Глава XII
Через несколько минут возок, обитый красным сукном, вкатил на господский двор и подъехал к крыльцу, на котором стоял уже Куродавлев. Он принял сам из возка боярина Буйносова.
Здравствуй, друг сердечный, -- говорил он, обнимая Кириллу Андреевича. -- Милости просим!
Где она! Где она? -- промолвил дрожащим голосом старик Буйносов, вырываясь из объятий своего друга.
-- Она!.. Кто она?
-- Дочь моя!.. Дитя мое!..
-- Тише, мой друг, -- тише!.. Что ты это говоришь?.. Ведь, пожалуй, эти, дурачье, поверят!.. Войдем, любезный, в покои, войдем!.. Мы уж там потолкуем об этом...
-- Чего тут толковать! -- вскричал Буйносов. -- Она здесь, у тебя...
-- Да успокойся, Кирилла Андреевич!.. Пожалуй, пожалуй!
Куродавлев схватил под руку своего гостя, провел его через переднюю и столовую, затворил за собою все двери и, войдя с ним в первую приемную комнату, по-нашему гостиную, сказал:
-- Ну вот, теперь отдохни, любезный друг, -- садись!
-- Да где же она?..
-- Садись!.. Мы поговорим...
-- Эх, Юрий Максимович!.. Да что ж, уморить, что ль, меня хочешь?
-- Говорят тебе, садись!.. Не сядешь, так я тебе и отвечать не стану.
-- Ну, ну, изволь!.. Вот я сижу.
-- Послушай, друг сердечный, -- сказал Куродавлев, садясь подле Кириллы Андреевича, -- ну что толку без пути радоваться, коли, может статься, вовсе нет никакой радости?..
-- Что ты говоришь!..
-- Ну, да!.. Мало что нам кажется на первых порах, и так и этак, а там, как порассмотришь да порассудишь хорошенько -- так ой, ой, ой!., в такой бы просак попал, что и, Господи... Вот и мне было сгоряча показалось:
-- А знаешь ли, кто это тебе рассказывал и что это за человек такой?.. Да ему здесь и малый ребенок ни в чем не поверит!.. Ведь это отъявленный мошенник и еретик, Андрюшка Поморянин!
-- Что нужды, кто бы он ни был!
-- Да и почему ты думаешь, что этот найденыш точно твоя потерянная дочь?
-- Как почему?.. Он ровно пятнадцать лет тому назад нашел ее в здешнем лесу...
-- Эко диво!.. Да здесь, почитай, каждый год дюжины по две ребятишек в лесу находят. Ведь ты не знаешь, какие здесь водятся раскольники: иные детей-то своих нарочно в лесу покидают. "Пусть, дескать, они гибнут от диких зверей -- мученики будут!" Ну, рассуди сам, что хорошего, если бы ты при всех начал целовать и назвал бы своею дочерью какого-нибудь раскольничьего подкидыша?
-- Но этот Поморянин говорил мне, что девочке было на взгляд годка три или четыре, что она была в красной кофточке...
-- В красной кофточке!.. Эка невидаль!.. Да ведь и старый и малый, все поголовно носят красные кофты.
-- Да это все еще ничего! Он сказал мне, что у девочки был на шее финифтяный образок с ликом святой великомученицы Варвары, что он и теперь еще на ней... А ведь ты сам благословил свою крестницу таким образом.
-- Вот то-то и дело, что нет!.. Я точно благословил ее, да только образом святой Веры, а не Варвары.
-- Господи! -- промолвил с ужасом Буйносов. -- Да нет, нет! Ты забыл!
-- Ох, любезный! то-то и беда, что не забыл... Ты постарее меня, память становится у тебя плоха, а имена-то сходны меж собою: Вера, Варвара -- вот ты и перепутал!.. А я как теперь помню...
-- Боже мой, Боже мой! -- простонал бедный старик. -- Неужли ты порадовал меня для того только, чтоб мне горчее стало жить на белом свете.
Он закрыл руками глаза, и крупные слезы потекли по его бледным щекам.
-- Ах, я окаянный! -- прошептал Куродавлев. -- Ну, наделал я дела!.. А что, мой друг, -- продолжал он, помолчав несколько времени, -- говорил ли тебе еще что-нибудь этот Андрюшка Поморянин.
-- Нет! -- отвечал Буйносов. -- Он только успел вымолвить то, что я тебе пересказал; да объявил мне, что эта девица у тебе в доме.
"Девица!" -- подумал про себя Куродавлев и сказал вслух:
Вот что!.. Так он не сказал, что она повенчана?
Вера!.. Варвара! -- повторял Буйносов. -- Ох, кажется, Варвара!.. Да постой!.. Лучше всего... позволь, любезный.
Кирилла Андреевич вскочил, вышел в переднюю и сказал дворецкому Кондратию:
-- Да на что тебе? -- спросил с приметным смущением Куродавлев, когда гость его возвратился опять в приемную.
