Глава VII
Поосреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
-- Нет, Александр Дмитрич! -- говорил старик, покачивая головою, -- рано ли, поздно ли, а несдобровать нашему селу; чай, злодеи-то больно на нас зубы грызут.
-- Оно и есть за что! -- сказал молодой человек, -- ведь мы у них как бельмо на глазу. Да бог милостив! Кой-как до сих пор с ними справлялись. Fortes fortuna abjuvat, то есть: смелым бог владеет, Кондратий Пахомыч!
-- Конечно, батюшка, за правое дело бог заступа; а все-таки, как проведают в Москве, что в нашем селе легло сот пять, шесть французов, да пришлют сюда полка два...
-- Так что ж? Будем драться.
-- Вот то-то и горе! Вы станете драться, а я что буду делать? Протягивай шею, как баран.
-- Эх, Кондратий Пахомыч! Да на людях и смерть красна!
-- Не о смерти речь, батюшка! Когда вы, народ молодой, себя не жалеете, так мне ли, старику, торговаться; да каково подумать, что эти злодеи наругаются над моей седой головою? Пожалуй, на смех живого оставят. Эх, старость, старость! Как бы прежние годы, так я бы трех поджарых французов на один штык посадил. Небось турки их дюжее, да и тех, бывало, как примусь нанизывать, так господи боже мой! считать не поспевают. Вот как мы с батюшкой, графом Суворовым, штурмовали Измаил... Тогда был нашим капитаном его благородие Сергей Дмитрич, царство ему небесное! Отец, а не командир! И что за молодец!.. как теперь гляжу -- мигнуть не успели, а уж наш сокол на стене, вся рота за ним -- ура!..
-- Ты уж мне это рассказывал, Кондратий Пахомович!
-- Вот, батюшка, тогда дело другое: и подраться-то было куражнее! Знал, что живой в руки не дамся; а теперь что я?.. малой ребенок одолеет. Пробовал вчера стрелять из ружья -- куда-те? Так в руках ходуном и ходит! Метил в забор, а подстрелил батькину корову. Да что отец Егор, вернулся, что ль?
-- Нет еще. Я слышал, будто бы его французы в полон захватили.
-- Ах они разбойники! Уж и попов стали хватать! А того не подумают, басурманы, что этак наш брат старик и без исповеди умрет.
-- Видно, узнали, что он из нашего села. Ведь французы-то называют нас бунтовщиками.
-- Бунтовщиками? Ах они проклятые! да как бы они смели это сказать? Разве мы бунтуем против нашего государя? Разве мы их гладим по головке?
-- В том-то и дело, что не гладим. Они говорят: Tui, quid nihil refet, ne cures, то есть: не мешайся не в свое дело, а мы толкуем: cuneus cuneum trudit, сиречь -- клин клином выбивают.
-- Эх, батюшка! да перестанешь ли ты говорить не по-русскому?
-- Привык, Пахомыч! У нас на Перерве без латинской пословицы ступить нельзя.
-- Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а не русские? Знаешь ли, как это не по нутру нашим мужичкам? Что, дискать, за притча такая? Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому говорит.
-- По-французскому! Невежды!..
-- Наши ли, Андрюша? -- сказал семинарист, подняв кверху голову. -- Посмотри-ка хорошенько!
-- Точно наши. Вот впереди Ерема косой да солдат Потапыч; они ведут какого-то чужого: никак, француза изловили.
-- Навряд француза, -- сказал, покачав головой, старый унтер-офицер. -- Они бы уж его дорогою раз десять уходили; а не захватили ли они, как ономнясь бронницкие молодцы, какого-нибудь изменника или шпиона?
-- Что ты, Пaxoмыч! Боже сохрани! Будет с нас и того, что один русской осрамился и служил нашим злодеям.
-- Эх, батюшка! в семье не без урода.
-- Вот уж наши ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в мирскую избу. Если они в самом деле захватили какого-нибудь подозрительного человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй, у наших молодцов и правый будет виноват: auri est bonus... (по золоту хорош... (лат.))
