Глава VII
Левшин проспал бы до самого вечера, если б его не разбудил Ферапонт.
-- Пора вставать, Дмитрий Афанасьевич, -- сказал он, толкнув под бок своего барина. -- Посмотри-ка в окно: уж солнышко-то на закате.
-- Неужели в самом деле? -- промолвил Левшин, вскочив с постели и протирая глаза.
-- Право слово так!.. Ну, батюшка, -- продолжал Ферапонт, надевая на Левшина зипун, в котором он был за обедом: коли тебя так же угостили, как меня, так я тебе скажу!.. Вот уж, подлинно, разливное море!.. По стакану вина, по ковшу браги, щи богатые, каша с маслом, пироги с мясной начинкой... Эко житье, подумаешь, здешним холопам!.. Дела, почитай, никакого, пей себе вволю, ешь до отвала и спи, сколько хочешь!.. Да уж зато, Дмитрий Афанасьевич, и они все до единого лягут головами за своего боярина. Зыкни только он, батюшка, так каждый на рогатину полезет!.. Ну, дай Господи, нам подольше здесь погостить!.. Так отъедимся, Дмитрий Афанасьевич!..
-- Эх, полно, Ферапонт! Ты только об еде и думаешь.
-- А что ж, батюшка?.. Еда дело доброе. По милости твоей я всем доволен: служба моя льготная, жены и детей нет, так о чем же думать?.. Коли тебя и в будни кормят пирогами, так и ешь себе на здоровье пироги, а об завтрашнем дне не загадывай!.. Придет нужда, сама скажется. По мне вот как, Дмитрий Афанасьевич: привел Бог пожить в довольстве, так ешь, пей и гуляй себе, добрый молодец; пришла нужда -- не горюй, воля Божья!.. Русский человек всегда так: коли есть что в печи, все на стол мечи! а коли нет, так и на том спасибо! Выпил водицы, закусил сухариком, да и слава тебе, Господи!
-- Не прогневайся, господин честной, -- сказал дворецкий Кондратий, входя в комнату, -- что осмелился к тебе прийти за моим собственным делом!
-- Милости просим! -- отвечал Левшин. -- Что тебе надобно, любезный?
-- А вот что, Дмитрий Афанасьевич! Мы ведь здесь в глуши ничего не знаем, что делается в престольном граде, в нашей матушке, богоспасаемой Москве... Вот мы здесь недавно целовали крест одному царю-государю Петру Алексеевичу, а там наслали указ, чтоб целовать крест и братцу его, Иоанну Алексеевичу. Да еще же поговаривают, что вряд ли мы не будем целовать креста и старшей их сестрице, царевне Софье Алексеевне. Что ж это такое, батюшка!.. Я пришел ударить челом твоей милости, чтобы ты рассказал мне, что у вас в Москве-то понаделалось. Говорят, будто бы стрелецкое войско вовсе вышло из послушания и были великие смуты и мятежи. Правда ли все это?
Левшин рассказал в коротких словах Кондратию о всех злодействах мятежных стрельцов, об их измене, неслыханном буйстве и посрамлении святыни в лице первых сановников церковных и самого святейшего патриарха. Когда Левшин кончил свой рассказ, старик дворецкий, человек грамотный и усердный поборник православия, принялся так же, как боярин Куродавлев, осыпать ругательствами сослуживцев Левшина, с тою только разницей, что тот вовсе не церемонился и позорил их всех, не думая о том, что его слушает стрелецкий сотник. Кондратий, напротив, при каждом новом ругательстве низко кланялся, говоря: "Не погневайся, батюшка!.. Не осуди меня, старика, за правду!.. Не при тебе будь слово сказано!" Более всего Кондратий досадовал на стрельцов за то, что они почти все были преданны расколу. "Чего ждать путного от этих еретиков! -- говорил он. -- Вот и здесь, Дмитрий Афанасьевич, того и гляди, что будет беда. Засело их в здешних лесах видимо-невидимо! Еще хорошо, что у них завелись разные толки и нет согласия меж собою, а то бы они всю здешнюю сторону заполонили. У них же есть и коновод, какой-то книжный человек, Андрей Поморянин, о котором и, Бог весть, что рассказывают. Кто он таков, никто не знает, а такую силу взял над своей братьей, раскольниками, что и сказать нельзя!.. Прежний Мещовский воевода хотел было унять здешних еретиков: перепись начал им делать, беглых ловить, да зато не долго и усидел на воеводстве. Теперь в Мещовске воеводою Федор Степанович Токмачев -- такой же еретик, как и Андрей Поморянин, с которым он живет душа в душу. Поговаривают также, что будто бы этот Поморянин выдает за нового-то мещовского воеводу свою родную дочь".
