Глава IV
14-го числа августа наши войска, преследуемые неприятелем, шли почти не останавливаясь, целые сутки. По всем предположениям, большая русская армия должна была, несмотря на искусные маневры Наполеона, соединиться при Вязьме с молдавской армиею, которая спешила к ней навстречу, 15-го числа наш арьергард, в виду неприятельского авангарда, остановился при деревне Семехах. Позади одной русской колонны, прикрывавшей нашу батарею из шести полевых орудий, стоял, прислонясь к небольшому леску, гусарской эскадрон, которым командовал Зарецкой. С правой стороны, шагов сто от леса, в низких и поросших кустарником берегах извивалась узенькая речка; с полверсты, вверх по ее течению, видны были: плотина, водяная мельница и несколько разбросанных без всякого порядка изб.
-- Тьфу, пропасть, как я устал! -- сказал Зарецкой, слезая с лошади. -- Авось французы дадут нам перевести дух!
-- Вряд ли! -- возразил краснощекой и видной собою гусарской поручик, слезая также с коня. -- Мне кажется, они берут позицию.
-- Может быть, для того, чтоб отдохнуть; я думаю, они устали не меньше нашего. Да что ты так хмуришься, Пронской?
-- Чего, братец! Я вовсе исковеркан, точно разбитая лошадь: насилу на ногах стою. И эти пехотинцы еще нам завидуют! Попробовал бы кто-нибудь из них не сходить с коня целые сутки.
-- Кто это несется с правого фланга? -- спросил Зарецкой, показывая на одного офицера, который проскакал мимо передовой линии на англезированной вороной лошади.
-- Хорош же ты, брат! -- сказал с улыбкою Пронской, -- не узнал своего приятеля: это князь Блесткин.
-- Ах, батюшки! Что он так суетится?
-- Так ты не знаешь? Наш бригадный генерал взял его к себе за адъютанта.
-- Право? Ну, не с чем поздравить его превосходительства!
-- Да и Блесткин, я думаю, не больно себя поздравляет: генерал-то вовсе не по нем -- молодец! Терпеть не может дуэлистов; а под картечью раскуривает трубку да любит, чтоб и адъютанты его делали то же.
-- Эй, Зашибаев! -- вскричал Зарецкой, -- подержи мою лошадь; а ты, Пронской, побудь при эскадроне: я пойду немного вперед и посмотрю, что там делается.
Широкоплечий вахмистр принял лошадь Зарецкого, который, пройдя шагов сто вперед, подошел к батарее. Канонеры, раздувая свои фитили, стояли в готовности подле пушек, а командующий орудиями артиллерийской поручик и человека три пехотных офицеров толпились вокруг зарядного ящика, из которого высокий фейерверкер вынимал манерку с водкою, сыр и несколько хлебов.
-- Милости просим! -- сказал один толстой офицер в капитанском знаке. -- Не хочешь ли выпить и закусить?
-- А, это ты, Зарядьев? -- отвечал Зарецкой. -- Пожалуй, как не закусить! Да ты что тут хозяйничаешь? Помилуй, Ленской! -- продолжал он, обращаясь к артиллерийскому офицеру, -- за что он меня твоим добром потчевает?
-- Нет, не его, а моим, -- перервал Зарядьев. -- Я бился с ним о завтраке -- и выиграл. Он спорил со мной, что мы здесь остановимся.
-- А почему ты думал, что должны мы здесь остановиться?
-- Да посмотри-ка, какая славная позиция! Речка, лесок, кустарник для стрелков. Небось французы не вдруг сунутся нас атаковать, а мы меж тем отдохнем.
-- Вряд ли! -- сказал Зарецкой, покачивай головою. -- Посмотри, как они там за речкой маневрируют... Вон, кажется, потянулась конница... а прямо против нас... Ну, так и есть. Они ставят батарею,
-- Так что ж?