-- Да полно тебе язык-то коверкать!.. -- перервал с досадою старик. -- Что за латыш, в самом деле? Смотри, Александр Дмитрич, несдобровать тебе, если ты заговоришь на мирской сходке этим чухонским наречием.
-- Чухонским! -- повторил сквозь зубы семинарист. -- Чухонским!.. Ignarus barbarus! (Невежда, варвар!.. (лат.))
-- Полно бормотать-то: ведь я дело говорю. Пойдем! А ты, Андрюша, -- продолжал инвалид, обращаясь к молодому парню, который стоял на, колокольне, -- лишь только завидишь супостатов, тотчас и давай знать. Пойдем, Александр Дмитрич!
Мирская изба, построенная на том же лугу, или площади, против самой церкви, отличалась от прочего жилья только тем, что не имела двора и была несколько просторнее других изб. Когда инвалид я семинарист вошли в эту управу сельского благочиния, то нашли уже в ней человек пять стариков и сотника. Сержант и наш ученый латинист, поклонясь присутствующим, заняли передний угол. Через несколько минут вошли в избу отставной солдат с ружьем, а за ним широкоплечий крестьянин с рыжей бородою, вооруженный также ружьем и большим поварским ножом, заткнутым за пояс. В сенях и вокруг избы столпилось человек двести крестьян, по большей части с ружьями, отбитыми у французских солдат.
-- Ну что, братцы? -- спросил сотник, -- захватили ли вы в селе Богородском французов?
-- Нет-ста, Никита Пахомыч! -- отвечал рыжий мужик. -- Ушли, пострелы! A бают, они с утра до самых полуден уж буянили, буянили на барском дворе. Приказчика, в гроб заколотили. Слышь ты, давай им все калачей, а на наш хлеб так и плюют.
-- Ах они безбожники! -- вскричал сотник, -- плевать на дар божий! Эка нехристь проклятая!
-- Вишь какие прихотники! -- сказал один осанистый крестьянин в синем кафтане, -- трескали б, разбойники, то, что дают. Ведь матушка-рожь кормит вceх дуpaкoв, a пшеничка по выбору.
-- Народ-то в Богородском такой несмышленый! -- примолвил рыжий мужик -- Гонца к нам послали, а сами разбежались по лесу. Им бы принять злодеев-то с хлебом и с солью, да пивца, да винца, да того, да другого -- убаюкали бы их, голубчиков, а мы бы как тут! Нагрянули врасплох да и катай их чем ни попало.
-- Как мы шли назад, -- сказал отставной солдат, -- так наткнулись в лесу на французов, на тех ли самых, на других ли -- лукавый их знает!
-- Ну что, ребятушки? -- вскричал сержант, -- расчесали, что ль, их?
-- Как пить дaли, Кондратий Пахомыч!
-- Неужли-то и отпору вам не было?
-- Как не быть! Мы, знаешь, сначала из-за кустов как шарахнули! Вот они приостановились, да и ну отстреливаться; а пуще какой-то в мохнатой шапке, командир что ль, их, так и загорланил: алон, камрат! Да другие-то прочие не так, чтоб очень: все какая-то вольница; стрельнули раза три, да и врассыпную. Не знаю, сколько их ушло, а кучка порядочная в лесу осталась.
-- Видно, сват Пахомыч, -- перервал крестьянин в синем кафтане, -- они как осенние мухи. Да вот погоди! как придет на них Егорей с гвоздем да Никола с мостом, так все передохнут.
-- Мы, Пахомыч, -- сказал рыжий мужик, -- захватили одного живьем. Кто его знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
-- А почему ж ты это думаешь? -- спросил семинарист. -- Ну, если в самом деле говорит правду?
-- Правду? Так коего ж черта ему было таскаться вместе с французами!
-- Но разве он не мог с ними повстречаться так же, как и вы?
-- А зачем же он, -- перервал солдат, -- вот этак с час назад ехал верхом вместе с французским офицером? Ян лошадь-то его подстрелил.
-- Как с французским офицером!
-- Да так же!
-- Но почему ты знаешь, что этот офицер французской?
