверишь.
-- Как не поверить, батюшка!.. Дело бывалое: ведь и я не всегда была старухою; было и мое времечко, и про меня говорили: "сухота, дескать, сердцу молодецкому!.." Э, да что это я?.. Тьфу! Старуха старая, а какие речи говорю! Ох, я многогрешная, многогрешная! -- продолжала Аксинья, вытаскивая из-за пояса четки. -- Ну вот, не успею покаяться, и опять за то же!.. И что за радость вспоминать про прежние годочки?.. Ведь они уж не вернутся!
-- Пожалуй себе!.. Только вон туда, вниз, подальше.
-- Скажи мне, Аксинья Никитична, -- спросил Лев-шин, оставшись один со старухою, -- что ж это за человек такой живет недалеко отсюда, у самой дороги, -- что, из ваших, что ль?
-- Наш, батюшка, наш!.. Так, убогий человек, юродивый-- Павел, по прозванию Калмык. Он, верно, хотел вас крестить в дождевой воде?
-- Да, бабушка!.. Я так и думал, что он безумный.
-- Собор!.. Какой собор?
-- Как же!.. Ивана Ерша, Илью Степанова, всех наших учителей и наставников собрал.
-- Что ж они, о чем с ним толковали?
-- Что, батюшка, грех, да и только!.. Зачали за здравие, а свели за упокой!.. Собрались о вере толковать, а покончили смехом.
-- Да, батюшка. Павел начал говорить об антихристе, стал уговаривать братию, чтоб все крестились в дождевой воде, -- другой, дескать, неоскверненной воды на всей земле нет. Вот отец Илья и говорит ему: "Мы тебе, Павел, без знаменья не поверим. Святые проповедники чудеса великие творили: болящих исцеляли, мертвых воскрешали; а ты, Павел, во уверение наше хотя единого жука или муху оживотворь!" -- "Нет, братие, -- сказал Павел, -- я вам другое покажу знамение: дайте мне какую хотите отраву, при вас же выпью и невредим останусь". Илья хотел было попотчивать купоросным маслицем, да Иван Ерш отговорил, и вместо отравы поднес ему стакан доброго вина, а Павел отродясь его не отведывал... Вот, батюшка, как он увидел, что ему от этого зелья никакой болезни не приключилось, так загорланил пуще прежнего: "Что, дескать, окаянные! Видите ли, что ваша отрава меня не берет?.. Будете ли теперь меня слушаться?.. А коли вам этого мало, так давайте еще стакан". Как у него в головушке-то позашумело, так он перестал и о вере говорить. Только что кричит: "Подавайте вашей отравы!" Отец Алексей велел поднести ему третий стакан, да и говорит: "Слушай, Павел, коли после этого ты будешь сидеть прямо, так вера твоя права, а коли покривишься, так и вера твоя кривая". Как Павел хватил третий стакан, так его вовсе разобрало; он не успел и двух слов вымолвить, свалился под лавку, да тут и заснул.
-- Ну, что ж, как он выспался?
-- И, батюшки!.. Начал нас всех позорить на чем свет стоит!.. "Я, дескать, вас, окаянных неслухов, призывал к истинному крещению, да вы не хотели -- так нет же вам чести со мною! Пойду на перепутье и стану всех проезжих крестить".
-- Хорошо, что вы не послушались этого шального; где видано, чтоб крещеные люди перекрещивались?
-- Что ты, бабушка?
-- Да, молодец!.. Только не в дождевой воде, а вот здесь в речке... Вот видишь, прямо-то -- иордань!
-- Так и ты, Аксинья Никитична, перекрещивалась?
-- Мне зачем, кормилец! Я уж человек не молодой:
придет к тебе прежде, чем я приеду, так скажи ей, что я безотменно буду.
-- Скажу, батюшка!.. Ну, прощайте, добрые молодцы! Не поминайте лихом.
-- Счастливо оставаться, Аксинья Никитична! Смотри, припасай пирогов к воскресенью; да коли бражки выставишь, так мы тебе челом; а коли винца -- так и подавно!