Глава IX
Утренняя заря едва стала заниматься и ни одна звездочка не потухла еще на темно-синих небесах, когда Левшин и его спутники, миновав Федосеевский скит, то есть деревушку, в которой жили перекрещеванцы, стали приближаться к цели своего путешествия. Доехав до березовых рощ, окружающих со всех сторон скит Андрея Поморянина, они остановилась.
-- Ну, что, голубка -- спросил Ферапонт вполголоса Дарью, -- куда нам теперь?
-- А вот ступай направо-то по дороге.
-- Да не лучше ли здесь подождать? Ведь по заре-то как раз услышат конский топот.
-- Небось, не услышат, теперь все спят.
-- А сторож?
-- Чай, также спит... Ведь эту неделю сторожем-то Архипка, его очередь.
-- Архипка!.. Вот этот рыжий парепь, что ты па святках видела?..
-- Ну, да!.. Соня такой!.. Бывало, нет чтобы обойти ночью разика два кругом скита -- храпит себе, да и только!.. Третьего дня хозяин уж щунял, щунял его за это...
-- Вот то-то и есть!.. Ну, коли его нелегкая понесет сегодня?
-- Да нет!.. Ведь он такая дрянь, что и сказать нельзя!.. И Дуняшка-то его такая же, только бы дрыхнуть!.. За что хлебом кормят!
-- Ну, что, батюшка! -- продолжал Ферапонт, обращаясь к своему барину, -- что нам, подъехать к самому огороду или нет?
-- А вот мы с Дарьей пойдем пешком, -- молвил Левшин, выпрыгнув из кибитки, -- а ты ступай потихоньку за нами.
Когда Левшин прошел шагов двести по дорожке, изрытой глубокими колеями, Дарья сказала ему шепотом:
-- Вон, батюшка, за толстой-то березой должна быть калитка. Побудь-ка здесь, а я пойду посмотрю, дожидается ли пас Софья Андреевна. Коли она тут, моя голубка, так я вместе с ней и приду... Да смотри, батюшка, стой смирно... Хоть я и не чаю, чтоб этот увалень, Архипка, стал ходить дозором, да ведь кто знает: тут-то его черт и дернет!
Левшин остался один: позади него, шагах в десяти, остановился Ферапонт с лошадьми. Кругом все было так тихо, что Левшин не только чувствовал, но даже слышал каждое биение своего сердца. Кто не испытал на себе самом эту неизъяснимую тоску тревожного ожидания, эту' томительную лихорадку души, это болезненное, почти безумное состояние, в котором минута кажется нам годом, а день целой жизнью -- да! кто не испытал этого на самом себе, тот не поймет никогда, что чувствовал Левшин, стоя неподвижно на одном месте около часа. То ему казалось, что Софья, эта кроткая, боязливая девица, никогда не решится на такой смелый поступок; то думал он, что она занемогла; то приходило ему в голову, что Андрей догадался и увез ее в Мещовск. "Вот уж утро, а её нет как нет! -- прошептал он наконец с отчаянием. -- Боже мой, Боже мой!.. И чего я жду, чего надеюсь?.. Безумный! Да разве ты не знаешь, что тебе не суждено быть счастливым?.. Ступай-ка лучше да похорони себя заживо, -- авось под черной рясой замрет в тебе на веки ретивое!.. Помаялось оно, понатерпелось горя -- будет с него!"
Вдруг послышалось ему что-то похожее на тихий шелест отдаленных шагов... Да! так точно!.. Кто-то медленно и робко крадется по лесу... У Левшина занялся дух. Его с головы до ног обдало холодом. Еще несколько минут -- и участь его решена навеки!.. Напрасно нетерпеливый взор его силился проникнуть в глубину леса -- он не видел ничего... Но вот шорох становится слышнее, вот близехонько хрупнула сухая ветка... "Нет, я не могу идти далее", -- раздался в десяти шагах от него этот знакомый, очаровательный голос. Левшин вскрикнул, бросился вперед, и полумертвая Софья упала без чувств в его объятия.
-- Софья! друг мой! ты ли это? -- повторял Левшин, прижимая ее к груди своей.
-- Она, Дмитрий Афанасьевич, она! -- шепнула Да-рья. Да мешкать-то нечего -- наговоритесь после.