-- А то, что они сбираются не атаковать нас, а отдохнуть и пообедать, а пока они готовят свой суп, и наши ребята успеют сварить себе кашицу. Ну-ка, брат, выпей!
-- Так ты думаешь, Зарядьев, что эту манерку из руки у меня ядром не вышибет?
-- Небось, пей на здоровье!
-- Слышали ль, господа! -- сказал Ленской, -- что князь Блесткин попал в адъютанты к нашему бригадному командиру?
-- Как же! -- отвечал Зарядьев, -- он и прежде не хотел говорить с нашим братом, а теперь, чай, к нему и доступу не будет.
-- Да как это ему вздумалось? -- продолжал Ленской. -- Не знаю, у кого другого, а у нашего генерала шарканьем не много возьмешь, Да вот, кажется, его сиятельство сюда скачет. Ну, легок на помине!
-- Господа офицеры! -- сказал Блесткин, подскакав к батарее, -- его превосходительство приказал вам быть в готовности, и если французы откроют по вас огонь, то сейчас отвечать.
-- Слушаю.
-- Мне кажется, -- продолжал Блесткин, посмотрев с важностию вокруг себя, -- зарядные ящики стоят слишком близко от орудий.
-- Это уже не ваша забота, господин Блесткин! -- отвечал хладнокровно Ленской, повернясь к нему спиною.
-- О! если так, -- вскричал Блесткин с гордостию, -- то я доложу генералу...
-- В самом деле? -- перервал Ленской. -- Доложите ему, что его адъютант мешается там, где его не спрашивают.
-- Господин офицер! я советую вам...
-- Напрасно беспокоитесь, ваше сиятельство! -- подхватил Зарецкой. -- Ведь за этот совет вам "георгия" не дадут.
Блесткин побледнел от досады; но, не отвечая ни слова, пришпорил свою лошадь и поскакал далее.
-- Эх, Ленской! -- сказал толстый капитан, -- что ты не дал ему побариться? Тебя бы от этого не убыло, а мы бы посмеялись.
-- Прошу покорно! -- перервал Ленской, -- вздумал меня учить! И добро бы знал сам службу...
-- Верно не знает! -- подхватил Зарядьев. -- Вот года три тому назад ко мне в роту попал такой же точно молодчик -- всех так и загонял! Бывало, на словах города берет, а как вышел в первый раз на ученье, так и язык прилип к гортани. До штабс-капитанского чина все в замке ходил.
-- Поглядите-ка, господа! -- сказал Ленской, -- что там за речкою делается? Французы что-то больно зашевелились.
-- Ну что, Зарядьев, -- сказал Зарецкой, -- видно, французы уж отобедали?
-- По местам, господа! -- закричал Зарядьев пехотным офицерам, которые спокойно завтракали, сидя на пушечном лафете. -- Зарецкой, -- продолжал он, -- пойдем к нам в колонну -- до вас еще долго дело не дойдет.
-- Через орудие -- ядрами! -- скомандовал громким голосом Ленской. -- Живей, ребята!
Зарецкой и Зарядьев подошли к колонне; капитан стал на свое место. Ударили поход. Одна рота отделилась от прикрытия, выступила вперед, рассыпалась по кустам вдоль речки, и с обеих сторон началась жаркая ружейная перестрелка, заглушаемая по временам неприятельской и нашей канонадою, которая становилась час от часу сильнее.
-- Ну, видно, мы сегодня поработаем! -- заметил Зарядьев. -- Посмотрите-ка вперед, какие тянутся густые колонны по большой дороге.
-- Здравствуй, Александр! -- сказал Рославлев, подъехав к Зарецкому. -- Что ты здесь делаешь?
-- Да так, братец! пришел посмотреть. Мой эскадрон стоит вон там, подле леса, откуда ничего не видно. А ты как сюда попал?
-- Ездил с приказаниями на правый фланг. Кажется, дело будет не на шутку.