-- Почему знаю? Вот еще что! Нет, господии церковник! мы получше твоего знаем французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелен. Да, и станет ли русской офицер петь французские песни? А он так горло и драл.
-- А тот, что мы захватили, ему подтягивал, -- примолвил рыжик мужик, -- я сам слышал.
-- Я хоть и не слыхал, -- перервал солдат, -- да видел, что они ехали дружно, рядышком, словно братья родные.
-- Так что ж и калякать? -- вскричал сотник. -- Вестимо, он француз: не так ли, православные?
-- Так, Никита Пахомыч! Так! -- повторили все старики.
-- А если француз, -- примолвил один лысый старик, -- на осину его!
-- Как бы не так! -- перервал сотник, -- еще веревку припасай. В колодезь к товарищам, так и концы в воду.
-- Ей, не торопись, ребята! -- сказал семинарист. -- Melior est consulta... (Лучше посоветоваться... (лат.))
-- Что ты, сумасшедший, перестань! -- шепнул сержант, дернув за рукав своего соседа.
-- Православные? -- продолжал он, -- послушайтесь меня, старика: чтоб не было оглядок, так не лучше ли его хорошенько допросить?
-- Да, скажет он тебе правду, дожидайся! -- перервал лысый старик.
ведь французы на все смышлены, только бога-то не знают. Помните ли, ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
-- Ни на одном не было, Терентий Иваныч! -- отвечал сотник, -- я сам видел.
-- Так и на этом не будет, коли он француз; а если православный, так носит крест -- не правда ли?
-- Правда, Терентий Иваныч, правда! -- повторили все присутствующие. -- Так давайте же его сюда. Посмотрим, есть ли у него на шее-то отцовское благословление?
Два крестьянина, вооруженные топорами, ввели Рославлева в избу.
-- Ваня! -- сказал Терентий одному из них, -- расстегни-ка ему ворот у рубахи -- вот так!
-- Что вы делаете, ребята? -- перервал Рославлев. -- Я точно русской!
-- Ладно, брат! увидим-ста, русской ли ты. Ну что, Ваня, есть ли на нем крест? -- спросил сотник.
-- Не, Пахомыч! -- ни креста, ни образа!
-- Видите, православные! -- сказал рыжий Ерема.
-- Чего же вам еще?
-- В колодезь его! -- завопили почти все крестьяне.
-- Послушайте, братцы! -- вскричал Рославлев, -- видит бог, на мне был крест, да меня ограбили французы.
-- Что с ним растабарывать! -- подхватил сотник. -- Тащите его! в колодезь!
-- Да что вам дался колодезь? -- перервал Ерема, -- И так все колодцы перепортили. Много ли ему надобно? Эй, Ваня, что ты смотришь басурману-то в зубы? Обухом его!
-- И то правда! -- закричали другие мужики. -- Пришиби его!
Один из крестьян, которые караулили Рославлева, вынул из-за пояса свой топор.
-- Постойте, детушки! -- перервал сержант. -- Эк у вас руки-то расходились! Убить недолго. Ну, если его в самом деле ограбили французы?..
-- И он действительно русской офицер? -- примолвил семинарист.
-- А это что? -- вскричал Ерема, вынимая из бокового кармана Рославлевой шинели кошелек с деньгами. -- Что, брат? видно, они тебя грабили, да не дограбили? Смотрите, православные! И деньги-то не наши.
-- Эта шинель не моя, -- сказал Рославлев. -- Один из французов поменялся со мной насильно.
переминайся! а не то я сам... -- примолвил Ерема, вынимая из-за пояса свой широкой нож.
-- Погоди, кум, не торопись! -- сказал Иван. -- Послушай-ка, молодец: ты баишь, что с тебя сняли крест французы. Ну! а какой он был? деревянный или серебряный?
-- Нет, золотой! -- отвечал Рославлев.
-- Ладно. А на каком он висел гайтане -- на черном или красном?
-- Нет, на зеленом шелковом снурке.
-- Что, ребята, ведь он баит правду: вот и крест; я вынул его из кармана у одного убитого француза.
