Глава IX
Мы должны теперь расстаться на некоторое время с Василием Михайловичем Симским и воротиться опять в Москву. В то самое утро, когда Симский так неожиданно повстречался на большой дороге с Ольгой Дмитриевной, но только гораздо позднее, Атрафена Петровна Ханыкова сидела у себя в гостиной с Ардалионом Михайловичем Обиняковым. Я думаю, читатели не забыли еще этого худощавого господина, которого люди неблагонамеренные называли приказной строкою, нахлебником, переметной сумой и даже подозревали, что он "язык", то есть тайный доносчик, готовый при случае оговорить и выдать руками своего родного брата. Разумеется, Аграфена Петровна не знала ничего об этом и, по случаю одного тяжебного дела, очень часто советовалась с Ардалионом Михайловичем как с человеком знающим и деловым.
-- Так вы, батюшка, полагаете, -- говорила она, -- что, этак месяца через два, наше дело должно решиться?
-- Да, Аграфена Петровна, по всему бы так следовало. Крепостные записи и межевые книги вами представлены, все справки собраны, и задержек формально никаких нет, а все-таки, может статься, дело ваше протянется. Слабенько вы изволите действовать, матушка Аграфена Петровна!
-- Да что ж прикажете мне делать?
-- Всякая тяжба, сударыня, требует хождения. Теперь дело поступило в отчинную коллегию, -- так что Ж зевает ваш поверенный? Надо попросить.
-- Да я сама ездила к президенту, просила его...
-- И, сударыня!.. Что президент!.. Дела-то вершат не президенты, а секретари.
-- Что вы, Ардалион Михайлович! Хоть я и женщина, а все-таки кой-что знаю: у секретарей и голосов нет.
-- Так, сударыня, так! Только вот что, когда вы изволите играть, примером сказать, на гуслях, так голос-то подают они, а все-таки сила не в них, а в вас: что вы захотите, то они и заиграют.
-- Так, по-вашему, Ардалион Михайлович, и председатель и судьи...
-- Гусли, сударыня, гусли!.. Ну, Аграфена Петровна, не прогневайтесь, я вижу по всему, что ваш поверенный вовсе приказного порядку не знает и, кажись, дело-то без меня не обойдется.
-- Ах, сделайте милость!
-- Вот изволите видеть, матушка Аграфена Петровна, надобно, во-первых, одарить секретаря, у которого в руках ваше дело; не мешает также и протоколиста подмазать, чтоб оно ходче пошло; а там еще кой-кому: регистратору, актуариусу; так, может статься, и ближе двух месяцев эта тяжба кончится в вашу пользу. Да уж положитесь во всем на меня, Аграфена Петровна, я это дельце обработаю... Не извольте только забывать одного, матушка: коли плохо сеешь, так и жатва бывает плоха.
-- Андрей Степанович Мамонов приехал, -- сказал слуга, войдя в комнату.
-- Ты сказал, что я дома?
-- Сказал, сударыня.
-- Так делать нечего -- проси!
-- Здравствуйте, государыня моя Аграфена Петровна! -- сказал Мамонов, входя в гостиную и кланяясь хозяйке. -- Зело радуюсь, что нахожу вас в вожделенном здравии.
раз, на ассамблее у Стрешневых, вы дали мне ваш пароль' посетить меня, и вот уже скоро две недели...
-- Прошу экскузовать меня, Аграфена Петровна: я несколько раз хотел к вам презентоваться, но все это время так был занят службою...
-- То есть гуляли, веселились... Ну, да Бог вас простит!.. Прошу покорно садиться!
Обиняков взглянул исподлобья на Мамонова, лукаво улыбнулся и взялся за свою шапку.
-- А вы куда, Ардалион Михайлович? -- сказала Ханыкова. -- Побудьте с нами.
-- Коли вам это угодно, Аграфена Петровна, -- промолвил Обиняков с той же самой двусмысленной улыбкою, -- так я с моим удовольствием!.. Мне торопиться некуда.
-- Я приехал к вам, государыня моя, -- сказал Мамонов, садясь подле хозяйки, -- во-первых, для того, чтоб отдать вам мой всенижайший респект, а во-вторых, чтоб поздравить...
-- Поздравить? С чем?
-- Как с чем? Ведь ваша племянница, Ольга Дмитриевна, выходит замуж.
