Глава X
Встреча с медведем до того перепутала Дарью, что когда они въехали в эту темную и пустынную просеку, ей стали поминутно мерещиться то огромные медведи, то целые стаи косматых волков. С трепетом озираясь кругом, она творила про себя молитву и вскрикивала всякий раз от ужаса, когда в лесу раздавался шорох или хрустел валежник под ногами какого-нибудь зверя. Впрочем, эти опасения разделял с нею -- разумеется, до некоторой степени -- и сам Ферапонт; он замечал, что лошади время от времени путались, храпели и робко прижимали к головам свои чуткие уши. Софья, напротив, казалась гораздо спокойнее и даже веселее прежнего; по крайней мере, она уже не плакала. Пока Ферапонт беседовал с Павлом, то есть старался выманить у него телегу, Левшин успел обо всем переговорить со своей невестой. Теперь она знала, что у боярина Куродавлева все готово для их свадьбы и что через несколько часов она уже будет не беглянкой, а законной супругой Левшина. Конечно, для нее очень было прискорбно идти замуж без отцовского благословения; но она и тут утешала себя мыслию, что рано или поздно отец простит ее; а сверх того Софья решилась на этот отчаянный поступок потому только, что ей ничего другого не оставалось делать. "О, я никогда бы не вышла из отцовской воли! -- думала Софья, -- и если б батюшка не хотел меня выдать за этого мещовского воеводу, то, может быть, я умерла бы с горя, а все-таки не обвенчалась бы ни с кем без его благословения".
Когда наши путешественники проехали верст около шести по этой, хотя и ровной, но зато вовсе не торной дороге, Ферапонт, заметив, что лошади начинают уставать, перестал их понукать и дал волю идти шагом.
-- Вот, -- сказал он, -- дорога, кажись, гладкая, а как раз лошадок уморишь. Нам хорошо, да им-то каково бежать целиком: ведь колеса по траве вовсе не катятся... Правда, гнать нам нечего: мы здесь с Андреем не встретимся.
-- А что, дорога все будет этакая? -- спросил Левшин.
-- Да Бог весть! -- отвечал Ферапонт, посматривая вдоль просеки. -- Говорят, впереди есть болотца и Брынь надо переезжать. Ведь летом по этой дороге никто не ездит.
-- Так проедем ли мы?
-- Проедем как-нибудь. Ну, может статься, разика два-три и побьемся. Как попадешь в трясину, так не скоро выедешь. Правда, мне говорили, что вчера еще один мужичок проехал порожником по этой дороге, так, авось, и нас Господь пронесет.
-- Говорили!.. Да кто тебе говорил?
-- А вот этот перекрещеванец, Павел. _ Так ты у него и телегу-то купил?
-- Нет, не купил: он мне так ее дал. -- Вот что... Да как же это он?
-- А так же!.. В том-то и дело, Дмитрий Афанасьевич, как погладишь дурака по шерсти, так он за тебя в воду полезет. Кабы я не сказал этому полоумному, что хочу идти в его веру, так он бы меня и на двор не пустил.
-- Так ты ему сказал, что хочешь перекрещиваться?
-- Как же, батюшка!.. Я сказал, что и ты желаешь взять его в свои наставники.
-- Что ты! В уме ли, Ферапонт?.. И как у тебя язык повернулся...
-- Да что ж мне было делать, Дмитрий Афанасьевич?.. Коли на правду не возьмешь, а на силу взять нельзя, так пришлось подыматься на хитрости. Иль ты думаешь, мне весело было, когда этот сермяжник выдумал меня исповедовать.
-- Исповедовать?
-- Да, батюшка!.. Насилу отвязался. Вытащил какую-то книгу и рогожку мне подослал, чтоб я стал на колени; да так и пристает -- лапотник этакий!.. "Кайся, чадо, кайся!" Вот ты, Дмитрий Афанасьевич, смеешься, а мне вовсе не до смеху было. Кабы воля да воля, так я бы этого Павлушку-богохульника отучил исповедовать, а тут делать-то нечего, и зло берет, да поневоле кланяешься и говоришь этому замарашке: "Батюшка, отец Павел!" Вот то-то и есть, Дмитрий Афанасьевич, недаром пословица: "неволя пляшет, неволя скачет, неволя песенки поет".
