Глава VIII
Другой день прошел почти так же, как первый, с тою только разницей, что поутру боярин тешил своего гостя соколиной охотой и за обедом не рассказывал уже о своем местничестве с князем Пронским, а продолжал позорить мещовского воеводу и подарил серебряный алтынник Тришке за то, что этот догадливый шут, на боярский вопрос: хочет ли он познакомиться с Федькой Токмачевым, отвечал: "Нет, Максимыч! я со своей братьею, дураками, не знаюсь". Вечером Куродавлев вышел опять со своим гостем на луг, на котором собрались по-прежнему удалые молодцы, пригожие молодицы и девицы красные, песенки попеть, поиграть в хороводы и покачаться на колысках: так назывались в старину висячие качели. На этот раз, вероятно по приказанию боярина, хороводы кончились забавами, которые напоминали олимпийские потехи древних греков. Дворовые люди и крестьяне бегали взапуски, боролись в охабку и в одноручку, бились в кулачки один на один и, наконец, составили кулачный бой стена на стену. Эти кулачные бои имели в старину свои правила, законы и представляли довольно верную картипу настоящего боя. Обе стороны маневрировали, то подвигались вперед, то отступали назад; перед каждою стеной рассыпаны были, как застрельщики, отбойные бойцы; к ним высылали с обеих сторон подкрепления, и все это оканчивалось обыкновенно общей свалкой, а потом совершенным расстройством и бегством одной из стен... Все участвующие в кулачном бою должны были драться с непокрытыми головами: кто надевал шапку, тот становился лицом неприкосновенным, и его, точно так же, как лежачего, не дозволялось бить никому. Само собою разумеется, что и тот, кто был в шапке, не смел уже никого ударить; в противном случае его избили бы до полусмерти.
Хотя Ферапонт был страстный охотник до борьбы и кулачного боя, однако ж не принимал никакого участия в этих молодецких потехах, а присоединился к толпе зрителей, которые, почти все без исключения, состояли из стариков, ребятишек и баб.
-- Ведь это твой служитель, Дмитрий Афанасьевич? -- сказал боярин, взглянув нечаянно на Фера-понта.
-- Где, Юрий Максимович? -- спросил Левшин.
-- А вон там, подле баб.
-- Да, это мой слуга Ферапонт.
-- Экий ражий детина!.. Да что это он так коверкается.
В самом деле, Ферапонт, не замечая, что на него смотрит Куродавлев, делал какие-то знаки своему барину, кивал головой и, наконец, поманил его просто к себе рукою.
-- Эй ты, Ферапонт! -- закричал боярин, -- кого ты это к себе манишь?
-- Никого, батюшка Юрий Максимович! -- отвечал Ферапонт, выступая вперед и кланяясь боярину.
-- Так что ж ты рукою-то к себе махал?
-- Так, батюшка, -- муха!., привязалась, проклятая! -- молвил Ферапонт, подмигнув значительно своему боярину.
-- Что ж ты, брат, -- продолжал Куродавлев, -- стоишь там с бабами да смотришь?.. Мне сказывали, что ты силач. Коли не хочешь к степе пристать, так вызови кого-нибудь.
-- Нет, батюшка Юрий Максимович, мне что-то сегодня нездоровится.
В эту самую минуту раздался на лугу громкий голос: "Нечестно, дворовые, нечестно!.. Лежачего не бьют!"
Вслед за этим поднялся общий крик, посыпались ругательства. "Стойте грудью, братцы! -- кричали мужики. -- Бейте холуев!" -- "Сюда, молодцы, сюда! -- заревели дворовые, -- катайте сермяжников!" Противники кинулись друг на друга, обе стороны смешались, и началась ужасная свалка. "Эге! -- шепнул боярин, вставая, -- да они уж расходились непутем!.. Эй, вы! -- зыкнул он своим молодецким голосом, -- ребята, шабаш!" Лишь только прогремел этот приказ, все затихло. "Кто смеет бить лежачего?" -- продолжал боярин, подойдя к присмиревшим бойцам. Сотни голосов отвечали на этот вопрос: одни обвиняли, другие оправдывались. "Молчать, -- закричал Куродавлев. -- Никто ни гуту!.. Говори ты, Миропгка Козырь!.. -- промолвил он, обращаясь к широкоплечему мужику с растрепанной рыжей бородой и огромной шишкой на лбу. "Помилуй, государь Юрий Максимович! -- сказал мужик, -- Изволь сам рассудить: при мне Пахомку Лысого твои дворовые сбили с ног, да и ну его, лежачего, валять не на живот, а на смерть!"