Очнется, батюшка!.. Неси ее скорей в повозку! В самом деле, прежде чем Левшин донес Софью до кибитки, она пришла в себя.
Садитесь поскорей! -- молвил Ферапонт. -- Вот уж заря-то, почитай, совсем занялась. Время, батюшка, время!
Софья и Дарья поместились в кибитке, Левшин присел на облучок.
-- Ну что, сели? -- спросил Ферапонт, подбирая вожжи.
-- Стой! -- раздался грубый голос и рыжий широкоплечий детина, выскочив из-за куста, схватил под уздцы лошадей.
-- Архипка! -- вскрикнула Дарья.
-- Эй, братцы, сю-да!.. воры! -- заревел сторож, продолжая удерживать лошадей.
-- Отцепись! -- закричал Ферапонт, -- а не то стопчу!
-- Сюда, ребята, сюда!
-- Батюшки, перебудил он всех! -- шепнула Дарья.
-- Ах, ты упрямая башка! -- молвил Ферапонт. -- Ну, так смотри же, брат, держись!.. Эй вы, соколики!
Вся тройка рванулась вперед, и сторож, отброшенный шагов на десять в сторону, упал между кустов. Вихрем понеслись удалые кони, как сплошной частокол замелькали по обеим сторонам высокие деревья, кибитка запрыгала по колеям, и минут через пять наши путешественники, оставив позади себя березовые рощи, выехали на проселочную дорогу, которая вела в скит перекреще-ванцев.
-- Ну, что, батюшка, -- спросил Ферапонт, сдерживая лошадей, -- встал он или нет?
-- Кто? -- подхватила Дарья. -- Архип-то рыжий?.. Вестимо встал -- что ему сделается?.. Разве ты не видел, что он упал в кусты?
-- Ну, так зевать-то нечего -- за нами будет погоня. Эй, вы!
Левшину некогда было и словечка перемолвить со своей суженой; он смотрел заботливо по сторонам и беспрестанно остерегал Ферапонта. Изгибистая и неровная дорога была местами до того дурна, что даже и при тихой езде повозка могла весьма легко опрокинуться, а они мчались то вскачь, то шибкой рысью. Изредка только удавалось Левшину взглянуть на Софью, которая сидела, закутавшись в свою фату, и горько плакала. Дарья не утешала ее; напротив, она шептала ей время от времени:
-- Плачь, матушка, плачь!.. Невесты всегда плачут... Вот как и мне Господь приведет идти под венец, так ты меня не изволь уговаривать -- ревкой буду реветь!.. Нельзя, Софья Андреевна. Как можно невесте не плакать: все добрые люди осудят!
Благодаря искусству Ферапонта и заботливой осторожности его барина, все шло покамест благополучно: повозка ни разу пе опрокинулась, и вот наконец путешественники, или, вернее сказать, наши беглецы могли вздохнуть свободно. До перскрещеванского скита оставалось пе более полуверсты, а там уж начиналась широкая i и гладкая дорога, вплоть до самого полусела Куклина. Вдруг лошади на всем бегу остановились, коренная попятилась назад, а пристяжные начали храпеть и кидаться в стороны... "Ахти, -- шеппул Ферапонт, -- никак медведь!" Он едва успел выговорить эти слова, как шагах в двадцати перед ними раздался болезненный рев, и огромный медведь, облепленный со всех сторон медовыми сотами и усыпанный бесчисленным множеством пчел, перебежал через дорогу. "Ага, вор косолапый! -- промолвил Ферапонт. -- Не станешь вперед таскаться по пчельникам".
-- Держи лошадей-то, держи! -- закричал Левшин. Но испуганные кони вышли совершенно из повиновения. Несмотря на все усилия Ферапонта, они свернули с дороги и как шальные бросились прямо в лес. Проскакав шагов сто по кустам и мелкой поросли, они врезались в самую середину леса; повозка задними колесами задела за сосну, лошади остановились, но колеса разлетелись вдребезги, и кибитка упала набок. К счастью, никто не ушибся, и когда Левшин высадил из повозки своих спутниц, то увидел, что из них гораздо более испугалась Дарья, чем Софья.
-- Господи Боже мой! -- вопила толстая девка, -- что с нами будет!.. Ведь медведь-то нас всех переест!..