-- Ступай-ка, Ферапонт, скорей, -- прервал Левшин. -- Мы так, пожалуй, целый день протащимся.
-- Куда целый день!.. Лишь только бы не сидеть где-нибудь в болоте, а то коли и все шагом поедем, так будем дома прежде полуден. Ну что, сердечные, вздохнули?.. Эй вы!
-- Э! Да что это? -- промолвил Ферапонт, когда они проехали еще версты две. -- Никак Брынь?.. Ну, так и есть!.. Дмитрий Афанасьевич, -- продолжал он, сдерживая лошадей, -- возьми-ка, батюшка, вожжи, а я пойду поищу, где нам переехать.
Ферапонт возвратился через несколько минут, неся в руках свою обувь.
-- Ну, что? -- спросил Левшин. -- Есть ли брод?
-- Знатный, батюшка Не глубоко, в одном только месте по пояс, а то все по колено.
-- Так садись скорее.
-- Нет, Дмитрий Афанасьевич, лошадей-то надо выпрячь,
-- А что?
-- Да с нашей стороны спуск больно плох. Видно, весной большая вода была, весь берег подмыло. Такой обрыв, что не приведи Господи!.. В поводу-то лошадей мы как-нибудь переведем, а уж телегу надо на себе спустить.
-- Ах! батюшки! -- вскричала Дарья. -- Да нам-то как же?.. Неужели по воде идти?
-- Зачем? Вы только спуститесь с берега, а там садитесь опять в телегу, уж я вас перевезу. Да ты не изволь тревожиться, матушка Софья Андреевна! -- промолвил Ферапонт, обращаясь к невесте своего боярина. -- Мы и не такие возы на себе важивали. Что в вас обеих тяти-то много ли!.. А я однажды, за спором, сорокоушу с водой на берег вывез.
Левшин перевел по одиночке лошадей через Брынь, а Ферапонт, привязав к телеге вожжи, спустил ее почти с отвесного берега в воду, потом помог сойти Софье и Дарье, усадил их опять в телегу и повез на себе через Брынь.
-- Ну! -- прошептала Дарья, поглядывая с невольным уважением на своего суженого, -- послал мне Господь женишка!.. Посмотрика-ка, Софья Андреевна, словно лошадь везет, да хоть бы раз поднатужился!.. Вот это молодец: уж не Архипке рыжему чета!
Когда лошадей опять запрягли, Ферапонт, желая вознаградить потерянное время, погнал их снова рысью. Не прошло и четверти часа, как они выехали на небольшую луговину, посреди которой росли отдельной куртиной несколько сосен. Одна из них была необычной толщины, и ее ветвистая вершина не подымалась остроконечной пирамидой кверху, но раскидывалась во все стороны огромным шатром. Просека, которая оканчивалась этой поляной, начиналась снова на ее противоположной стороне. Поравнявшись с сосновой куртиной, Ферапонт остановил лошадей.
-- А что, Дмитрий Афанасьевич, -- сказал он, -- как ты думаешь: прямо, что ль, нам ехать?
-- Да разве ты не видишь: вон просека-то перед нами.
-- Вижу, батюшка, вижу!.. Только не здесь ли где-нибудь поворот в Толстошеино? Кажись, нет. Я посматривал и направо и налево.
-- Так, видно, мы еще до поворота не доехали.
-- Видно, что так!
-- Внимайте, путники, внимайте! -- закричал кто-то пронзительным и диким голосом. Этот внезапно раздавшийся в пустынном лесу человеческий голос заставил невольно содрогнуться Левшина и Ферапонта. Софья побледнела, а Дарья вскрикнула с ужасом:, "Батюшки -- леший!"
-- Чего ради блуждаете в сих дебрях! -- раздался опять тот же самый голос. -- Или желаете обрести смиренного старца Пафнутия, и святой беседою его очистить оскверненные грехом сердца ваши?
сыч в дупле!.. Подержи-ка, батюшка, лошадей, а я сойду с ним поговорить, авось он нам укажет, где поворот.