Левшин побледнел.
-- Мне это сказывал, -- продолжал дворецкий, -- мой кум, Тихой Фаддеич Масеев, мещовский купец, у которого я останавливаюсь, а ему об этом сам воевода говорил: "Ты, дескать, Фаддеич, добудь мне из Москвы жемчужные рясны да запястья с камушками: невесту хочу одарить. Я, дескать, вдовец, борода у меня с проседью, а она девка молодая, так надо чем-нибудь ей угодить".
-- И он сказал Масееву, что женится на дочери Андрея Поморянина? -- прервал с живостью Левшин.
-- Нет, батюшка, да Фаддеич-то смекает, что должно быть так. Недаром, дескать, по всему городу об этом слухи идут, не даром и раскольники, которые живут в Мещовске, зазнались так, что к ним и приступу нет. При прежнем воеводе -- говорит кум -- бывало в крестовый ход они, окаянные, сидят по домам, а теперь так вовсе не прячутся: стоят себе на улице да зубы скалят!.. Мы, православные, когда духовенство проходит с хоругвями и святыми иконами, молимся и кладем земные поклоны, а они, проклятые, и шапок не ломают!.. Вот, батюшка Дмитрий Афанасьевич, до чего мы дожили! Э! Да как я заговорился с твоею милостью: вон и солнышко-то где!.. А у меня дела с три пропасти!.. Прощенья просим, Дмитрий Афанасьевич! Благодарствую тебе, батюшка, что ты не погнушался мною, стариком, и изволил со мною побеседовать! Дай Бог тебе много лет здравствовать.
-- Ты слышал, Ферапонт? -- промолвил Левшин, когда дворецкий вышел из светлицы.
-- Слышал, Дмитрий Афанасьевич.
-- Ну, не правду ли я говорил, что Господь не судил мне быть счастливым?
-- Эх, батюшка, охота же тебе всему верить!.. Да мало ли что от безделья болтают? У мещовского воеводы часто бывает Андрей Поморянин, у него есть дочка-невеста, так вот их и обвенчали!.. Ну, ты сам рассуди: статочно ли дело, чтобы царский сановник -- воевода породнился с этим балахонником?.. Ты -- дело другое: и чин-то твой поменьше, и Софья-то Андреевна пришлась тебе по сердцу.
-- Да кому она не придется по сердцу, Ферапонт?
-- Кому!.. Да разве ты не слышал, что мещовский-то воевода в годах?.. А ведь пожилой человек не то что молодой: коли он захочет жениться, так станет искать себе ровни. Да вот хоть я, батюшка: в старые годы я бы на Дарью и взглянуть не захотел, а теперь мне что за дело, что с лица-то она не больно смазлива -- была бы хорошей работницей... Вот так-то и мещовский воевода, станет он искать пригожей невесты: была бы только знатного рода, да приданые-то сундуки потяжеле, а красота что, батюшка!.. Последнее дело!.. Под боярской шапкой и глупая голова умна, под золотой фатой и рябая девка красавица!.. Да ты не кручинься, Дмитрий Афанасьевич, -- продолжал Ферапонт, глядя с участием на своего господина. -- Времени-то еще много впереди. Ведь дочку замуж выдать -- не пирог спечь. Вот я в воскресенье повидаюсь с Дарьей и, может статься, привезу тебе добрую весточку...
-- В воскресенье!.. А теперь еще пятница...
играть. Мне сказывали, что, опричь соколиной и псовой охоты, это любимая забава боярина... Да вот никак и он сам изволит сюда идти... Ну, так и есть!
-- Что, гость дорогой, -- сказал Куродавлев, подойдя к открытому окну, -- отдохнул, что ль?
Отдохнул, Юрий Максимович.
Так не хочешь ли взглянуть на наши деревенские забавы?.. Милости просим за ворота, на луг!
