Глава VIII
-- Нет, братец, решено! ни русские, ни французы, ни люди, ни судьба, ничто не может нас разлучить. -- Так говорил Зарецкой, обнимая своего друга.
-- Думал ли я, -- продолжал он, -- что буду сегодня в Москве, перебранюсь с жандармским офицером, что по милости французского полковника выеду вместе с тобою из Москвы, что нас разлучат русские крестьяне, что они подстрелят твою лошадь и выберут тебя потом в свои главнокомандующие?..
-- Прибавь, мой друг! -- перервал Рославлев, -- что с час тому назад они хотели упрятать своего главнокомандующего в колодезь.
-- За что?
-- А за то, что приятель, с которым он ехал, поет хорошо французские куплеты.
-- Неужели?
-- Да, братец; они верить не хотели, что я русской.
-- Ах они бородачи! Так поэтому, если б я им попался...
-- То, верно, бы тебе пришлось хлебнуть колодезной водицы.
-- Вот, черт возьми! а я терпеть не могу и нашей невской. Пойдем-ка, братец, выпьем лучше бутылку вина: у русских партизанов оно всегда водится.
-- Ты как попал сюда, Александр? -- спросил Рославлев, сходя вместе с ним с паперти. -- Нечаянным, но самым натуральным образом! Помнишь, когда ранили твою лошадь и ты помчался от меня, как бешеный? В полминуты я потерял тебя из вида. Проплутав с полчаса в лесу, я повстречался с летучим отрядом нашего общего знакомого, который, вероятно, не ожидает увидеть тебя в этом наряде; впрочем, и то сказать, мы все трое в маскарадных платьях: хорош и он! Разумеется, передовые казаки сочли меня сначала за французского офицера. Несмотря на все уверения в противном, они обшарили меня кругом и принялись было раздевать; но, к счастию, прежде чем успели кончить мой туалет, подъехал, их отрядный начальник: он узнал меня, велел отдать мне все, что у меня отняли, заменил мою синюю шинель и французскую фуражку вот этими, и хорошо сделал: в этом полурусском наряде я не рискую, чтоб какой-нибудь деревенской витязь застрелил меня из-за куста, как тетерева. Проезжая недалеко от здешнего селения, мы услышали перестрелку; не трудно было догадаться, что это шалят французские фуражиры. Мы пустились во всю рысь и, как видишь, подоспели в самую пору. Жаль мне их, сердечных! Дрались, дрались, а не поживятся ни одним теленком.
-- Да неужели это в самом деле фуражиры? Их что-то очень много.
-- Целый батальон пехоты и эскадрон конницы.
-- Кто ж посылает фуражировать такие сильные отряды?
-- Кто? да французы. Ты жил затворником у своего Сезёмова и ничего не знаешь: им скоро придется давать генеральные сражения для того только, чтоб отбить у нас кулей десять муки.
У мирской избы сидел на скамье начальник отряда и некоторые из его офицеров. Кругом толпился народ, а подле самой скамьи стояли сержант и семинарист. Узнав в бледном молодом человеке, который в изорванной фризовой шинели походил более на нищего, чем на русского офицера, старинного своего знакомца, начальник отряда обнял по-дружески Рославлева и, пожимая ему руку, не мог удержаться от невольного восклицания:
-- Боже мой! как вы переменились!
-- Он очень был болен, -- сказал Зарецкой.
-- Это заметно. А запретил ли вам лекарь пить вино?
-- Моим лекарем была одна молодость, -- сказал с улыбкой Рославлев.
-- О! так с этим медиком можно ладить! Эй, Жигулин! бутылку вина! Не знаю, хорошо ли: я еще его не пробовал.
-- Я вам порукою, что, хорошо, -- сказал один смугловатый и толстый офицер в черкесской бурке.
-- Его везли в Москву для Раппа; а говорят, этот лихой генерал также терпеть не может дурного вина, как не терпит трусов.
-- Да где наш сорвиголова? -- спросил начальник отряда. -- Старик есаул? Он отправляет пленных в главную квартиру.
-- Скажи ему, брат, чтоб он поторапливался: мы здесь слишком близко от неприятеля.
-- Ну, православные! -- продолжал начальник отряда, обращаясь к крестьянам, -- исполать вам! Да вы все чудо-богатыри! Смотрите-ка, сколько передушили этих буянов! Славно, ребята, славно!.. и вперед стойте грудью за веру православную и царя-государя, так и он вас пожалует и господь бог помилует.
-- Рады стараться, батюшка! -- закричали крестьяне. -- Готовы и напредки.
-- Да где у вас этот молодец, который с своими ребятами отрезал французов от речки? Кажется, он из церковников? Что он -- дьячок, что ль?
-- Студент Перервинской семинарии, ваше благородие! -- сказал семинарист, сделав шаг вперед.
-- А, старый знакомый! -- вскричал Зарецкой, -- Ну вот, бог привел нам опять встретиться. Помните ли, господин студент, как я догнал вас около Останкина?
-- Как не помнить, господин офицер!
-- Ну что? помогают ли вам комментарии Кесаря, бить французов?
-- Как бы вам сказать, сударь? Странное дело! Кажется, и Кесарь дрался с теми же французами, да теперешние-то вовсе на прежних не походят, и, признаюсь, я весьма начинаю подозревать, что образ войны совершенно переменился.