-- Да поверьте мне, братцы! -- сказал Рославлев, -- я вас не обманываю: я точно русской офицер.
-- И впрямь, православные! -- примолвил Терентий, -- уж не русской ли он?
-- Точно русской! -- подхватил семинарист.
-- А если русской, -- возразил отставной солдат, -- так он изменник!
-- Изменник! -- повторил в негодованием Рославлев.
-- Вестимо, изменник! -- закричал Ерема. -- Ради чего ты ехал с французским офицером -- а?
-- Мой товарищ также русской офицер, а нарядился французом для того, чтоб выручить меня из Москвы. -- Эк с чем подъехал! На вас пошлюсь, православные: ну станет ли русской офицер петь эти басурманкие песни?
-- Вестимо, не станет! -- закричали крестьяне.
-- Клянусь вам богом, ребята! -- продолжал Рославлев, -- я и мой товарищ -- мы оба русские. Он гусарской ротмистр Зарецкой, а я гвардии поручик Рославлев.
-- Рославлев! -- пoвтopил c необычайною живостию сержант. -- А как звали вашего батюшку?
-- Сергеем Дмитричем.
-- Не припомните ли, сударь! где он изволил служить капитаном?
-- Он служил капитаном при Суворове, в Фанагорийском полку.
-- Ну, так и есть! -- воскликнул с радостию сержант, вскочив со скамьи. -- Ваше благородие! ведь батюшка ваш был моим командиром, и мы вместе с ним штурмовали Измаил.
-- Слышите ль, братцы! -- сказал семинарист.
-- Как что? -- перервал сержант, -- да разве сын моего командира может быть изменником? Ну, статочное это дело? Не правда ли, детушки?
Все крестьяне встали с своих мест, поглядывали друг на друга; один почесывал голову, другой пожимался; но никто не отвечал ни слова.
-- Что это, братцы? -- продолжал сержант, -- неужели-то вы и мне, старику, верить не хотите?
-- Верить-та мы тебе верим, -- отвечал Ерема, -- да ведь не все сыновья в отцов родятся, Пахомыч!
-- Всяко бывает, конечно, -- примолвил Терентий, -- да ведь недаром же и пословица: недалеко яблочко от яблони падает. Ну, как вы думаете, православные?
-- Как ты, Терентий Иваныч? -- отвечали сотник и старики. -- А по мне, вот как: уж если Кондратий Пахомыч за него порукою, так нам и баить нечего. Поклон его благородию, да милости просим в передний угол! Так ли, православные?
-- Ну, коли так, так так! -- повторили в один голос крестьяне. -- Милости просим, батюшка!
-- Ваня! -- сказал Терентий, -- сбегай ко мне да принеси-ка жбан браги, каравай хлеба и спроси у Андревны пирог с кашею: чай, его милость проголодаться изволил.
-- Забеги и к моей старухе, -- примолвил сотник, -- да возьми у нее штоф Ерофеичу.
-- Благодарю вас, добрые люди! -- сказал Рославлев, -- я хоть и не обедал, а мне что-то есть не хочется.
-- Чу!.. -- вскричал сотник, -- что это?
-- Французы! Французы! -- загремели сотни голосов на улице. Все бросились опрометью из избы, и в одну минуту густая толпа окружила колокольню.
-- Эй, Андрюша! где французы? -- спросил сотник.
-- Вон там, у дальней засеки, -- отвечал мальчик.
-- Много ли их?
-- Много, Пахомыч! и конных и пеших видимо-невидимо.
-- Ну, ребята! -- сказал сержант, -- смотрите, стоять грудью за нашу матушку святую Русь и веру православную.
-- Стоять-то мы рады, -- перервал сотник, -- да слышишь, Кондратий Пахомыч, -- их идет несметная сила?
-- Так что ж?
-- Не одолеешь, кормилец! много ли нас?
-- Ох, батюшка! -- подхватил Терентий, -- хитры они, злодеи! не пошлют мало. Ведь они, басурманы, уж давным-давно до нас добираются.