Левшин вышел вместе с боярином на обширный луг, посреди которого огромный сибирский кедр, раскинув свои роскошные и благовонные ветви, прикрывал, как шатром, дубовую скамью и стол, на котором стояла серебряная братина, наполненная медом, в ней плавал небольшой позолоченный ковш, а подле стояли две кружки, также серебряные.
-- Прошу покорно сюда, Дмитрий Афанасьевич! -- сказал боярин, садясь на скамью. -- Здесь, любезный, моя красная площадь, только на ней никто не бунтует, а все веселятся.
Весь луг перед господским двором кипел народом. Все были одеты по-праздничному, то есть женщины в кумачных сарафанах и белых поневах, мужчины в красных и синих рубашках; на иных были сермяжные кафтаны внакидку, на других белые холстяные азямы; замужние крестьянки были в нарядных кичках, девушки в повязках, а все мужчины без исключения в войлочных шапках или шляпах без крыльев, совершенно сходных с теми, которые и теперь еще носят в Белоруссии.
-- Ну, что, за чем дело стало? -- сказал Куродав-лев. -- Что они толкутся на одном месте, словно бараны?.. Эй, Демка!.. -- продолжал он, обращаясь к одному из своих челядинцев. -- Скажи бабам-то, что ж они не поют и в хороводы не играют!.. Иль нет... постой... я их расшевелю!.. Подавай сюда Федьку Козла!
Федька Козел, детина лет тридцати пяти, вышел из толпы слуг. Взглянув на его худощавое лицо, с раздавленным плоским лбом, выдававшимися вперед челюстями, длинным горбатым носом и небольшой остроконечной бородкой, не трудно было догадаться, почему его прозвали козлом. Он держал под мышкой гудок.
-- Слушай, Федька! -- сказал боярин: -- ступай-ка туда к бабам, да хвати плясовую. Вишь, они сегодня что-то жмутся.
-- Ничего, батюшка Юрий Максимович, -- сказал Федька Козел, натягивая струны на своем гудке. -- Видно, засмотрелись на его милость, небывалого гостя. Да ведь все дело в почине; вот как я затяну бычка, так ноги-то у них порасходятся.
Гудочник сказал правду: лишь только струны заскрипели под его бойким смычком, и он сам начал пошевеливаться и потряхивать своей козлиной бородкой, все пришло в движение. Рассыпанные по лугу крестьяне столпились в одну кучу, примкнули к бабам, и вот в несколько минут составилось с полдюжины хороводов. Федька Козел перебегал от одного хоровода к другому, подлаживал на своем гудке под песни, свистел соловьем и морил со смеху баб своими прибаутками.
Около часу продолжались эти беспрерывные потехи, хороводные песни не умолкали ни на минуту. Лишь только где оказывалось небольшое охлаждение, являлся федька-гудочник, и в тот же час песни и пляски начинались снова. Во все это время Куродавлев не говорил почти ничего: он смотрел с улыбкой удовольствия на забавы своих крестьян, хохотал от всей души и при каждом новом шутовстве гудочника, пил мед и подчевал им беспрестанно своего гостя... Вот наконец неутомимый Федька Козел выбился из сил и присел отдохнуть на траву; многие из крестьян последовали его примеру; песни затихли, и хороводы стали понемногу расходиться. В эту самую минуту подошли к боярину два мужика и повалились ему в ноги.
-- Что вы, братцы? -- спросил Куродавлев.
-- Пришли к тебе, батюшка! -- сказал один из них, вставая.
-- Вижу, что пришли, да кто вы такие?
-- Белопоместные крестьяне, батюшка, из Бобровской волости.
-- А, соседи!.. Ну, что вы, ребята?
-- Челом бьем, государь Юрий Максимович, рассуди нас.
-- Да что я вам за судья?.. У вас есть своя управа. Коли вы суда просите, так шли бы к земскому голове.
-- Нет, кормилец! -- сказал другой крестьянин, -- куда нам идти на суд к земскому голове, ведь к нему без приноса и глаз не кажи: либо свинку, либо барана, а уж с поросенком и не ходи!.. Мы, батюшка, люди бедные, -- знаешь, этак подумали, да и стали на том, чтоб идти к тебе, Юрий Максимович... Как ты, кормилец, нас рассудишь, так тому и быть.