-- А что?
-- Приказано не только удерживать позицию, но перебросить через речку наших стрелков и стараться всячески опрокинуть первую неприятельскую линию.
-- Слава богу! насилу-то и мы будем атаковать. А то, поверишь ли, как надоело! Toujours sur la defensive (Всегда в обороне (фр.)) -- тоска, да и только. Ого!.. кажется, приказание уж исполняется?.. Видишь, как подбавляют у нас стрелков?.. Черт возьми! да это батальный огонь, а не перестрелка. Что ж это французы не усиливают своей цепи?.. Смотри, смотри!.. их сбили... они бегут... вон уж наши на той стороне... Ай да молодцы!
-- Вся колонна вперед -- марш! -- скомандовал полковник.
-- Ну, прощай покамест, Александр! -- сказал Рославлев.
-- Что за прощай, братец! До свиданья! Куда ты?
-- На левый фланг, к моему генералу.
Вся наша передовая линия подалась вперед; батареи также подвинули, и сражение закипело с новой силою.
-- Ну, какая идет там жарня! -- сказал Зарядьев, смотря на противуположный берег речки, подернутый густым дымом, сквозь которого прорывались беспрестанно яркие огоньки. -- Ненадолго наших двух рот станет. Да что с тобой, Сицкой, сделалось? -- продолжал он, обращаясь к одному молодому прапорщику. -- На тебе лица нет! Помилуй, разве ты в первый раз в деле?
-- Мой брат в стрелках! -- отвечал молодой офицер.
-- Так что ж?
-- А наша рота еще нейдет.
-- Но брат мой!..
-- И, Сицкой! Бог милостив -- воротится.
-- Вряд ли воротится, -- перервал грубым голосом один высокой офицер с неприятной и даже отвратительной физиономиею. -- Там что-то больно жарко.
-- В самом деле? Вы думаете?.. -- спросил с беспокойством молодой офицер.
-- Да что за диковинка? Натурально, его убьют скорее в стрелках, чем меня здесь в колонне.
-- Как тебе не стыдно! -- сказал вполголоса Зарядьев, -- Ты знаешь, как он любит своего брата.
-- Вот еще какие нежности!.. У меня и двух братьев убили, да я...
Высокой офицер не докончил начатой фразы: неприятельское ядро, вырвав два ряда солдат, раздробило ему череп.
-- Сомкнись! -- скомандовал Зарядьев. Солдаты придвинулись друг к другу. Еще несколько ядер пролетело через колонну.
-- Эй, вы! -- закричал Зарядьев, -- стоять смирно! Ну! начали кланяться, дурачье! Тотчас узнаешь рекрут, -- продолжал он, обращаясь к Зарецкому. -- Обстрелянный солдат от ядра не пошевелится... Кто там еще отвесил поклон?
-- Нефедьев, ваше благородие! -- отвечал унтер-офицер.
-- Так и есть -- рекрут! Эй ты, Нефедьев! зачем нагибаешь голову?
-- Ядро, ваше благородие.
-- А какое тебе до него дело, болван? Чего ты боишься?
-- Убьет, ваше благородие!
-- Убьет, дуралей! Слушай команду, а убьет -- не твоя беда, Ахти! никак, это ведут капитана третьей роты? Ну, видно, его порядком зацепило!
Два солдата подвели к колонне офицера, обрызганного кровью; он едва мог переступать и переводил дух с усилием.
-- Вы ранены? -- сказал полковник.
-- И, кажется, смертельно! -- отвечал едва слышным голосом капитан. -- Прикажите подкрепить наших стрелков: французы одолевают.
-- А что майор?
-- А капитан Белов?
-- Убит.
-- А брат мой? -- спросил робко Сицкой.
-- Убит.