-- Неужели?
-- Да, сударь, да! Кесарь говорит одно, а делается совсем другое; разумеется, в таком случае experientia est optima magistra -- сиречь: опыт -- самый лучший наставник. Конечно, ум хорошо, а два лучше; plus vident oculi...
-- Полно, Александр Дмитрич, не срамись! -- шепнул сержант, толкнув локтем семинариста.
-- Вот и вино! -- перервал начальник отряда, откупоривая бутылку, которую вместе с серебряными стаканами подал ему казачий урядник. -- Милости просим, господа, по чарке вина, за здоровье воина-семинариста.
-- Bene tibi! Доктум семинаристум! (Твое здоровье! Ученому семинаристу! (лат.)) -- закричал Зарецкой, выпивая свой стакан.
-- Respondebo tibi propinantil (Отвечаю тебе тем же! (лат.)) -- возразил семинарист, протягивая руку.
-- То есть, -- подхватил начальник отряда, -- и ваша ученость хочет выпить стаканчик? Милости просим! Ну, что? -- продолжал он, обращаясь к подходящему офицеру, -- наши пленные ушли?
-- Отправились, -- отвечал офицер. -- К ним в проводники вызвался один рыжий мужик, который берется довести их до нашего войска такими тропинками, что они не только с французами, но и с русскими не повстречаются: -- Приказал ли ты построже, чтоб их дорогой казаки и крестьяне не обижали?
-- Приказывал. Да ведь на них не угодишь. Представьте себе: один из этих французов, кирасирской поручик, так и вопит, что у него отняли -- и как вы думайте что? Деньги? -- нет! Часы, вещи? -- и то нет! Какие-то любовные записочки и волосы! Поверите ли, почти плачет! А кажется, славный офицер и лихо дрался.
-- Как! -- вскричал начальник отряда, -- у этого молодца отняли письма и волосы той, которую он любит? Ах, черт возьми! да от этого и я бы взвыл! Бедняжка! А знаете ли, какой он должен быть славный малый? Он любит и дрался как лев! Знаете ли, товарищи, что если б этот кирасир не был нашим неприятелем, то я поменялся бы с ним крестами? Да, господа, когда в булатной груди молодца бьется сердце, способное любить, то он брат мой! И на что этим пострелам его любовная переписка? Эй, Жигулин! узнай сейчас, кто обобрал пленного кирасирского офицера? Деньги и вещи перед ними; но чтоб все его бумаги были отысканы.
-- Не извольте беспокоиться, -- сказал семинарист, подавая начальнику отряда вышитый по канве книжник, -- я захватил его из предосторожности -- difti-dentia tempestiva... (военная предосторожность... (лат.))
-- Давай его сюда! -- перервал начальник отряда.
-- Извольте хорошенько рассмотреть, ваше высокоблагородие! Между бумагами могут быть важные документы.
-- О, преважные! но только не для нас, -- перервал начальник отряда, рассматривая книжник. -- Adorable ami... cher Adolphe... (обожаемый друг... дорогой Адольф... (фр.)) А вот и локон волос...
-- Какая прелесть! -- вскричал Зарецкой, -- черные как смоль! -- Портрет!.. Да она в самом деле хороша. Бедняжка! ну как же ему не реветь? Жигулин! садись на коня; ты догонишь транспорт и отдашь кирасирскому пленному офицеру этот бумажник; да постой, я напишу к нему записку.
Начальник отряда вынул из кармана клочок бумаги, карандаш и написал следующее: -- "Recevez, monsieur, les effets qui vous sont si chers. Puissent ils, en vous rappelant l'objet aime, vous prouver que le courage et le malheur sont respectes en Russie comme ailleurs" (Примите, милостивый государь, вещи, которые для вас столь дороги; пусть они, напоминая вам о предмете любви вашей, послужат доказательством, что храбрость и несчастье уважаются в России точно так же, как и в других странах (фр.)) Жигулин! отдай ему эту записку да смотри не потеряй бумажника... боже тебя сохрани! Отправляйся! Ну, господа! -- продолжал начальник отряда, обращаясь к нашим приятелям, -- что намерены вы теперь делать? Я, может быть, подвинусь с моим отрядом к Вязьме и стану кочевать в тылу у французов; а вы, вероятно, желаете пробраться к нашей армии?
-- Да, -- отвечал Зарецкой, -- я давно уже тоскую о моем эскадроне, а по Владимире, верно, вздыхает наш дивизионный генерал.
-- Так отправляйтесь вслед за пленными. Потрудитесь, Владимир Сергеевич, выбрать любую лошадь из отбитых у неприятеля, да и с богом! Не надобно терять времени; догоняйте скорее транспорт, над которым, Зарецкой, вы можете принять команду: я пошлю с вами казака.
повторял: "Боже мой, боже мой! кто бы мог подумать, чтоб этот казак, этот варвар имел такую душу!.. О, этот русской достоин быть французом! Il est Francais dans l'ame!" (Он француз в душе! (фр.))
за хлебом; в полчаса крестьяне навезли всяких съестных припасов. Покормив и своих и неприятелей, Зарецкой двинулся вперед. Вскоре стали им попадаться наши разъезды, и часу в одиннадцатом утра они подошли наконец к аванпостам русского авангарда.