-- Оленька выходит замуж! С чего вы это взяли?
-- Я слышал от верных людей.
-- Помилуйте! Да ее даже нет и в Москве: она уехала в деревню к своему родному дяде, Максиму Петровичу Прокудину.
-- Может быть, Аграфена Петровна, вам не угодно разглашать о помолвке Ольги Дмитриевны и я поступаю весьма неполитично, говоря об этом, но, воля ваша, когда сам жених объявляет, что дело уже кончено...
-- Сам жених!.. Ах, Боже мой! Да неужели в самом деле Максим Петрович, не сказав мне ни слова, просватал племянницу?
-- И я также, сударыня, -- прервал Обиняков, -- слышал кой-что об этом стороною.
-- Что вы говорите?!
-- Я ужинал вчера у Лаврентия Никитича Рокотова, а у него был князь Андрей Юрьевич. Они изволили немного подгулять, и Лаврентий Никитич, этак между речей, проговаривал, что свадьбы дальше Фоминой недели откладывать не должно, а то, дескать, чего доброго, тетушка как-нибудь и разобьет. От этой, дескать, Аграфены Петровны Ханыковой все станется. А ведь, кажется, сударыня, окромя вас никакой Аграфены Петровны Ханыковой в Москве нет, а у вас одна только племянница Ольга Дмитриевна.
-- Возможно ли! Так это правда?
-- Видно, что так.
-- Да за кого же ее выдают?
-- Должно быть, -- прервал Обиняков, -- за князя Андрея Юрьевича Шелешпанского.
-- Да, точно так!
-- Ах, бедная Оленька! -- вскричала Ханыкова, всплеснув руками. -- Да ведь этот Шелешпанский совершенный мужик, дурачина!..
-- Так вы его знаете? -- спросил Мамонов.
Я только один раз его видела. Года два тому назад он приезжал к нам торговать деревню. Господи Боже мой!.. Что за фигура, какие ухватки! А уж глуп-то как!. Представьте себе: для первого знакомства стал нам рассказывать, как у него украли ветчину, а там принялся хвастаться своим конским заводом, да такие речи начал говорить, что я из комнаты вон ушла... И я должна буду называть этого человека моим племянником!
-- А почем звать, Аграфена Петровна? Ведь насильно венчать никого нельзя; и если этот жених не понравится Ольге Дмитриевне...
-- Так она будет втихомолку плакать, зачахнет с горя, а все-таки выйдет за него замуж. Вы не знаете Оленьки: ведь это ангел во плоти; ей и в голову не придет, что она может не повиноваться своему дяде. Оленька же привыкла его любить и почитать как отца родного...
-- Да что ж это вздумалось вашему братцу? Неужели он не мог найти лучшего жениха для своей племянницы?
-- Женишок-то, сударь, хорош, -- прервал Обиняков, -- четыре тысячи душ.
-- Нет, тут есть что-нибудь другое, -- подхватила Ханыкова. -- На одно богатство Максим Петрович никогда бы не польстился.
-- Богатство само по себе, да ведь не худо и то, сударыня, коли мою родную племянницу станут княгиней величать.
-- И, полноте, Ардалион Михайлович! Да что такое князь Шелешпанский?
-- Шелешпанский! -- повторил Мамонов. -- Позвольте, позвольте!.. Да у меня, кажется, в списке есть какой-то князь Шелешпанский.
-- В каком списке? -- спросила Ханыкова.
-- А вот изволите видеть: я здесь прикомандирован к Сенату ради того, чтоб забирать и рассылать по полкам всех дворян, которые или вовсе еще не служили, или еще в силах продолжать службу. По этой-то оказии и выдан мне регистр разным лицам, и, помнится, в числе их... Да вот постойте -- я посмотрю...
Мамонов вынул из кармана исписанный кругом лист бумаги и начал читать про себя.
-- Ну да, -- вскричал он, -- так и есть: "Князь Андрей Шелешпанский, тридцати осьми лет, по разрядам писан был в московском жилецком войске новиком, проживает в своих отчинах и бывает наездом в Москве". Ну что -- он ли это?
-- Он и есть, -- сказал Обиняков.