-- Ну, православные! -- сказал Пахомыч, -- говорите, что делать?
Ни один голос не отозвался на вопрос сотника. Все крестьяне поглядывали молча друг на друга, и на многих лицах ясно изображались недоумение и робость...
-- Эх, худо дело! -- шепнул сержант. -- Ваше благородие! -- продолжал он, обращаясь к Рославлеву, -- не принять ли вам команды? Вы человек военный, так авось это наших ребят покуражит. Эй, братцы, сюда! слушайте его благородия!
-- Как так? Что такое? Да разве он не француз? -- заговорили крестьяне.
-- Нет, детушки! Его благородие -- русской офицер, сын моего бывшего капитана.
-- Ой ли? Вот-те раз! Слышите, ребята!.. Вот что!.. -- загремели восклицания из удивленной толпы.
-- Друзья! -- сказал Рославлев, -- чего хотите вы? Покориться ли злодеям нашим или биться с ними до последней капли крови?.. Ну, что ж вы молчите?
-- Да вот что, -- сказал один крестьянин, -- Андрюха-то говорит, что их больно много.
-- Так что ж, ребята? -- подхватил семинарист, -- хоть покоримся, хоть нет, а все нам от них милости никакой не будет: мало ли мы их передушили!
-- Вестимо, -- сказал отставной солдат, -- мы им пардону не давали, так и они нам не дадут.
-- А если б и дали, -- возразил Рославлев, -- так не грешно ли вам будет выдать руками жен и детей ваших? Эх, братцы! уж если вы начали служить верой и правдой царю православному, так и дослуживайте! Что нам считать, много ли их? Наше дело правое -- с нами бог!
-- А с ними черт! -- заревел Ерема. -- Что в самом деле, драться так драться.
-- Так за мной, православные! -- воскликнул отставной солдат. -- Ура! за батюшку царя и святую Русь!
-- Ура! -- подхватила вся толпа.
-- Весь в покойника! -- шептал потихоньку сержант, глядя на Рославлева, -- как две капли воды!
-- Теперь слушайте, ребята! -- продолжал Рославлев. -- Ты, я вижу, господин церковник, молодец! Возьми-ка с собой человек пятьдесят с ружьями да засядь вон там в кустах, за болотом, около дороги, и лишь только неприятель вас минует...
-- Так мы вдогонку и откроем по нем огонь? Понимаю, господин офицер. Это вроде тех засад, о коих говорит Цезарь в комментариях своих de bello Gallco...
-- Да полно, Александр Дмитрич! -- закричал сержант. -- Эк тебe неймется!
-- Ты, служивый, и ты, молодец, -- продолжал Рославлев, обращаясь к отставному солдату и Ереме, -- возьмите с собой человек сто также с ружьями, ступайте к речке, разломайте мост, и когда французы станут переправляться вброд...
-- А мы с тобой, сослуживец моего батюшки, -- примолвил Рославлев, взяв за руку сержанта, -- с остальными встретим неприятеля у самой деревни, и если я отступлю хоть на шаг, так назови мне по имени прежнего твоего командира, и ты увидишь -- сын ли я его! Ну, ребята, с богом! Крестьяне, зарядив свои ружья, отправились в назначенные для них места, и на лугу осталось не более осьмидесяти человек, вооруженных по большей части дубинами, топорами и рогатинами. К ним вскоре присоединилось сотни три женщин с ухватами и вилами. Ребятишки, старики, больные -- одним словом, всякой, кто мог только двигаться и подымать руку, вооруженную чем ни попало, вышел на луг.
В глубокой тишине, изредка прерываемой рыданиями и молитвою, стояла вся толпа вокруг церкви.
-- Что, Андрюша? -- закричал наконец сержант, -- близко ли наши злодеи?
-- Близехонько, крестной! -- отвечал с колокольни мальчик, -- на самом выгоне -- вон уж поравнялись с нашими, что засели на болоте; да они их не видят... Впереди едут конные... в железных шапках с хвостами... Крестной! крестной! да на них и одежа-та железная... так от солнышка и светит... Эва! сколько их!.. Вот пошли пешие!.. Эге! да народ-то все мелкой, крестной! Наши с ними справятся...