-- Ну, хорошо!.. Только слушайте, братцы: коли вы пошли ко мне на суд, так чур после не пенять!.. Ну, кто из вас на кого жалуется?
-- Я, батюшка! -- сказал первый мужик. -- Вот мы с Андрюшкой ходили вдвоем на медведя; уговор был шкуру пополам. А как у нас дошло до дележа, так он попятился и шкуру-то берет на одного себя.
-- Ладно!.. Теперь ты, Андрюшка: был ли у вас уговор шкуру пополам?
Был, кормилец. -- Так зачем же ты пятишься?
-- А вот изволь выслушать: на прошлой неделе Васька -- сиречь он, батюшка, -- завернул ко мне, да и говорит: "Андрюха! я обошел медвежью берлогу, близехонько отсюда, в Хотисинской засеке. Хошь идти?" "Изволь, мол!.. Мне не впервые ходить на медведя -- пойдем!" Вот мы взяли по рогатине да по топору и пошли. Как стали мы подходить к берлоге, слышим -- ревет косолапый. Кажись, мы шли против ветра, а он все-таки почуял, что до его шкуры добираются. Я глядь на Ваську, -- а на нем и лица нет!.. "Что ты, брат? -- молвил я, -- никак тебя страх берет?.. Эй, Васька, не робей!.. Ведь медведь-то этого не любит". -- "Нет, дескать, я не робею, а меня что-то знобит". -- "То-то знобит!.. Смотри, Васюк, не выдавай!.. Вот слышим в лесу-то захрустело, словно вихрем деревья ломает. "Чу, -- сказал я, -- прямехонько идет на нас!" Смотрю, Васька-то уж назад поглядывает. Ну! думаю, худо дело!., выдаст он меня! Так и есть!.. Лишь только Мишка-то нас завидел да поднялся на дыбы, Васька бросил рогатину, да давай Бог ноги!
-- Ах, трусишка проклятый! -- прошептал боярин. -- Ну, а ты что?
-- Я, батюшка, взял на себя зверя, перекрестился, да хвать его рогатиной под левую лопатку.
-- Так, так!.. Ну, что, медведь-то полез на рогатину?
-- Сначала полез, батюшка, так и прет!
-- А ты ратовище-то рогатины себе под ногу?
-- Вестимо, кормилец!
-- Так, так!.. Ну, что, медведь начал около тебя круги давать?
-- Да, батюшка!.. Уж он кружил, кружил!., и рато-вище пытался сломить, да, слава тебе, Господи -- устояло!.. А кровь-то из него так и хлещет!.. Как он дал этак кругов тридцать, да вовсе из сил-то выбился, так вдруг как заревет в истошный голос, -- и пошел прямо по рогатине на меня, а я топор из-за пояса, хвать его по морде -- вот он и повалился.
-- Ну, Андрюха, -- сказал Куродавлев, глядя с удовольствием на крестьянина, -- ты, я вижу, человек бывалый!
-- Как же, Юрий Максимович, на том стоим!.. Ведь и батюшку-то моего медведь сломал, и дедушка умер калекой, а меня еще покамест Господь миловал... Ну вот, кормилец, как я медведя-то убил, да и думаю: за что ж я с Васькой поделюсь?.. Ведь он меня руками выдал.
-- Эх, брат! -- прервал второй крестьянин. -- С кем греха не бывает?.. Что будешь делать -- сробел!.. А ведь все-таки уговор-то был пополам, и медведя не ты со-следил, Андрюха, а я.
-- Да ты полно, Васюк, нишкни! Вот как его милость нас рассудит.
Куродавлев призадумался.
-- Ну! -- сказал оп, помолчав несколько времени, -- послушайте, ребята: у вас не было выговорено, что тот, кто сробеет и не пойдет на медведя, тому в шкуре?
-- Нет, батюшка, лгать не хочу, -- об этом и речи не было.
-- А коли не было речи, да он же тебя и на зверя навел, так делать-то, брат, нечего, -- делись!
-- Вот слышишь, Андрюха? -- вскричал с радостью Василий. -- Я ведь говорил тебе, что моя правда!
-- Слышу-ста! -- промолвил Андрей, почесывая затылок.