-- Врет он, батюшка! -- прервал один из дворовых, -- вовсе не лежачего. Он было хотел прикинуться -- упал! Да мы его подняли: двое держали под руки, а третий бил. А били его за то, что он ударил Митьку Сурка, а ведь Митька-то Сурок был в шапке.
-- Давай сюда Митьку Сурка и Пахомку Лысого! -- сказал Куродавлев. Двое бойцов, один с подбитым глазом, другой с разбитыми скулами, вышли вперед. Дворовые и мужики обступили плотной толпой своего боярина-- и суд начался.
Левшин воспользовался этой минутою: он подошел к своему слуге.
-- Дмитрий Афанасьевич, -- шепнул Ферапонт. -- Пожалуй-ка, батюшка, сюда.
-- А вот как отойдем поодаль, так я тебе скажу... Пожалуй сюда, батюшка!.. Вот за амбары-то, там никого нет.
-- Ну, что такое?.. Говори скорей! -- сказал Левшин, когда они зашли за угол огромных барских житниц.
-- А вот что, Дмитрий Афанасьевич: я хотел в воскресенье ехать в Федосеевский скит, чтобы повидаться с Дарьей...
-- Ну, да!.. Так что?
-- А то, что ехать мне будет незачем.
-- Как незачем?
-- Да, батюшка!.. Ведь Дарья-то здесь.
-- Здесь?..
-- Пешком пришла; говорит, что ей надо с тобой повидаться?
-- Где она?
-- Да там, за боярским огородом, в коноплях.
-- Так пойдем же скорей!
-- А вот пожалуй со мной.
Ферапонт повел своего боярина вдоль плетня, из-за которого поднимался целый лес яблонь и вишневых деревьев.
-- Ну, что, видишь, батюшка? -- сказал Ферапонт. -- Вон в красной душегрейке -- это Дарья. Эка девка-бой, подумаешь!.. Еще хорошо, что я успел ее перехватить, а то вот так прямехонько к тебе и ломит!.. Мы с ней только словечка два-три перемолвили... Вишь, хозяин-то, Андрей Поморянин, согнал ее со двора... Уж как она его позорит -- Господи!.. И с дочкой-то своей он что-то недоброе хочет сделать... Да вот она сама тебе все перескажет...
Дарья, увидев Левшина и Ферапонта, вышла к ним навстречу.
-- Здравствуй, Дарья! -- сказал Левшин. -- Ну, что ты?
-- Что, батюшка? -- промолвила Дарья, всхлипывая, -- ведь злодей-то меня выгнал!.. Выгнал, кормилец!.. "Ступай, дескать, куда хочешь!" А куда я пойду?.. Человек я одинокий: ни роду, ни племени. Есть одна тетка, да и та в Казани... Злющий этакий! Чтоб ему самому издохнуть где-нибудь под елкой, жиду проклятому!..
-- Да уж не бойся, Дарья, -- прервал Левшин, -- я тебя не покину. Ну, что Софья Андреевна?