-- Чу! Слышишь, как он ревет?.. Ах, батюшки! Никак идет сюда!.. Ну, пропали наши головушки!
-- Да что тебе дался медведь?.. Говорят тебе -- небось!.. Ему теперь не до нас; ему бы поскорее до водицы добраться, а не то пчелы-то закусают до смерти. Ну что, батюшка, -- продолжал Ферапонт, обращаясь к Левшину, который суетился вокруг кибитки, -- что колесы?
-- Одни ступицы остались.
-- Ну вот-те бабушка и Юрьев день! Что ж нам теперь делать-то, Дмитрий Афанасьевич?
-- Вестимо, что!.. Ведь отсюда близехонько скит перекрещеванцев; ступай купи у них телегу.
-- Да они, пожалуй, заломят и Бог знает что.
-- Все равно! У тебя деньги есть, давай, что просят.
-- Нет, Ферапонт, -- сказала Дарья, -- хоть вовсе не ходи: теперь все еще спят, а коли где и достучишься, так тебя ни за что в избу не впустят. Ведь здесь такой народ, что не приведи Господи!
-- Э! Знаешь ли что, Дарьюшка?.. Пойдем-ка вместе к твоей знакомой старушке, Аксинье Никитичне...
-- Да ее нет дома. Я вчера к ней заходила. Ушла за пятнадцать верст и домой-то вернется разве сегодня к вечеру.
-- Ну, плохо дело!.. Мы будем здесь валандаться, а Андрей Поморянин, того и гляди, что нагрянет сюда с целой ватагой... Постой-ка, постой!.. Ведь избенка этого безумного Павла -- тот, что хотел нас в дождевой воде перекрещивать -- кажись, близехонько отсюда? Попытаться разве... Не ровен час: иногда и дурак сослужит службу лучше умного... Ты, батюшка, останься здесь, только смотри, чтоб нас и слышно не было... Как знать, неравно вдруг нагрянут. А чтоб и лошади стояли смирно, так пощиплите травки, да дайте им перехватить, а я пойду, толкнусь к этому шальному.
Ферапонт не ошибся в своем предположении, избушка перекрещеванца Павла была шагах в трехстах от того места, где их разбили лошади. Он тотчас узнал ее по огромной плетушке с дождевой водой, которая стояла по-прежнему у самых ворот. Ферапонт стукнул по окну.
-- Кто там? -- раздался в избе звонкий голос Павла.
-- Я, батюшка, -- я!
-- Да кто ты?
-- Знакомый.
Окно растворилось, и Павел высунул из него свою косматую голову.
-- Здравствуй, отец Павел! -- сказал Ферапоит. -- Мне надо с тобой словечко перемолвить.
-- Да ты кто таков?
-- А вот помнишь, третьего дня проезжие -- еще ты уговаривал нас креститься в дождевой воде.
-- А то, батюшка, что мне надо об этом путем с тобой потолковать. Уж, полно, не правду ли ты говоришь, отец Павел?
-- Ну, коли ты хочешь об этом со мной побеседовать, так милости просим.
Павел отпер ворота и, введя своего гостя в избу, пригласил его сесть на лавку под образами, но Ферапонт низко поклонился и промолвил смиренным голосом:
-- Нет, отец Павел, изволь-ка садиться в передний угол, ты ведь наставник, а я что? я и постою.
Павел, который во всю жизнь свою не мог попасть ни к кому в наставники, обомлел от радости; он вытащил из-под лавки рогожку, разостлал ее на полу, потом снял с полки толстую книгу в кожаном переплете, разогнул ее и положил на стол, а сам, поместясь под образами, погладил с важностью свою жиденькую бородку и сказал:
-- Ну, коли ты прибегаешь ко мне яко суетный и избираешь меня в свои отцы духовные и наставники, так и приемлю тебя с любовью. Я вижу, ты желаешь покаяться в грехах твоих -- кайся, чадо, кайся!
-- Вот тебе раз! -- подумал Ферапонт. -- Ах, ты шельмец этакий, еще хочешь исповедовать!..
-- Ну, что ж ты, чадо? -- продолжал Павел. -- Преклони колена и кайся во грехах своих!
-- Нет, батюшка! -- прервал Ферапонт, -- эта речь впереди. Я хотел только сказать тебе, что третьего дня мы с барином торопились в село Толстошеино, так нам некогда было тебя послушать, а все-таки нас раздумье взяло... Немного ты слов сказал, отец Павел, а все они у меня и у моего барина крепко в голове засели.