-- То-то ребячьи простота! -- сказал сержант, покачивая головою. -- Эх, дитятко! ведь они не в кулачки пришли драться; с пулей да штыком бороться не станешь; да бог милостив!
-- Кондратий Пахомыч! -- закричал мальчик, -- они подъехали к речке... остановились... вот человек пять выехало вперед... стали в кучку... Эх, какой верзила! Ну, этот всех выше!.. а лошадь-то под ним так и пляшет!.. Видно, это их набольший... Вдруг вдали раздался залп из ружьев, и вслед за ним загремели частые выстрелы по сю сторону речки, на берегу которой стояли французы.
-- Помоги, господи! -- сказал сержант, перекрестясь.
-- Крестной! -- закричал мальчик, -- наша взяла! Длинной-то упал с лошади; вон и другие стали падать... Да что это? Они не бегут!.. Вот и они принялись стрелять... Ну, все застлало дымом: ничего не видно. Минут двадцать продолжалась жаркая перестрелка; потом выстрелы стали реже, раздался конской топот, и мальчик закричал: -- -- Крестной, крестной! никак, наших гонят назад.
-- Вперед, друзья! -- воскликнул Рославлев; но в ту же самую минуту показались на улице бегущие без порядка крестьяне, преследуемые французскими латниками.
-- За мной, ребята, на паперть! -- закричал Рославлев.
Сержант и человек тридцать крестьян, вооруженных ружьями, кинулись вслед за ним, а остальные рассыпались во все стороны. Неприятельская конница выскакала на площадь.
-- Ну, братцы! -- сказал Рославлев, -- если злодеи нас одолеют, то, по крайней мере, не дадимся живые в руки. Стреляйте по конным, да метьте хорошенько!
В полминуты человек десять латников слетело с лошадей.
-- Славно, детушки! -- вскричал сержант, -- знатно! вот так!.. Саржируй! то есть заряжай проворней, ребята. Ай да Герасим!... другова-то еще!.. Смотри, вот этого-то, что юлит впереди!.. Свалил!.. Ну, молодец!.. Эх, брат! в фанагорийцы бы тебя!..
-- Старик! -- сказал вполголоса Рославлев; -- думал ли ты на штурме Измаила, что умрешь подле сына твоего капитана?
-- Авось не умрем, -- отвечал сержант, -- бог милостив, ваше благородие!
-- Да, мой друг! Он точно милостив! Страдания наши не будут продолжительны. Смотри!
солдату умереть с пустыми руками: дайте и мне ружье!
Вдруг дикой, пронзительный крик пронесся от другого конца селения, и человек двести казаков, наклоня свои дротики, с визгом промчались мимо церкви. В одну минуту латники были смяты, пехота опрокинута, и в то же время русское "ура!" загремело в тылу французов человек триста крестьян из соседних деревень и семинарист с своим отрядом ударили в расстроенного неприятеля. С четверть часа, окруженные со всех сторон, французы упорно защищались; наконец более половины неприятельской пехоты и почти вея конница легли на месте, остальные положили оружие.
В продолжение этого короткого, но жаркого дела Рославлев заметил одного русского офицера, который, по-видимому, командовал всем отрядом; он летал и крутился, как вихрь, впереди своих наездников: лихой горской конь его перепрыгивал через кучи убитых, топтал в ногах французов и с быстротою молнии переносил его с одного места на другое. Когда сраженье кончилось и всех пленных окружили цепью казаков; едва успевающих отгонять крестьян, которые, как дикие звери, рыскали вокруг побежденных, начальник отряда, окруженный офицерами, подъехал к церкви. При первом взгляде на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал в нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время -- певец любви, вина и славы -- обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он не оставлял своей златострунной цевницы:
-- Это ты, -- раздался знакомый голос на церковной паперти. -- Ты жив, мой друг? Слава богу! -- Рославлев обернулся; -- перед ним стоял Зарецкой в том же французском мундире, но в русской кавалерийской фуражке и форменной серой шинели.