-- Убит! -- повторил молодой офицер, побледнев как смерть. С полминуты он молчал; потом вдруг глаза его засверкали, румянец заиграл в щеках; он оборотился к полковнику и сказал:
-- Степан Николаевич! сделайте милость -- бога ради! позвольте мне в стрелки.
-- Хорошо, ступайте с первой ротою, -- сказал полковник, взглянув с приметным состраданием на молодого офицера. -- Вторая и первая рота -- в стрелки! Зарядьев! вы примите команду над всей нашей цепью... Барабанщик -- поход!
-- Становись! -- скомандовал Зарядьев. -- Да смотри, у меня в воробьев не стрелять! Метить в полчеловека! Перекрестись! Ну, ребята, с богом -- марш! прощай, Зарецкой!
-- Прощай, братец! Я также отправляюсь к моему эскадрону. Может быть, и до нас дело скоро дойдет.
Уже более пяти часов продолжалось сражение; несколько раз стрелки наши то сбивали неприятельскую цепь и дрались на противуположном берегу речки; то, прогоняемые на нашу сторону, продолжали перестрелку в нескольких шагах от колонн своих. Канонада не умолкала ни на минуту с обеих сторон; но наша и неприятельская конница оставались в бездействии. В то самое время, как Зарецкой начинал думать, что на этот раз эскадрон его не будет в деле, которое, по-видимому, не могло долго продолжаться, подскакал к нему Рославлев.
-- Ну, Александр! -- сказал он, -- с богом! Тебе ведено переправиться через речку и атаковать с фланга неприятельских стрелков.
-- Насилу о нас вспомнили!.. Фланкеры! осмотреть пистолеты! Сабли вон.
-- Ты должен прикрывать отступление стрелков третьей колонны, -- продолжал Рославлев. -- Им становится уж больно тяжело. Бедняжки дерутся часов пять сряду.
-- Жив ли наш приятель Зарядьев? Ведь он, кажется, ими командует?
-- А вот сейчас узнаю: я еду к нему с приказанием, чтоб он понемногу отступал к нашей передовой линии. Смотри, Александр, налети соколом, чтоб эти французы не успели опомниться и дали время Зарядьеву убраться подобру-поздорову на нашу сторону.
-- А вот что бог даст. По три налево заезжай -- рысью марш!
Зарецкой с своим эскадроном принял направо, а Рославлев пустился прямо через плотину, вдоль которой свистели неприятельские пули. Подъехав к мельнице, он с удивлением увидел, что между ею и мучным амбаром, построенным также на плотине, прижавшись к стенке, стоял какой-то кавалерийской офицер на вороной лошади. Удивление его исчезло, когда он узнал в этом храбром воине -- князя Блесткина.
-- Что вы, сударь, здесь делаете? -- спросил Рославлев, остановя свою лошадь.
-- Ах! это вы? -- вскричал Блесткин с самой вежливой улыбкою.
-- Да, сударь, это я. А вы зачем здесь?
-- И вы для этого спрятались за этот амбар? Немного вы отсюда увидите.
-- Что ж мне делать с этой проклятой лошадью? -- сказал Блесткин. -- Она не хочет ни вперед идти, ни стоять на плотине.
Он дал шпоры своему английскому жеребцу, который в самом деле запрыгал на одном месте и, казалось, не хотел никак отойти от стены.
-- Ну вот видите?
-- Да, я вижу, -- перервал Рославлев, -- что вы изо всей силы тянете ее за мундштук; но дело не в том: я очень рад, что вас встретил. Вы, кажется, вчера вызывали меня на дуэль?
-- Неужели?.. Может быть, я погорячился... но я, право, не помню.
-- Да я не забыл. Выезжайте, сударь, на плотину.
-- Помилуйте! что вы хотите делать?
-- Ничего. Я хочу вам показать, какого рода дуэли позволительны в военное время. Ну что ж? долго ли мне дожидаться? Да ослабьте поводья, сударь! она пойдет... Послушайте, Блесткин! Если ваша лошадь не перестанет упрямиться, то я сегодня же скажу генералу, как вы исполняете его приказания.