-- Право?
-- Как подумаешь -- подлинно правда: вся земля осквернена!
-- Уж я тебе говорю!.. Живого местечка не осталось. Куда ни оборотись, все мерзость запустения!
-- Истинно так!.. И барин мой говорил то же.
-- А коли вся земля предана скверне, так как же текущие по лицу его воды могут оставаться неоскверненными.
-- Так, так!.. И барин мой говорит то же.
-- А ведь окрещенных в оскверненной воде надо опять перекрещивать?
-- Надо, батюшка, надо!
-- Ну!.. А в чем же ты их станешь крестить?.. Ан дело-то и выходит, что одна только и есть вода, непричастная сему злу -- вода небесная. Сиречь дождевая?.. Вот и барин мой говорит то же. -- А коли так, зачем же дело стало?.. Где твой барин? Подавай его!.. Я вас сейчас окрещу.
Нет, отец Павел, погоди!.. Дай нам прежде подумать да приготовиться -- ведь это дело не шуточное.
-- Эй, не откладывайте!.. Благо вы попали на правый путь... Что тут мешкать, коли у меня есть про вас крещенье истинное, и отпущение грехов, и спасение душевное...
-- Телега! На что тебе?
-- Да вот дело какое, отец Павел, мой барин был нареченным женихом дочери Андрея Поморянина.
-- Как!.. Этого пришельца... отщепенца окаянного, который называет нас еретиками?
-- Да ведь дочь-то вовсе не в батюшку, и она тоже говорит, что барин.
-- Ой ли?
-- Как же!.. Ведь за этим и дело встало. Андрей как-то подслушал, что мой барин уговаривался с его дочерью взять тебя в наставники -- вот и пошла потеха!.. Батюшка, как он осерчал!
-- Эка зависть, подумаешь!.. Мало ли у него учеников-то, разбойник этакий!
-- Ну, вот поди ты!.. Поднял такой крик, что святых вон поноси!.. Уж он позорил, позорил тебя!.. Что, дескать, этот Павел -- дурачина, мужик безграмотный!
-- Безграмотный?.. Врет он, нечестивец этакий!.. Вишь, учен больно!.. Да я плевать хотел на его сатанинскую мудрость! Что мудрость земная?.. Прах!
-- Вот и барин мой говорит то же, да он-то свое несет. "Коли, дескать, ты едешь в ученики к этому лапотнику Павлушке Калмыку, так не выдаю за тебя дочери; пошел вон из дому!" Ну, делать нечего, вот мы и поехали й село Толстошеино: там у барина моего есть приятель; а сегодня чем свет поехали к Андрееву скиту да дочку-то у него и сманили.
-- Право?.. Дело, ребята, дело!.. Аи да молодцы!.. Ништо ему, еретику проклятому!
-- Да вот, отец Павел, какой грех случился: недалеко от твоей избы медведь перебежал через дорогу...
-- Медведь?.. Так вот что?.. То-то я слушаю, что это Жучка у меня на пчельник воет как за язык повешенная...
-- Кони-то у нас молодые, -- продолжал Ферапонт, -- испугались, кинулись в сторону, изломали повозку-- вот мы теперь и сидим, а того и гляди, что за нами погоня будет.
-- Да вы куда едете?
-- В село Толстошеино.
-- А кони ваши где?
-- Там, с барином, в лесу -- близехонько отсюда.
-- Телега-то у меня есть -- и знатная телега.
-- Мы тебе за нее заплатим, отец Павел.
-- Как же!.. Дай только нам свадьбу отпировать, а там все к тебе приедем.
-- Так вы захватите ее с собой.
-- И то дело!.. А ты нашу повозку побереги. Да только, пожалуйста, отец Павел, поторопись!.. Ведь Андрей как раз нагрянет с народом, а нас всего двое.
-- Ну, пойдем!
Когда они вышли на двор, Ферапонт, не мешкая, осмотрел телегу и принялся уже тащить ее со двора, как вдруг остановился и стал прислушиваться.
-- Постой-ка на минутку, -- шепнул он, выпуская из рук оглобли. -- Что это как будто б ветром наносит?.. Чу! Слышишь?