Ферапонт снял шапку и подошел к толстой сосне. Из дупла, которое было сажени две от земли, выглядывало знакомое уже нашим читателям худощавое, зверское лицо, с полоумными, сверкающими глазами.
-- Бог помощь, отец Пафнутий! -- сказал Ферапонт, кланяясь в пояс. -- Я привез тебе поклон от федосеев-ского старца, отца Павла.
-- Да ты-то сам, чадо, мимо грядешь, -- прервал Пафнутий, -- или пришел в сию пустыню ради меня, труженика и благовестника истинной веры?
-- Нет, батюшка. Я теперь еду в село Толстошеино, да скоро вернусь назад и уж тогда послушаю твоих речей. Я затем и поехал зимней дорогой, чтобы отвести тебе от отца Павла поклон, да и самому мне хотелось тебе поклониться.
Пафнутий поглядел недоверчиво на Ферапонта и сказал:
В село Толстошеино!.. А почто грядешь ты, чадо, в сей вертеп льва рыкающего, в сие жилище слуги и сподвижника антихристова?
Послали, батюшка: дело подневольное; велят, так поедешь.
А кто сей муж, что сидит у тебя на возу с покрытой главою?
-- Это, батюшка, недужный человек, слепой и немой. Мне приказано отвести его в село Толстошеино.
-- А юные отроковицы, с ним сидящие?
-- Сестра его и работница... Теперь, отец Пафнутий, скажи пожалуйста: ведь прямо-то просекой дорога куда пойдет?
-- В некую весь, селом Бобровым именуемую.
-- А где же поворот в Толстошеино?
-- Обратися вспять, чадо! Зришь ли ты четыре древа, их же березами нарицают?
-- Четыре березы?.. Вижу, отец Пафнутий, вижу.
-- На восточной стране оных, среди мелкодревесия, и обретается путь, ведущий в сие гнездилище разврата и нечестия, глаголемое село Толстошеино.
-- Так мы поворот-то проехали! Ну, -- промолвил Ферапонт, надевая шапку, -- спасибо тебе, старинушка, что ты голос подал! Кабы не ты, так мы сбились бы с дороги, так же, как мы у тебя запощеванцев отбили?
-- Как! -- вскричал Пафнутий. -- Так ато вы, богоотступники окаянные?
-- Мы, дедушка, мы! Счастливо оставаться!
-- Ах вы святотатцы проклятые!.. Еретики, разбойники, душегубцы!
-- Умолкни, буеслов нечестивый! -- завопил неистовым голосом раскольник. -- Да будет часть твоя с Каином и Иудою и три краты окаянным наставником вашим, Андреем Поморяниным!
-- Экий злющий, -- шепнул Ферапонт, подходя к телеге. -- Словно цепная собака -- так и надседается!
-- Да постигнут вас все казни египетские! -- продолжал кричать Пафнутий. -- Да пожрет вас в живе адский пламень, и ни единая капля воды да не прохладит богохульных уст ваших.
-- Тьфу ты, старый хрен! -- сказал Ферапонт, отплевываясь. -- Над тобой бы самим и тряслось, филин этакий! Вишь, что сулит, проклятый! -- промолвил он, садясь на козлы и поворачивая лошадей.
Доехав до берез, они отыскали поворот в село Толстошеино и потащились шагом по дороге, которая была до того узка и изрыта корнями сосен, что по ней невозможно было ехать иначе. Долго еще доносились до их слуха дикие вопли Пафнутия, который продолжал бесноваться и осыпать их проклятиями.
-- Что это он так осерчал? -- спросил Левшин.
-- Да вот что, батюшка, -- отвечал Ферапонт. -- Он меня не признал, а я, как выпытал от него, куда нам ехать, так и напомнил ему о запощеванцах.
-- Охота же тебе дразнить сумасшедших.
-- Нельзя, Дмитрий Афанасьевич!.. За что же я перед ним шапку-то снимал, да кланялся ему в пояс?.. Чего доброго, этот гордец стал бы думать, что я и взаправду приходил к нему на поклонение.