-- Так не беспокойтесь, Аграфена Петровна, -- продолжал Мамонов, -- что будет впереди, я не знаю, но по крайней мере теперь этому князю Шелешпанскому жениться будет некогда. Да что, он в Москве? -- промолвил Мамонов, обращаясь к Обинякову.
-- А где он живет?
-- Кто, сударь? Лаврентий Никитич?
-- Нет, этот князь Шелешпанский?
-- А кто его знает! Чай, где-нибудь на подворье... Помнится, он всегда останавливается по Троицкой дороге, у Креста.
-- Да это все равно. Я завтра же велю его отыскать и сообщить ему, чтоб он ко мне явился.
-- А что ж после будет? -- спросила Ханыкова.
-- Известное дело: коли еще молод и здоров, так послужи, голубчик!
-- А где ж он будет служить?
-- Да не опасайтесь, Аграфена Петровна, в Москве не останется. Я слышал, что он молодец собою.
-- Да, сударь, -- сказал Обиняков, -- князь Шелешпанский человек рослый, повыше вас будет.
-- Так, может статься, и к нам в Преображенский полк попадет, а не то в драгуны или в бомбардирскую роту. Не беспокойтесь, найдем место.
-- Что ж, его примут офицером? -- спросила Ханыкова.
-- Из новиков да прямо в офицеры -- помилуйте! За что? Послужит и солдатом.
-- Ах, бедненький!
-- Ну вот уж вы о нем и жалеть стали.
-- Да как же, Андрей Степанович: подумаешь, человек богатый, привык жить барином, и вдруг -- ступай, служи солдатом!
-- Что ж делать, Аграфена Петровна. Я, кажется, ничем его не хуже, а годика три солдатом прослужил.
-- Да вы еще были тогда очень молоды, а этому князю Шелешпанскому под сорок лет.
-- Вольно ж ему было до сих пор лежать на боку. Да вы не горюйте о нем, Аграфена Петровна: служба пойдет ему впрок. Он, по вашим словам, и совершенный мужик, и дурачина, а посмотрите, как мы его вышколим, -- не узнаете! Будьте спокойны, Аграфена Петровна, -- примолвил Мамонов, вставая, -- я этим делом займусь.
-- Мне еще надобно кой-где побывать. Да сделайте милость, государыня моя, -- продолжал Мамонов, очень вежливо и с большою ловкостию, пятясь назад спиною, -- не извольте принимать для меня никакой фатиги! Останьтесь, прошу вас!
-- Как это можно, Андрей Степанович, -- это моя облигация: я хозяйка, а вы мой гость.
-- Вы меня конфузите, сударыня! Да, по крайней мере, не извольте провожать так далеко.
-- Помилуйте, что за далеко! Разве вы не знаете пословицы: "Для дорогого гостя и семь верст не околица"?
-- Всенижайше прошу вас... без проводов, Аграфена Петровна!..
Однако ж Аграфена Петровна проводила своего гостя до самой передней.
-- И вы также едете, Ардалион Михайлович? -- сказала она Обинякову, который повстречался с нею в дверях гостиной.
-- Пора, сударыня, время обеденное; чай, жена давно уж меня дожидается.
-- Ну, Бог с вами, только смотрите же, не забудьте о моей тяжбе.
-- Как это можно! Я на этих днях непременно у вас побываю.
-- Сделайте милость!
Обиняков отправился, но только не к себе на Берсеньевку, а в Зарядье, к Андрею Юрьевичу Шелепшанскому, который никак не подозревал, что над его беззащитной головою сбирается такая ужасная гроза. Этот потомок удельных князей Белоозерских останавливался обыкновенно в одном из самых худших постоялых дворов Зарядья. Он занимал три небольших покоя, или, вернее сказать, одну грязную, запачканную комнату, разделенную натрое дощатыми перегородками. Первая комната служила лакейскою для двух холопов, которые, судя по их тощей наружности, были великие постники; во второй -- князь Андрей Юрьевич принимал своих гостей, а в третьей, более похожей на теплый чулан, чем на комнату, он изволил спать ночью и отдыхать после обеда на высокой лежанке, которой недоставало только полатей, чтоб походить совершенно на самую простую крестьянскую печь. Нечаянный приезд Обинякова помешал любимому занятию князя Шелешпанского: он считал свои деньги, отбирал к стороне истертую мелочь и чистил кирпичным порошком серебряные рублевики.