-- Да, слышу!.. Сюда едут и, кажись, очень шибко.
-- Ну, так и есть! Отец Павел, запри-ка ворота да пойдем в избу. Коли они остановятся да станут тебя расспрашивать...
-- Небось! Уж я знаю, что им ответить.
Не прошло двух минут, как этот глухой шум превратился в громкий и внятный конский топот; можно было ясно различить, что довольно многолюдная толпа всадников скачет по лесу. Вот они поравнялись с избою Павла... "Стой!" -- закричал кто-то повелительным голосом. Павел выглянул в окно: подле самой завалинки стояла телега, запряженная тройкой пегих лошадей, а крутом нее человек десять верховых.
-- Послушай-ка, любезный, -- сказал человек пожилых лет, который сидел в телеге, -- проехала здесь повозка тройкою?
-- Проехала, -- отвечал Павел.
-- Куда?
-- Да прямо по дороге в Куклино... Ведь здесь другой езды нет.
-- А давно они проехали?
Да не так, чтоб давно, а уж, чай, далеко впереди-- гонят так, что и Господи!
Пошел! -- закричал пожилой человек. Тройка помчалась, а вслед за ней понеслась вся толпа всадников.
-- Ну, вот и след простыл, -- сказал Павел.
-- Да что в этом толку? -- прервал Ферапонт. -- Ведь другой дороги в село Толстошеино нет, кроме Куклинской?
-- Нет.
какого-нибудь проселка?
-- И дорога есть другая, да только зимняя.
-- Где?
-- А вот, не доезжая до околицы поворот налево. Зимой дорога знатная, все лесом, почитай, вплоть до села Толстошеина, а летом больно плохо; два раза Брынь надо переезжать, и болотца есть.
-- Да лишь бы только была какая ни есть езда, а то кони у нас добрые, вывезут.
-- Ну, коли так, ступайте с Богом! Не знаю, как дальше, а верст десять проедете хорошо. Я вчера ходил по этой дороге навестить знакомого старца. Он живет в лесу один.
-- Как и летом и зимой?
-- Да! -- Зимой он живет в землянке, а летом спасается на сосне... Такой строгий старец!..
-- На сосне!.. Уж это не Пафнутий ли?
-- Да, старец Пафнутий. Он сказывал мне, что третьего дня по этой дороге проехал один мужичок порожняком, так, авось, и вы проедете. Лето стоит жаркое, чай, болотца-то повысохли, а через Брынь, где хочешь ступай, везде брод... Только, смотрите, не сбейтесь с дороги. Сначала просека пойдет все прямо, а там как в первый раз переедете Брынь, так не доезжая до сосны, на которой живет Пафнутий, поворот в село Толстошеино, а прямо-то пойдет дорога в село Боброво.
-- Ну, делать нечего! -- сказал Ферапонт. -- Коли нет сапогов, так и лапти в чести. Прощай покамест, отец Павел! Я пойду возьму телегу.
-- Пойдем я помогу тебе.
-- Не трудись, батюшка, я свезу один.
-- Вдвоем-то лучше; да я же хочу перемолвить словечко с твоим барином.
-- А что?
-- Да за медведем-то, что перебежал нам дорогу, гнались пчелы, и он весь испачкан в меду, -- так не у тебя ли он это спроворил.
-- А что ты думаешь! -- вскричал Павел. -- Ведь другого пчельника здесь нет... Ну, так и есть! -- продолжал он, кинувшись опрометью из избы. -- Проклятый! Чай, он все пеньки у меня перевалял!
Ферапонт очень обрадовался, что успел отделаться от этого Павла, которого он не желал сводить со своим барином.
Ферапонт впрягся в телегу и, как добрый конь, довез ее в две минуты до того места, где лежала на боку их повозка. Он нашел всех в большой тревоге.
-- Да, батюшка.
-- Что ж нам делать? Ведь дорога-то одна?
авось проедем как-нибудь!
Через несколько минут все было готово. Наши путешественники выбрались потихоньку из леса и, доехав до околицы Федосеевского скита, повернули налево в узкую просеку, по обеим сторонам которой тянулся бесконечный ряд огромных доревьев. Внизу, поросшая высокой травою дорога была еще покрыта густою тенью, но па высоких вершинах этих вековых сосен играли уже первые лучи восходящего солнца.