-- Что, батюшка!.. Коли ты не выручишь, так пропала ее головушка!.. Да вот я тебе все расскажу. Как ты, батюшка Дмитрий Афанасьевич, изволил от нас уехать, в том же самый день, около полуден, пожаловал к нам из Мещовска какой-то приказный, от тамошнего воеводы Токмачева; хозяин принял его с честию, отвел к себе в образную да там с ним и заперся. Вот я думаю себе: "О чем это -- они втихомолку толкуют меж собой?.. Дай-ка послушаю! Рядом с образной есть покоец, в котором Андрей после обеда отдыхает, -- я и шмыг туда!.. Подкралась потихоньку к двери да ушком-то к замочной щелке. Что же ты думаешь я услышала, Дмитрий Афанасьевич?.. Хозяин-то просватал свою дочку за ментовского воеводу, а тот прислал ему сказать: привези, дескать, ее в воскресенье ко мне в город, а уж у него все будет готово. Лишь приедете, так тут же и к венцу: надобно, дескать, этим делом круто повернуть; если сказать ей вперед, так чего доброго, она еще, пожалуй, заломается -- начнет говорить, что я ей не ровня, да то, да се; а как вдруг из повозки да в церковь, так этак будет лучше: девка не успеет и опомниться. "Ах, злодеи! -- подумала я. -- За что они Софью-то Андреевну сгубить хотят? Ведь этот Токмачев ей в дедушки годится! Да, говорят, уродина какой: горбатый, плешивый!.." Вот, слышу, приезжий прощается с хозяином; я скорей от дверей да к окну и ну тереть тряпицей стекла. Андрей проводил гостя, вернулся назад и говорит мне: "Тьг что здесь, голубушка, делаешь? Зачем пришла?" -- "А вот, батюшка, стеклышки протереть". -- "То-то стеклышки!.. Да напрасно трудишься, любезная; изволь-ка забрать свои пожитки, да чтобы сегодня же тебя здесь не было!.. Слышишь?" Я так и обомлела!.. "Как, батюшка!.. Ты меня гонишь вон?" -- "Да, матушка -- не прогневайся!"-- "Помилуй! За что?" -- "А так! Чтоб ты на огород-то приезжих молодцов не водила... Да что с тобою толковать; пошла, пошла!" Я было в слезы... куда! Повернул меня, да и в шею!.. Ну, батюшка, хоть я человек смирный, а зло меня взяло!.. Выгнать бесприютную сироту!.. Что он, мошенник, какие знает за мной художества?.. Я девка честная!.. Небось Марфутку-то не выгонит, скаред этакий! "Постой же! -- думаю, -- коли ты гонишь меня вон как собаку, так я же тебе, голубчик, и сама насолю!" Вот я к Софье Андреевне... Сидит, пригорюнившись, моя горемычная... Уж так мне ее жаль стало!.. "Что ты так призадумалась, красавица моя? -- сказала я. -- Уж не чует ли твое сердечко, что тебя выдают замуж за этого старого лешего мещовскего воеводу Токмачева?.." -- "Как!" -- вскрикнула Софья Андреевна. "Да, родимая, послезавтра, сиречь в воскресенье, батюшка отвезет тебя в город да тут же и под венец". Софья Андреевна всплеснула руками и покатилась словно мертвая. Я попрыскала ее водицей -- очнулась моя голубушка! да только не на радость: ухватила меня руками за шею, припала к плечу, да так рекой и льется!., "эх, матушка! -- сказала я, -- что толку-то плакать: ведь на это не посмотрят; а коли хочешь, я тебе помогу". -- "Да как же ты мне поможешь?" -- промолвила она сквозь слезы. "А вот как: я пойду к Дмитрию Афанасьевичу: село Толстошеино отсюда верст тридцать, так я завтра же с ним увижусь. Была бы только твоя воля, а уж он тебя выручит; и коли дело на то пошло, так в воскресенье ты выйдешь замуж, да только не за этого старого хрыча -- что-б ему, проклятому, последним зубом подавиться!" -- "Да как же это?" -- спросила Софья Андреевна. "Вестимо как!.. Дмитрий Афанасьевич приедет сюда тайком вместе со мной, ты к нам выйдешь"... -- "Как! -- молвила Софья Андреевна, -- я убегу от моего отца, выйду замуж без его благословения"... -- "Эх, матушка! -- сказала я, -- это дело поправ-пое: теперь не благословит, так