__ Ах, батюшка Ардалион Михайлович, -- вскричал он -- Как ты меня захватил!.. Сейчас... сейчас!.. Сочту после, -- продолжал он, всыпая торопливо деньги в кожаную суму и кладя ее за пазуху. -- Что это тебе вздумалось?
__ Да надобно кой о чем поговорить с вами.
__ Поговорить! О чем? Уж не хочешь ли опять торговать моих саврасых?
-- Нет, сударь, дорого просите.
-- Дорого?.. Что ты, Ардалион Михайлович, побойся Бога! За эту цену у меня их с руками оторвут. Таких коней на свете мало: трехвершковые казанки -- да ведь это диковинка, любезный!.. Им на охотника и цены нет. Вот у меня была -- давно уж, еще до покражи моей ветчины -- такая же пара, так я взял за нее двести рублев чистоганом, да еще жеребчика в придачу, вот того самого, что я продал Опухтину за персидского аргамака.
-- Да не о том речь, князь Андрей Юрьевич. Я приехал с вами поговорить о деле нешуточном. Во-первых, честь имею поздравить вас с невестой...
-- С какою невестой?
-- Кто это тебе сказал?
-- Помилуйте, об этом вся Москва говорит.
-- Неужели?.. Да от кого же это вышло?
-- Видно, вы сами как-нибудь проговорились.
-- Я только сказал об этом одной Федосье Игнатьевне Перепекиной... Ты знаешь ее?
-- Сваху Игнатьевну? Как не знать! Ну, батюшка, нашли человека! Да вы бы еще взлезли на Ивана Великого да ударили в успенский колокол!
-- Так это Игнатьевна разболтала?.. Ах она чертова тетка!.. А ведь как божилась, проклятая!.. "Никому, батюшка, не скажу, видит Бог, не скажу! Отсохни у меня правая рука по локоть, коли я кому ни есть хоть словечко вымолвлю!" Ну, делать нечего!.. Да и то сказать, пускай себе говорят, что князь Андрей Юрьевич Шелешпанский женится" на Ольге Дмитриевне Запольской... Эка беда! Что она, краденая, что ль, какая?.. Невеста богатая...
-- Так, сударь, так! Да вот изволите видеть: я сейчас был у ее тетушки...
-- Аграфены Петровны Ханыковой?
-- Да, князь. Ей при мне об этом сказали... Батюшки светы! Она так на стены и полезла... "Не хочу, да и только!"
-- Вот еще! Да ей-то какое до этого дело? Она тут ни при чем.
-- Помилуйте, родная тетка!..
-- Так что ж? Не приедет ко мне на свадьбу?.. Да пожалуй себе не езди! Кума с возу, возу легче!
-- Это бы ничего, князь, да у нее есть приятель, гвардейский офицер, Андрей Степанович Мамонов...
-- Эка важность! Велика фря, гвардейский офицерик... Да что он мне сделает?
-- Ну, сударь, не говорите! Знаете ли, зачем прислали в Москву этого Мамонова?
-- А кто его знает.
-- Ему указано от царя забирать и рассылать по полкам всех неслужащих дворян.
-- Всех? Как всех?
-- Батюшка Ардалион Михайлович, -- вскричал князь Шелепшанский, побледнев как полотно, -- да ведь этак, пожалуй...
-- Да, князь, и до вас доберутся. Этот Мамонов читал мне список дворян, которых потребуют на службу, а в нем и ваше имечко есть.
-- Что ты говоришь?
-- Был, дескать, писан в московском жилецком войске новиком, тридцати осьми лет; живет, дескать, праздно в своих отчинах и доселе облыжно показывал, что он человек недужный.
-- Так и написано?
-- Так, сударь. Я поспешил вас об этом уведомить, потому что завтра, а может быть и сегодня вечером, пришлют за вами.
-- Неужели пришлют?
-- Непременно.
-- Ну, а коли я не поеду?
-- Нельзя: возьмут насильно.
-- Неужели насильно?
-- А вы думаете, кланяться вам станут?..
-- Ах ты, Господи!.. Вот дело какое!..