-- Благодарствую тебе, государь Юрий Максимович! -- продолжал Василий, повалясь в ноги, -- что ты, батюшка, изволил так рассудить!
-- На конюшню! -- повторил с ужасом Василий. -- Зачем, батюшка?
-- Затем, чтоб отодрать тебя нещадно батогами.
-- Помилуй, кормилец, -- за что?
-- За что?.. Ах ты, мошенник этакий! еще спрашивает за что?.. Да коли ты сам напросился идти вдвоем на медведя, так как же ты мог выдать своего товарища?.. Да знаешь ли ты, что в пашем охотничьем быту за такое дело порют вашу братью до полусмерти?.. Нет, любезный! пошел ко мне на суд, так не прогневайся, задам я тебе зорю!.. Ведите его!
-- Батюшка! -- завопил Василий, которого двое слуг схватили под руки, -- отец родной, помилуй!.. И от шкуры отступаюсь!
-- Ага, голубчик! видно, своей-то жаль?.. Да нет! Что тебе следует -- бери, а уж дерку тебе зададут!.. Кондратий, ступай с ними, да при себе -- знаешь... путем!
-- Государь Юрий Максимович, -- сказал другой крестьянин, когда увели его товарища, -- взмилуйся, не прикажи его наказывать! Я от него ничего не хочу; коли он дележа не просит, так Бог с ним.
-- Нет, братец, нет!
-- Да что толку-то, кормилец?.. Как его не пори, а он смелее не будет. Уж, видно, таким уродился.
-- Так не берись за гуж, коли не дюж!.. Ведь ты бы, чай, один на медведя не пошел?
-- Не пошел бы, батюшка.
-- Вот то-то же!.. А вышло, что ты один с ним возился. Ну, кабы зверь-то тебя сломал -- за что?
-- Так, батюшка, так!.. Да что мне за прибыль, что его отдерут батогами: ведь тогда шкуру-то придется делить с ним пополам?.. Благо он от нее отступился, так помилуй его, кормилец!
-- А что тебе за медведя давали?
-- Два рубля, батюшка.
"заплетися, плетень", а не то: "мы просо сеяли!"
Игры опять начались, и этак через четверть часа привели назад крестьянина Василия. Он посматривал не очень весело.
-- Что, брат, -- сказал Куродавлев, -- будешь ли вперед ходить на медведя?
-- И детям и внучатам закажу, батюшка!
-- Дурачина ты этакий!.. Хорошо, что Бог помиловал, а то долго ли до греха!.. Другой на тебя понадеется, да и пропадет не за денежку.
-- Вот этак-то лучше!.. Ну что, ребята: так ли я вас рассудил?
-- Довольны ли вы?
-- Довольны, батюшка!
Кондратий возвратился через несколько минут и доложил боярину, что приехал из Мещовска земский дьяк.
-- Из Мещовска!.. Зачем? -- спросил Куродавлев.
-- Не ведаю, батюшка, -- отвечал Кондратий. -- Он говорит, что прислан к тебе от мещовского воеводы Токмачева.
-- Вишь, какой боярин -- послов рассылать!.. Мог бы и сам облегчиться да приехать, коли дело есть... Ну, позови его!
-- Что ты, голубчик, -- спросил Куродавлев, -- зачем пожаловал?.. Говори!
-- Боярин Юрий Максимович! -- начал говорить дьяк, повторив свой поклон, -- мещовскому воеводе и стольнику, Федору Степановичу Токмачеву, ударили челом на тебя, боярина, соседи твои, куклинские поместные люди, что ты, Юрий Максимович, изволишь самовольно охотиться в их дачах, и луга их топчешь, и птицу бьешь, и красного зверя выводишь, и тем им, куклинским поместным людям, чинишь обиду и крайнее разорение...
-- Врут они, дурачье! -- прервал Куродавлев. -- Стану я в их однодворческих дачах охотиться!.. Ну, а коли случаем я травлю зверя да он из моих дач перебежит в чужие, так мне шапку снять да поклониться ему, что ль?
-- Мещовский воевода и стольник Федор Степанович Токмачев, -- продолжал дьяк, не отвечая на вопрос Куродавлев, -- присудил их челобитье записать, а к тебе, боярину, послать земского дьяка с указом...