-- Однако ж, господин Рославлев, -- сказал Блесткин, выехав на плотину, -- позвольте вам заметить: этот начальнический тон...
-- Не о тоне речь, сударь. Вы посланы к стрелкам, я также: не угодно ли вам прогуляться со мною по нашей цепи.
-- Помилуйте! мы оба верхами.
-- Так что ж!
-- Все неприятельские стрелки станут в нас метить.
-- В том-то и дело. Ведь вы сами вызвали меня на дуэль. Правда, мы не будем стрелять друг в друга; но это ничего: за нас постараются французы.
-- Помилуйте, что это за дуэль?
-- Мне некогда вам доказывать, что этот поединок стоит того, который вы мне вчера предлагали. Извольте ехать.
-- Но, господин Рославлев...
-- Ни слова более! или я стану везде и при всех называть вас трусом. Мне кажется, ваша лошадь не очень боится шпор. Позвольте! -- Рославлев ударил нагайкою лошадь Блесткина и выскакал вместе с ним на другой берег речки.
Перед ними открылось обширное поле, усыпанное французскими и нашими стрелками; густые облака дыма стлались по земле; вдали, на возвышенных местах, двигались неприятельские колонны. Пули летали по всем направлениям, жужжали, как пчелы, и не прошло полминуты, одна пробила навылет фуражку Рославлева, другая оторвала часть воротника Блесткиной шинели.
служба! -- продолжал он, подзывая к себе солдата, который заряжал ружье, -- где капитан Зарядьев?
-- -- Вон в этих кустах, ваше благородие!
-- Позови его сюда. А мы с вами, господин Блесткин остановимся здесь, на этом бугорке; отсюда и мы будем приметнее, и нам будет все виднее.
-- Помилуйте, Рославлев! -- вскричал отчаянным голосом Блесткин, -- за что же вы хотите сделать из нас цель для французов?
-- Ого, господин дуэлист! вы трусите? Постойте, я вас отучу храбриться некстати. Куда, сударь, куда? -- продолжал Рославлев, схватив за повод лошадь Блесткина. -- Я не отпущу вас, пока не заставлю согласиться со мною, что одни ничтожные фанфароны говорят о дуэлях в военное время.
-- Я не спорю... может быть...
-- Нет, постойте! не может быть; я вам докажу это.
-- Боже мой! посмотрите, в нас целят.
-- Так что ж? Пускай целят. Не правда ли, что порядочный человек и храбрый офицер постыдится вызывать на поединок своего товарища в то время, когда быть раненным на дуэли есть бесчестие?..
-- Ну хорошо, положим, что правда...
-- Постойте! Не правда ли, что одному только фанфарону, не понимающему, что такое истинная храбрость, позволительно насмехаться над тем, кто отказывается от дуэли за несколько часов до сражения?
-- Конечно, конечно... я согласен... Боже мой! что это?..
-- Ничего, это рикошетное ядро. Согласитесь, что тот, кто боится умереть в деле против неприятеля, ищет случая быть раненным на дуэли для того, чтоб пролежать спокойно в обозе во время сражения...
Вдруг шагах в пяти от них раздался пронзительный свист; что-то запрыгало по пенькам и кочкам и обрызгало грязью обоих офицеров.
-- Это что такое? -- вскричал с ужасом Блесткин.
-- Ничего, это картечь. Согласитесь, что Зарецкой должен был отвечать одним презрением на ваш вызов, что ему вовсе не нужно...
-- Ах, боже мой! я ранен! -- вскричал Блесткин.
-- Ничего. Вам оцарапало только щеку и оторвало половину уха. Согласитесь, что Зарецкому вовсе не нужно было доказывать над вами свою храбрость, что он...
-- Ради бога, Рославлев!.. Я на все согласен...