-- Да ведь Павел же думает, что ты хочешь быть его учеником.
-- То -- дело другое, батюшка! Павел дал нам телегу, из беды нас выручил -- так пусть себе и потешается. А этот что?.. Дорогу-то показал!.. Да и воля твоя, батюшка: Павел просто человек убогий, шальной, а этот Пафнутий не человек, а дикий зверь!.. Чу! Слышишь ли, Дмитрий Афанасьевич -- он все еще орет!.. Эко горло, подумаешь!.. Ну! не диво, что этот еретик живет в лесу один: коли он этак часто покрикивает, так медведи-то и волки, чай, верст за пять кругом дрожкой дрожат!
Наши путешественники переправились вторично без большого труда через речку Брынь и проехали благополучно трясины, по которым в летнюю пору почти всегда не было никакого проезда. На этот раз догадка перекрещеванца Павла оправдалась на самом деле: от сильной и постоянной жары болота во многих местах вовсе пересохли, а в других окрепли до того, что колеса оставляли на них едва заметный след. Но, несмотря на это, им нельзя было ехать скоро по усеянной кочками и крупным валежником дороге, или, лучше сказать, целику, который в зимнее только время превращался в гладкую и ровную дорогу. Солнце было уже довольно высоко, когда Ферапонт, посмотрев внимательно вперед, сказал своему барину:
Ну вот, Дмитрий Афанасьевич, -- слава тебе, Господи! сейчас выберемся из этой трущобы. Видишь, прямо между деревьями?.. Теперь позаслонило кустами. iЬот опять мелькнула... Это большая дорога, батюшка!.. А посмотри-ка левее, вон за елкой-то, высокая кровля с трубой. Ведь это боярская винокурня... Всего с версту До села осталось.
В самом деле, они выехали через несколько минут на большую дорогу, и почти в то же самое время послышался в близком от них расстоянии конский топот. Ферапонт невольно осадил лошадей.
-- Господи! -- вскрикнула Дарья. -- Вон скачут пря-i мо к нам... Ну, попались мы!
-- Постой-ка, постой! -- молвил Ферапонт. -- Да это едут от села... верно, к нам навстречу... Ну, так и есть: Кондратий Тихоныч?..
стыда было в ней сильнее самой любви: ей совестно было глядеть на свет Божий. Ей казалось, что все должны были смотреть на нее с этим обидным любопытством, с этой насмешливой улыбкой, которая только что не говорит: "Аи да дочка! Потешила батюшку!.. Теперь ушла от отца, а там, глядишь, и от мужа убежит!.."
-- О! зачем я не умерла от тоски! -- шептала про себя бедная девушка, заливаясь слезами. -- Уж один бы конец!.. А теперь... Боже мой, Боже мой!.. Да разве легче для меня не сметь взглянуть на добрых людей и по сто раз на день умирать со стыда!
Левшин соскочил с телеги, а Кондратий спешился, подошел к нему и сказал почтительным голосом.
-- Здравствуй, батюшка Дмитрий Афанасьевич! Уж мы тебя ждали, жали!.. Юрий Максимович начинал тревожиться и выслал меня к вам навстречу... Он приказал тебе доложить, чтоб ты пожаловал к нему, а для твоей суженой отведена изба у старосты. Там ее примут и уберут к венцу сенные девушки, а боярская кормилица, Матрена Никитична, вместо посаженой матери благословит ее святой иконой. В свахи большие с осыпалом наряжена моя старуха, а в меньшие свахи ключница Игнатьевна. Боярин изволил сказать, что он у тебя посажепым отцом, и хочет снарядить твою невесту, как свою дочь родную. Отец Егор уже давно вас в церкви дожидается, а сам боярин не будет в поезде; а как вы обвенчаетесь, так встретить вас у себя с хлебом-солью. Он прежде венца, -- промолвил вполголоса Кондратий, -- не желает видеть твоей суженой: боится, что ей будет стыдно.
Левшину подвели верховую лошадь; он присоединился к поезду и, проводив свою невесту до Старостина двора, который был в двух шагах от церкви, отправился к боярину Куродавлеву.