-- Как на что? -- отвечал Буйносов. -- Я хочу сам видеть. Почем знать: коли ты, мой друг, точно помнишь, что благословил свою крестницу образом святой Веры, так может статься, этот Поморянин ошибся, когда сказал мне, что на этом образке лик великомученицы Варвары.
-- Помилуй, любезный!.. Да неужели в пятнадцать лет они не рассмотрели, какая святая написана на образе?
-- Эх, Юрий Максимович!.. Кто тонет, тот и за соломинку хватается!
Через несколько минут Кондратий возвратился, неся бархатную ладанку, привешенную к шелковой тесьме. Куродавлев предупредил Кириллу Андреевича. Он выхватил ладанку из рук Кондратия, вынул из нее образок, взглянул на него и, казалось, совершенно успокоился.
-- Ну вот, -- сказал он, передавая образок Буйносову, -- посмотри сам.
-- Да, -- промолвил с отчаяньем Буйносов, -- так и есть: великомученица Варвара!
-- И образок-то вовсе не такой! -- подхватил Куродавлев. -- Вспомни хорошенько: ведь у того, которым я благословил крестницу, были только краешки серебряные, а этот весь в серебро обделан. Подай-ка его сюда.
-- Погоди! -- сказал Буйносов, осматривая крутом образок. -- Ты мне что-то напомнил... Да, так точно!.. Я сам отдавал его обделать в серебро... И зачем бишь?.. О, дай Бог память... А! помню! помню!.. Для того, чтоб надпись не стерлась... Постой!
И прежде чем хозяин мог догадаться, что хочет делать Буйносов, он с живостию молодого человека выхватил из кармана дорожный ножик, отогнул им края у серебряной спинки образа, снял ее... Вот на задней стороне иконы открылась надпись, и Кирилла Андреевич прочел громким голосом: "Сей святой иконою великомученицы Варвары благословить крестницу свою, девицу Софью Буйносову, боярин Юрий Максимович Куродавлев".
-- Ну, Юрий Максимович! -- вскричал Буйносов, -- веришь ли теперь, что это моя дочь?
Куродавлев молчал. Бледный, с поникшей головой стоял перед Буйносовым, как стоит уличенный преступник перед своим неумолимым судьею.
-- Что ж ты молчишь? -- продолжал Буйносов. -- Иль не веришь, любезный?.. На вот -- прочти!
-- Ну! -- прошептал Куродавлев, -- нечего делать!.. Кирилла Андреевич! -- молвил он, повалясь в ноги своему гостю, -- прости меня, Бога ради!
-- Что ты, что ты?.. Бог с тобой! -- вскричал Буйносов. -- Да встань, пожалуйста!
-- Нет, не встану, пока ты меня не простишь!
-- Прощаю, братец, прощаю!.. Да в чем?
-- Ох! Страшно вымолвить!
-- Господи!.. Да что ж такое?
-- Замуж!.. За кого?
-- Вот в том-то и дело!.. Язык не повернется вымолвить!
-- Да говори, Бога ради!
-- Ее сейчас обвенчали.
-- С кем?
-- Ну, резать, так резать!.. Я обвенчал ее с присланным от тебя стрелецким сотником...
-- С Левшиным?
-- Да!.. Теперь ты все знаешь. Вот тебе моя голова, делай с нею, что хочешь!
-- Фу, батюшки! -- промолвил Буйносов, перекрестясь. -- Слава Тебе, Господи!.. А я уж думал и Бог знает что!.. Ну, Юрий Максимович, напугал ты меня.
-- Напугал! -- повторил Куродавлев. -- Да чего тебе еще?.. Иль ты не слышал?.. Стрелецкий сотник...
-- Так что ж. '
Этот вопрос до того поразил Куродавлева, что он несколько времени не мог вымолвить ни слова.
-- Батюшки! -- прошептал он наконец, -- да он никак с радости-то обезумел?.. Что ты это, друг сердечный?.. Христос с тобою!
Чему ж дивишься? -- сказал Буйносов. -- Отец Левшина был моим задушевным приятелем... Он сам молодец прекрасный... Левшины люди родословные...
Хороши родословные! -- прервал Куродавлев. -- И батюшка и сынок -- оба стрельцы!
Стрельцы, да не изменники; а по мне тот, кто служит верой и правдой царю-государю -- где бы он ни служил... да вот, хоть, например, стрелецкий полковник Сухарев...
-- Ну, что по-твоему?.. Чай, нашему брату будет в версту?
-- А почему же нет?
У Куродавлева руки опустились.
-- Ничего.
-- Ну, а коли тебе ничего, так мне и подавно!.. Ведь Софья-то Кирилловна моя крестница, а не дочь родная.
-- Да что об этом говорить?.. Веди меня скорей к ней...