-- Вот, кажется, идет Зарядьев? Ну, теперь вы можете ехать, только постарайтесь встречаться со мною как можно реже. Я вам скажу откровенно: вы мне гадки. Прощайте!
Рославлев выпустил из рук поводья; Блесткин пришпорил свою лошадь и помчался, как из лука стрела, к нашим резервам.
-- Это Блесткин.
-- Нет, шутишь? И он здесь был вместе с тобою? Да разве его на аркане сюда притащили?
-- Разумеется, поневоле. Я расскажу тебе об этом на просторе, а теперь изволь-ка убираться отсюда с своими стрелками.
-- Да, нечего сказать, пора! Нас порядком поубавилось. Эй! барабанщик, сбор!
-- Много убито офицеров?
-- Да не осталось и половины.
-- А что этот молодой прапорщик?.. Как бишь его зовут?.. Такой милый, скромный...
-- Сицкой?
-- Да.
-- Вот здесь в кустах, лежит рядышком с своим братом.
-- Убит? Как жаль!
-- Ну, братец, как-то бог и остальных вынесет. Ведь как мы начнем ретироваться, так французы нам кланяться не станут; посмотри, какие будут проводы.
-- Не беспокойся! Зарецкой с своим эскадроном сделает диверсию и станет прикрывать ваше отступление... Вон видишь? Он заезжает во фланг французским стрелкам.
-- Вижу. А видишь ли ты -- немного полевее?..
-- Что это? Никак, неприятельская конница?
-- Да кажется, что так. Нет, братец! Зарецкому будет не до меня. Делать нечего, пришлось одному отгрызаться. Рассыпанные меж кустов и по полю стрелки стали сбираться вокруг барабанщика, и Зарядьев, несмотря на сильный неприятельский огонь, командуя как на ученье, свернул человек четыреста оставшихся солдат в небольшую колонну.
-- Смотрите, -- сказал он, -- слушать команду, равняться, идти в ногу, а пуще всего не прибавлять шагу. Тихим шагом -- марш! Рославлев, который ехал в голове ретирующейся колонны, не спускал глаз с эскадрона Зарецкого.
-- Ну, Зарядьев! -- сказал он, -- помоги бог нашему приятелю! Смотри, смотри! Вон несутся на него французские латники. Боже мой! да их, кажется, эскадрона два или три!
-- Не бойся, братец! Бой будет равный. Видишь, один эскадрон принимает направо, прямехонько на нас. Милости просим, господа! мы вас попотчеваем! Смотри, ребята! без приказа не стрелять, задним шеренгам передавать передней заряженные ружья; не торопиться и слушать команды. Господа офицеры! прошу быть внимательными. По первому взводу строй каре!
В одну минуту из небольшой густой колонны составилось порядочное каре, которое продолжало медленно подвигаться вперед. Меж тем неприятельская конница, как громовая туча, приближалась к отступающим. Не доехав шагов полутораста до каре, она остановилась, раздалась громкая команда французских офицеров, и весь эскадрон латников, подобно бурному потоку, ринулся на небольшую толпу бесстрашных русских воинов.
Густое облако дыма скрыло на минуту неприятельскую кавалерию; но, по-видимому, этот первый залп не очень ее расстроил, и когда дым рассеялся, то французские латники были уже недалее пятидесяти шагов от каре.
-- Третий плутонг, -- скомандовал Зарядьев, -- клац-пли! Пятой плутонг -- клац-пли! Я думаю, -- продолжал он, -- этого будет с них довольно.
В самом деле, когда можно стало различать сквозь дым окружные предметы, Рославлев увидел, что неприятельской эскадрон, совершенно расстроенный, принял направо, оставив на одном месте более пятидeсяти убитыx лoшaдeй и coлдaт.
-- Ну, это дело кончено! -- сказал Зарядьев. -- Теперь вперед. Во фрунт -- марш!
-- Ай да молодец! -- вскричал Рославлев. -- Славно отделался!