благословит после; не целый же век станет гневаться... Кто и говорит -- на первых порах посердится, а там, глядишь, и помилует. Ну, а коли ты выйдешь за этого старого пса Токмачева, так что тебе и в отцовском благословении?.. Ведь постылый-то муж -- беда, матушка! А он же, проклятый, чего доброго, проживет аридовы веки!.. Эй, Софья Андреевна, не послушаешься меня, станешь у себя локотки кусать!" Куда! Моя Софья Андреевна и руками и ногами! "Как, дескать, бежать из родительского дома -- да этакую беглянку сам Бог не благословит". Я и то, я и се... нет, под лад не дается!.. "Ну, матушка, -- молвила я, -- воля твоя, как хочешь: ведь не меня выдают замуж, а тебя. Ступай за Токмачева: может быть, он тебе полюбится. А я все-таки пойду к Дмитрию Афанасьевичу. Ведь твой батюшка меня выгнал, так авось он, кормилец, куда-нибудь меня пристроит. Да только как сказать ему?.. Ох, Софья Андреевна, губишь ты молодца! Я, знаю, он не переживет этого горя". -- "Что ты говоришь?" -- сказала Софья Андреевна. "Да, матушка, да! не переживет: коли сам на себя рук не подымет, так, уж верно, зачахнет с тоски. Да тебе что до этого: ты, сударыня, будешь воеводшей, выйдешь замуж с отцовским благословением, и коли дойдет до тебя слух, что Дмитрия Афанасьевича не стало, так тебе старый муж и поплакать о нем не даст -- сохрани Господи!.. Ну, прощай, матушка, когда-то Бог приведет увидеться".
-- Что ж, Софья Андреевна? -- прервал Левшин.
в воскресенье, перед светом, когда еще в скиту все будут спать, она выйдет из огорода задней калиткой в лес и поедет с тобою, куда ты хочешь; лишь только с уговором: чтоб ты завтра же с ней и обвенчался.
-- Завтра! -- повторил с восторгом Левшин. -- Неужели, в самом деле, завтра она может быть моей женою?
-- Будет, батюшка, только мешкать не надо... Коли ты завтра чем свет не поспеешь к ней на выручку, так не прогневайся!..
-- Едем, Ферапонт! -- вскричал Левшин. -- Скорей, скорей!
-- Едем!.. Да на чем, Дмитрий Афанасьевич? Ведь нам за таким делом не верхами же ехать. Не знаю, мой Донец, а твой Султан в упряжи никогда не хаживал, и повозки у нас нет.
-- Эх, Ферапонт... Да неужели нельзя достать на селе.
-- Как не достать, за деньги все достанешь.
-- Так что же ты?.. Ступай скорее!
-- А что проку-то, Дмитрий Афанасьевич, коли мы Софью Андреевну увезем, да некуда будет с нею деваться?.. Ведь мы здесь не дома, батюшка!.. Ступай-ка лучше да поклонись боярину, он, говорят, и сам смолоду на все ходок был, так уж верно тебе поможет; а коли поможет -- так дело в шапке.
-- В самом деле, Ферапонт, пойду, расскажу ему все, как отцу родному, авось он меня не покинет.
-- Ступай, батюшка!.. А ты, Дарьюшка, пойдем-ка со мной; я сведу тебя на село к знакомому мужичку; ты у него отдохнешь и щей похлебаешь. Здесь тебе непригоже оставаться: ведь все дворовые-то народ продувной, как раз на зубки подымут.
Когда Левшин вышел опять на луг, то с первого взгляда заметил, что во время его отсутствия получено какое-нибудь известие, которое обратило на себя особенное внимание Куродавлева. Толпы дворовых и крестьян, теснясь с любопытством около своего боярина, составляли обширный полукруг, посреди которого Куродавлев расспрашивал о чем-то двух пожилых мужиков, вооруженных толстыми дубинами. Когда Левшин подошел, один из этих мужиков говорил:
Да, батюшка! Матюху Беспалого больно избили; мы насилу довели его до села; полно, будет ли жив.
Да точно ли это хотисенские крестьяне? -- прервал боярин.
-- Как же, кормилец! Мы их знаем. Ведь эти хотисен-ские все поголовно такие озорники, что не приведи Господи!.. При тебе они стали потише, а напреж сего не проходило года, чтоб они в нашем лесу порубок не делали.
-- Да как же они смеют?..