Не обращая внимания на эту насмешку, дьяк вынул из-за пазухи небольшой бумажный свиток и подал его Куродавлеву.
-- Ну! -- сказал боярин, развернув столбец. -- Видно, вам делать-то нечего!.. Смотри, пожалуй, сколько наваракали!.. да этого и в сутки не прочтешь!.. Скажи-ка лучше мне на словах, что тут написано?
Коли изволишь, так и на словах скажу, -- молвил дьяк. -- Тут написано, боярин, чтобы тебе напредь сего в чужих дачах не охотиться и соседей не обижать; а коли ты, боярин, против сего воеводского указа ослушным учинишься, то да будет тебе ведомо, что взыщут с тебя за потравленного зверя, за побитую птицу и за потоптанные луга, без всякого обыска и разбора, втрое против того, что куклинские поместные люди станут сами показывать, сйречь им сполна за все их потери и убытки, да по стольку же на царскую казну и богадельный приказ.
-- Вот как! -- прошептал Куродавлев, и глаза его засверкали. -- Ну, что, -- продолжал он, -- ты все пересказал?
-- Нет, не все!.. Ты забыл мне сказать, что твой воевода рехнулся. К кому он тебя прислал -- а?.. К однодворцу, что ли, или к посадскому?.. Ах он неуч проклятый!.. Холоп!.. Да знает ли он, что такое Юрий Максимович Куродавлев?.. Мошенник этакий!.. Вишь, боярин какой!.. Токмачев!.. И откуда этаких хамов в воеводы-то набирают?.. А ты, голубчик, о двух, что ль, головах, что приехал ко мне с таким указом от своего воеводишки?.. Да знаешь ли, что я с тобой сделаю?..
Дьяк побледнел.
-- Батюшка боярин, -- промолвил он дрожащим голосом, -- не изволь на меня гневаться -- я что!., человек маленький, что мне прикажут, то я и делаю.
-- Доложи своему раскольнику-воеводе, -- сказал боярин, вставая, -- что я и своих-то дач в двое суток не объеду, так стану ли по чужим дачам таскаться; а коли мне вздумается и мещовского воеводу Токмачева травить собаками, да он из моего леса перебежит в чужой, так я на это не посмотрю. Да перескажи ему это слово в слово -- слышишь?
-- Вот его указ! -- продолжал Куродавлев, раздирая на части столбец. -- На, вот тебе... на... подбери все кусочки да отвези к своему воеводе и стольнику, пусть он ими подавится!.. И скажи ему от меня, Юрия Максимовича Куродавлева: "Коли, дескать, ты, холоп Федька Токмачев, по твоему собачьему обычаю, начнешь еще такие же грамоты писать ко мне, царскому боярину, так ты от меня и в Мещовске не спрячешься -- я и там тебя, голубчика, достану... Ну, теперь, чтоб и духу твоего не пахло!.. Вон отсюда, приказная строка!
Дьяк исчез.
-- Фу, батюшки! -- промолвил боярин, помолчав несколько времени, -- час от часу не легче!.. Экие времена!.. Господи, Боже мой! Вот до чего я дожил: какой-то холопий сын Токмачев шлет ко мне дьяка с указом!.. Да этого в старину не посмел бы сделать и калужский воевода... И я не велел заковать в кандалы этого дьяка, не отодрал его плетьми!.. Эх, устарел я -- смирен стал!.. А все-таки не приведи Господи этому мещовскому воеводе повстречаться со мною!.. Провал бы его взял -- сквернавец этакий! совсем меня растревожил. И веселье на ум нейдет!.. Да тебе же и пора, Дмитрий Афанасьевич, в баню, а там еще надо поужинать; только не погневайся, дорогой гость, коли я ужинать с тобой не стану: мне что-то нездоровится... Прикажи накрыть стол у себя в комнате... Прощай, любезный!.. Тьфу ты, пропасть! -- промолвил боярин уходя. -- Ну стоит ли эта гадина, этот Федька Токмачев, чтоб я так сердился?.. А все-таки жаль -- видит Бог жаль, что он теперь у меня не под руками!
Левшин отправился в баню, потом поужинал и лег спать. Так кончился первый день, проведенный им у боярина Юрия Максимовича Куродавлева.