-- Постой!.. Ведь надобно же ей сказать, кто она такая, а то ведь ты ее перепугаешь: кинешься к ней на шею, закричишь, заплачешь... Побудь немного здесь. Я сам приведу к тебе молодых... Эки времена! -- продолжал шепотом Куродавлев, идя во внутренние покои. -- Я думал, что с ног его срежу, а он как ни в чем не бывало!.. Стрелецкий сотник ничего... ну!..
Прошло несколько минут; разумеется, каждая из них не имела конца для Буйпосова. Несколько уже раз хотел он бежать навстречу к своей дочери, искать ее по всему дому, проклинал медленность Куродавлева, и вот наконец в соседних покоях послышались скорые шаги, двери растворились; молодая женщина, с закинутой назад фатою, вбежала в комнату и с радостным криком бросилась в объятия Буйносова.
-- Дочь моя, дитя мое!.. Сонюшка, друг мой! -- не говорил, а рыдал старик отец, прижимая к груди своей ту, которую он давно уже оплакал.
А Софья... о, в эту минуту она была совершенно счастлива! Все прошедшее воскресло в душе ее. Вот этот другой отец, который являлся ей иногда как будто бы во сне -- вот его родные, милые черты!.. Эти детские воспоминания не мечта, -- нет! Этот тайный шепот сердца не обманул ее: она не дочь Андрея Поморянина!
Я не стану описывать, или, вернее сказать, я не могу описать вам, что чувствовали отец и дочь при этом неожиданном свидании. Как ни богат, ни роскошен язык русский, но он так же, как и все языки земные, беден и мертв, когда дело идет о том, чтобы описать эту чистую, непорочную радость души, это тихое, неизъяснимое блаженство, которые сближают землю с небесами; но там они вечны, а здесь эта радость, это блаженство -- минутные гости. Там Господь Бог дает их даром, а здесь почти всегда мы покупаем их страданьем целой жизни.
Когда первый восторг свидания прошел, Буйносов обнял с нежностью Левшина и назвал его своим милым сыном. Хозяин хотя и поморщился, однако ж не сказал ни слова и пригласил всех в самую обширную комнату своего дома. Там был накрыт стол и дожидался священник. После молитвы, отец Егор надел на молодых венцы, которыми они венчались в церкви, а хозяин посадил их рядом на кресла, обитые богатой парчой. Перед ними стоял, по обычаю наших предков, огромный свадебный каравай, начиненный всякими сластями. По правую руку Левшина Юрий Максимович посадил священника, Буйносов сел рядом с дочерью, а подле него поместился хозяин. За креслами князя и княгини -- так называли в старину всех молодых -- стоял, светлый, как медный грош, наш давнишний знакомец Ферапонт. Он не мог наглядеться на своих молодых господ, перемигивался с Дарьей, которая, вместе с другими сенными женщинами, выглядывала из-за двери, и ухмылялся по временам так выразительно, что шут Тришка отвел его после обеда в сторону и сказал:
-- Ну, брат Ферапонт, какие ты рожи корчил за столом!.. Нечего сказать -- мастерище!.. Выучи меня, пожалуйста, голубчик!
Когда хозяин выпил несколько кубков знаменитого угорского винца за здоровье своего друга, Кириллы Андреевича и деток его, то стал немного'повеселее.
-- А ведь надо сказать правду, -- молвил он, толкнув локтем Буйносова, -- любо на молодых-то посмотреть -- парочка! Хороша твоя дочка, друг сердечный, да и Дмитрий Афанасьевич -- экий писаный красавец!.. Эх, жаль! Не служи только этакий молодец в стрелецком войске...
-- Да он уж в нем не служит, -- прервал Буйносов.
-- Как?
-- Да он приписан к царской охоте. Государь Иван Алексеич изволил мне обещать пожаловать его в свои начальные сокольники.
Прямо в начальные сокольники?.. Ну, это полегче... А все, любезный, хоть дойди он до чина старшего подсокольничьего, так и тут станут говорить: "Что, дескать, он ходит таким козырем -- оглянулся бы назад... Теперь, дескать, он шапку-то заломил, а напреж сего не велик был человек. Служил-де в стрельцах, и батюшка его был стрелецким головою".
Да полно об этом толковать, -- сказал Буйносов. -- брат Юрий Максимович, зажился ты в своих
Брынских лесах... Пора тебе приехать в Москву проветриться. Там уж не об этом речь идет. У государя Петра Алексеича пображивают в головушке свои замыслы. У него только тот и боярин, кто по-боярски служит, сиречь не жалея живота своего. А лежебок-то он не очень жалует -- не прогневайся.
-- Послужили и мы! -- сказал Куродавлев. -- И если б меня не обидели...
-- Право?.. Да ведь батюшка-то его, царь Алексей Михайлович, не глупей его был, а в наши боярские дела не вступался.
-- А этот вступился!.. Вот попомни мое слово, повернет он все по-своему.
-- Что ты говоришь?.. Да не дай Господи дожить до этого!
-- А вряд ли не доживем, -- прошептал боярин Буйносов, принимаясь за новый кубок угорского вина.