-- Ну вот, поди ты!.. Стоят на том, что это въезжий лес...
-- Въезжий лес?.. Ах, они, мошенники!.. Да ты бы им сказал, что покойный мой батюшка, и дедушка, и прадед владели этим лесом...
-- Пытался говорить, кормилец, да они орут свое. "Это, дескать, лесная дача отведена на всех соседей; в ней, дескать, всякий человек волен лес валить". Матю-ха-то Беспалый, мужик задорный, сцепился с ними ругаться, слово за слово -- он одного из них по зубам, а они его в дубье!.. Кабы мы его не выхватили, до смерти бы убили...
-- Въезжий лес! -- повторил боярин. -- Вот я им дам въезжий лес!.. Да много ли их.
-- Многонько, кормилец: на двадцати подводах приехали, человек за тридцать будет.
-- Только-то? Кондратий, посади побольше народу на коней, да пеших человек тридцать с села наряди.
-- Нет, просто с дубинами. Коли эти озорники ударятся бежать, так ты поймай кого-нибудь, да припугни хорошенько, захвати у них побольше лошадей: пусть себе походят после да покланяются!.. А коли на драку пойдут, так валяй их в мою голову -- слышишь?
-- Слушаю, батюшка.
-- Да у меня чтоб все дрались начистоту, а не то что ударил, да сам и за куст!.. Я, брат, этого не люблю: драться так драться!.. Коли кто из наших попятится или пролежит за кочкой, так задай ему такую баню, чтоб он до новых веников не забыл -- слышишь?
-- Слушаю, Юрий Максимович!.. Да только, батюшка, воля твоя, теперь уж поздненько, и коли свалка будет в лесу, так не досмотришь, кто из наших сбердил.
-- Экий ты, братец, какой!.. Да неужели ты не знаешь, что кто дерется молодцом, тому и самому на орехи достанется?
-- Вестимо, батюшка.
-- Так ты как вернешься домой, осмотри всех: на ком нет боевых знаков, того и пори: уж верно за кустом пролежал.
-- Слушаю, батюшка.
-- Ну, ступай же!
-- Юрий Максимович, -- сказал Левшин, когда боярин перестал говорить с Кондратием, -- я было хотел тебе челом ударить: у меня есть до тебя кровное дело, да ты теперь так растревожен, тебя рассердили...
-- Кто? -- прервал боярин. -- Эти хотисенские воришки?.. И, Дмитрий Афанасьевич! стану я об этом думать. У нас такие проказы зачастую бь!вают. Дело соседское, разберемся полюбовно. Вот как им нагреют порядком затылки да отберут лошадей, так они сами придут с повинной головой.
-- Не прогневайся, Юрий Максимович, коли я буду просить тебя...
-- О чем?
-- А вот о чем, боярин: если ты мне не поможешь, не выручишь меня, так я сгибну и пропаду навеки.
-- Ого! Так это дело не шуточное!.. Говори, Дмитрий Афанасьевич, говори!.. Я все готов для тебя сделать... Деньги, что ль, тебе нужны -- бери, сколько хочешь.
-- Нет, Юрий Максимович, деньгами тут не поможешь.
-- Так чехо же ты хочешь?
-- Я хочу жениться, боярин.
-- На одной девице, с которой познакомился в Москве.
-- В Москве!.. Так что ж я могу для тебя сделать?
-- В Москве! -- повторил боярин. -- Постой-ка, молодец!.. Да у меня в Москве есть племянницы невесты... Уж не нарохтишься ли ты ко мне в родню!.. Ну, Дмитрий Афанасьевич, коли я отгадал, так не прогневайся -- этому не бывать... Нет, нет, любезный! -- продолжал Куро-давлев, не давая Левшину молвить ни слова. -- Проси у меня, чего хочешь, а об этом не заикайся!.. Дружба дружбой, а родство родством...
Знаю, любезный, знаю!.. У тебя есть и хорошее поместье, и сам ты молодец отличный, да твоя службишка-то поскудная -- всему делу помеха. Уж я тебе толковал: кто своей волей, а не по царскому указу пошел в стрельцы, тот забудь и думать породниться с нашей братьею, родословным боярином. Кому охота сделать такую поруху всему роду своему и отечеству.