-- Отделался, да не совсем, -- перервал капитан с приметным неудовольствием. -- Посмотри-ка! кто это заезжает к нам в тыл?
-- Еще конница?
-- То-то и дело, что нет -- провал бы ее взял, проклятую! Так и есть! конная артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперед -- боже сохрани! Тихим шагом!.. Господа офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой!.. раз, два!..
Три ядра, одно за другим, прогудели над головами солдат; четвертое попало в самую средину каре.
-- Не прибавляй шагу! -- закричал Зарядьев. -- Примкни! Передний фас, равняйся!.. В ногу!.. Заболтали!.. Вот я вас... Стой!
Каре остановилось; еще несколько ядер выхватило человек пять из заднего фрунта, который приметным образом начал колебаться.
-- Не шевелиться! -- закричал громовым голосом Зарядьев, -- а не то два часа продержу под ядрами. Унтер-офицеры, на линию! Вперед -- равняйся! Стой!.. Тихим штагом -- марш!
-- Послушай, Зарядьев! -- сказал вполголоса Рославлев, -- ты, конечно, хочешь показать свою неустрашимость: это хорошо; но заставлять идти в ногу, выравнивать фрунт, делать почти ученье под выстрелами неприятельской батареи!.. Я не назову это фанфаронством, потому что ты не фанфарон; но, воля твоя, это такой бесчеловечной педантизм...
-- Эх, братец! убирайся к черту с своими французскими словами! Я знаю, что делаю. То-то, любезный, ты еще молоденек! Когда солдат думает о том, чтоб идти в ногу да равняться, так не думает о неприятельских ядрах.
-- Положим, что так; но для чего вести их тихим шагом?
-- А ты бы, чай, повел скорым? Нет, душенька! от скорого шагу до беготни недалеко; а как побегут да нагрянет конница, так тогда уже поздно будет командовать. Однако ж взгляни-ка налево: кажется, наш приятель Зарецкой делает то же, что мы.
В самом деле, Зарецкой, атакованный двумя эскадронами латников, после жаркой схватки скомандовал уже: "По три налево кругом -- заезжай!" -- как дивизион русских улан подоспел к нему на помощь. В несколько минут неприятельская кавалерия была опрокинута; но в то же самое время Рославлев увидел, что один русской офицер, убитый или раненый, упал с лошади.
-- Боже мой! -- вскричал он, -- это, кажется, Зарецкой? Так точно, это его серая лошадь!..
-- И, братец! -- перервал Зарядьев, -- мало ли серых лошадей... Да постой, куда ты? Но Рославлев, не слушая его слов, приударил нагайкою свою лошадь и полетела ту сторону, где происходило кавалерийское дело.
Когда Рославлев стал приближаться к нашей коннице, то неприятельская, подкрепленная свежими войсками, построилась снова в боевой порядок, и между обеих кавалерийских колонн начали разъезжать и показывать свое удальство фланкеры обеих сторон. Один французский конной егерь, сшибя с лошади сабельным ударом русского гусара, подскакал шагов на десять к Рославлеву и выстрелил по нем из пистолета. Сгоряча Рославлев едва почувствовал, что ему как будто бы обожгло левую руку; он подъехал к гусарам, и первый офицер, его встретивший, был Зарецкой.
-- Да, Владимир! я жив и даже не ранен; но поручика моего французы отправили на тот свет. Жаль! славный был малой. Да постой-ка: что у тебя рука? Ты ранен.
-- Ранен? неужели?
-- Да, и, кажется, не на шутку; надобно скорей перевязать твою руку.
-- Сейчас прискакал с приказом адъютант, -- -сказал уланской ротмистр, подъехав к гусарам. -- Haм велено отретироваться за передовую нашу линию.