-- Да позволь слово вымолвить, -- сказал почти с нетерпением Левшин. -- Та, на которой я хочу жениться, девица простого рода, и'ты ее вовсе не знаешь.
-- Не знаю?.. А коли не знаю, так о чем же ты меня просишь?
-- А вот выслушай, я все тебе расскажу. Левшин начал свой рассказ с того, как он увидел первый раз Софью в Мещовском подворье и как полюбил ее, не зпая, кто она такова; потом рассказал, каким неожиданным образом он познакомился с отцом ее, Андреем Поморянином, и как этот Поморянин объявил ему наотрез, что никогда не выдаст за него своей дочери.
-- Это не поможет, Юрий Максимович: он уж просватал свою дочь...
-- Право?.. Ну, коли просватал, так делать-то, брат, нечего; видно, тебе не судьба на ней жениться.
-- Нет, боярин: лишь только бы ты мне помог, а то уж я ее выручу. Она прислала мне сказать, что если я завтра, чем свет, не увезу ее из отцовского скита и не обвенчаюсь с нею, так завтра же ее выдадут замуж за постылого человека.
-- Так ты хочешь, чтоб я помог тебе увести ее из родительского дома?.. Эх, Дмитрий Афанасьевич, не хорошо! Без отцовского благословения проку не будет!.. Правда, теперь она раскольница, а как выйдет за тебя, так будет православной... Да и батюшка-то ее не Бог знает кто!.. Чай, купчишка или посадский, а не то еще -- беглый дьячок или расстрига какой, так не велика беда, коли его дочка выйдет за стрелецкого сотника... А все, как подумаешь -- увести родную дочь у отца!.. Да и тебе-то что за охота напрашиваться в зятья к этому раскольнику?!. Ты -- православный, а он уж верно просватал свою дочь за такого же еретика, каков он сам...
-- Как!.. За этого сквернавца Токмачева?..
-- Да, боярин.
-- Так ты у него хочешь отбить невесту?.. Ну, это иная речь!.. Изволь, любезный -- помогаю... Тебе надо поспеть туда чем свет... А далеко ли этот скит отсюда?
-- Верст около тридцати.
не на что, а такие кони, что и цены нет!.. Им шестьдесят верст не кормя -- нипочем!.. Ты ступай туда полегоньку, перед светом будешь; а оттуда, как дело спроворишь, катай по всем по трем!., лишь бы на козлах-то сидел молодец, а то уж только держись!
-- Я возьму с собой Ферапонта.
-- Ну, этот малый дюжий -- сладит!.. А я без тебя все приготовлю. Ведь мы девишника справлять не станем: из кибитки да и к венцу, а там за веселье... Ну, что?.. Так ли, Дмитрий Афанасьевич?..
-- По гроб не забуду твоих благодеяний, Юрий Максимович!.. По милости твоей я буду самым счастливым человеком в свете.
-- Самым счастливым!.. Давай Господи! Только вперед, любезный, не загадывай. Как проживешь с женой лет десять, так скажи тогда. Ведь и я был также женат, и мне на первых порах казалось, что я живу с Авдотьей Саввишной словно в раю земном; а там как пошло хуже да хуже... Э! Да что говорить об этом! Дай Бог ей царство небесное -- все мы люди, все человеки!.. Пойдем-ка, Дмитрий Афанасьевич, да, пока запрягут лошадей, перехватим чего-нибудь... Ведь твой будущий тесть угощать тебя не станет, так не худо запастись.
Дарью, и лишь только Ферапонт, желая пощеголять своим удальством перед нареченной невестою, поослабил вожжи, коренная рванулась вперед, пристяжные подхватили и, как из лука стрела, с визгом помчались вдоль озера.
Эки черти! -- шепнул Ферапонт, сдерживая одной рукой всю тройку. -- Кажись одры, а так и рвут!.. Ну, батюшка! -- продолжал он, оборотясь к своему барину. -- С ними дремать-то нечего: звери, а не лошади!