-- Эй, Трощенко! -- закричал Зарецкой, -- труби аппель! (сбор! (от фр. appel.)) Да, кажется, и французы устали уж драться, -- продолжал он, посматривая вперед, -- их цепь начинает очень редеть, и канонада почти совсем утихла.
Гусарской эскадрон примкнул к уланам, переправился, не будучи преследуем неприятелем, через речку в то самое время, как Зарядьев, потеряв еще несколько солдат, присоединился благополучно к своей колонне. Зарецкой, сдав на несколько времени команду старшему по себе, проводил Рославлева до обоза, расположенного в полуверсте от наших резервов. На каждом шагу встречались им раненые; все лекаря были заняты. Прождав около четверти часа подле огонька, разложенного между фур, Зарецкой вскричал наконец с нетерпением:
-- Да что ж это до сих пор не отыщут нашего полкового лекаря? Я боюсь, не раздроблена ли у тебя кость!
-- А вот увидим-с, -- сказал, подходя к ним, человек небольшого роста, с широким красным лицом и прищуренными глазами. -- Позвольте-c!
-- Насилу пришел! -- сказал Зарецкой. -- Мы с полчаса тебя дожидаемся.
распорем рукав. Эй, Швалев! -- продолжал он, обращаясь к полковому фельдшеру, который стоял позади его с перевязками, -- разрежь рукав, а я меж тем приготовлю инструменты.
-- А что? -- спросил Зарецкой, -- разве ты думаешь, что надобно будет?..
-- Не могу доложить-с, -- отвечал лекарь, перебирая свой хирургический портфель, -- а вряд ли дело обойдется без ампутации! Да не беспокойтесь, я взял новые инструменты: это минутное дело.
-- Помилуй, братец! -- вскричал Зарецкой, -- что у тебя за страсть резать руки? Будет в тебя: я думаю, сегодня ты их с полдюжины отрезал.
-- С полдюжины?.. Нет, сударь! прошу не прогневатьcя, -- возразил с гордостию обиженный хирург, -- поболее будет полдюжины! Швалев! сколько мы сегодня отпилили рук?
-- Врешь, дурак! Двенадцать рук и три ноги; всего пятнадцать операций в один день. Нечего сказать, славная практика-с! Ну, Владимир Сергеевич, позвольте теперь. Да не бойтесь, я хочу только зондировать вашу рану.
После минутного молчания, в продолжение которого Зарецкой не спускал глаз с своего друга, лекарь объявил, что, по-видимому, пуля не сделала никакого важного повреждения.
-- Ну, Владимир Сергеевич, -- прибавил он, -- поздравляю вас! Кажется, вы останетесь с рукою, а если б на волосок пониже, то пришлось бы пилить... Впрочем, это было бы короче -- минутное дело; да оно же и вернее.
-- Спасибо, Иван Иванович! -- сказал, улыбаясь, Рославлев. -- Так и быть, я уж рискну остаться с рукою.
-- В самом деле, -- сказал Зарецкой, -- ступай лечиться к своей невесте. Видишь ли, мое предсказание сбылось: ты явишься к ней с Георгиевским крестом и с подвязанной рукою. Куда ты счастлив, разбойник! Ну, что за прибыль, если меня ранят? К кому явлюсь с распоранным рукавом? Перед кем стану интересничать? Перед кузинами и почтенной моей тетушкой? Большая радость!.. Но вот, кажется, и на левом фланге угомонились. Пора: через полчаса в пяти шагах ничего не будет видно.
Сраженье прекратилось, и наш арьергард, отступя версты две, расположился на биваках. На другой день Рославлев получил увольнение от своего генерал и, найдя почтовых лошадей в Вязьме, доехал благополучно до Серпухова. Но тут он должен был поневоле остановиться: рука его так разболелась, что он не прежде двух недель мог отправиться далее, и наконец 26 августа, в день знаменитого Бородинского сражения, Рославлев переменил в последний раз лошадей, не доезжая тридцати верст от села Утешина.