-- Кажись, этот Мамонов, -- продолжал Обиняков, -- очень желает угодить Аграфене Петровне. Он при мне говорил: "Уж вы не беспокойтесь, матушка: князь Шеле-шпанский не женится на вашей племяннице". Да еще как похвалялся, разбойник! Я, дескать, этого женишка ушлю туда, куда ворон и костей не заносил.
Бледное лицо князя Андрея Юрьевича покрылось багровыми пятнами, холодный пот выступил на лбу; он вскочил со стула и начал как шальной бегать по комнате, повторяя шепотом:
-- Куда ворон костей не заносил! Вот тебе на!.. Футы, нелегкая!.. Эка притча, подумаешь!.. Да что же этот проклятый Мамонов говорит, -- промолвил он наконец, остановясь напротив Обинякова, -- меня опять, что ль, новиком запишут?
-- Какие, сударь, теперь новики! Об них давно нет и в помине. Вас запишут в драгуны или в какой ни есть пехотный полк солдатом.
-- Как солдатом?
-- Да так! Бороду обреют, наденут на вас лямку... -- Солдатом!.. Да ведь солдат-то бьют?
-- Да ведь этак, пожалуй, не ровен час, и меня палочьем вздуют?
-- Вздуют, батюшка.
-- Ах ты, Господи! -- завопил Шелепшанский. -- Отцы мои!.. Сударики!.. Кормильцы!.. Да что ж мне делать?
-- Я вам, батюшка князь, объявил об этом заранее, а уж там как сами знаете.
-- Постой, Ардалион Михайлович! Знаешь ли что?.. Дай-ка я себе растравлю руку или ногу...
-- Так что ж? Вас отвезут в лазарет, сиречь в казенную больницу, а там как раз вылечат.
-- Эко дело, подумаешь! куда ни кинь, все клин!.. Да нельзя ли хоть деньгами откупиться?..
-- Деньгами? Нет, сударь, не такой человек этот Мамонов, его не подкупишь.
-- И что ты, Ардалион Михайлович! Да кто же себе злодей? Станут мне деньги давать, а я не возьму?
-- Вы дело другое, сударь: вы человек умный, а этот Мамонов что? шалопай, мотыга, -- ему деньги нипочем. Да и что вы ему дадите? Ведь он богаче вас.
-- Неужели?.. Ну, пропала моя головушка!.. Коли нельзя и деньгами взять, так делать-то нечего, ложись да умирай!
-- Оно конечно, -- молвил Обиняков, помолчав несколько времени, -- дело-то плоховато... Тут надобно, чтоб и волки были сыты, и овцы целы... Разве подняться на какие-нибудь хитрости?
-- Ах, друг сердечный! -- прервал Шелешпанский, -- сделай милость, дай, батюшка, ума... приставь голову к плечам!
-- Вот то-то, князь Андрей Юрьевич, теперь дай ума, приставь голову к плечам! А как в прошлом месяце я просил у вас взаймы двадцать пять рубликов, так и денег нет!
-- Право не было!.. Видит Бог, не было!
-- А теперь, кажется, есть: вы при мне считали. Одолжите, сударь, пятьдесят рублей, мне крайняя нужда.
-- Да ведь это деньги-то не мои.
-- Ну, коли не ваши, так и говорить нечего. Счастливо оставаться, батюшка!
-- Постой!.. Куда ты?
-- Помилуй, да на что тебе пятьдесят рублей?.. Ну, двадцать пять рублей куда ни шло! -- продолжал Шеле-шпанский, вынимая из-за пазухи мешок с деньгами.
-- Премного благодарю, батюшка князь, да мне этого мало, и коли пришлось занимать, так лучше занять у одного приятеля, чем у двоих... Прощенья просим, Андрей Юрьевич!
-- Постой, постой! Ну, Ардалион Михайлович, недаром говорят, что ты крапивное семя! На, вот тебе, считай, -- промолвил князь, высыпая деньги на стол, -- возьми себе пятьдесят рублев... Да ведь ты мне их отдашь?
-- Как же, князь! -- отвечал Обиняков, отсчитывая себе пятьдесят рублевиков. -- Непременно отдам, когда будут деньги... Ну, спасибо вам, князь Андрей Юрьевич, -- помогли бедному человеку в нужде! -- продолжал Обиняков. -- Теперь мы поговорим о вашем деле. Коли забирают на службу всех дворян, так это потому, батюшка, что у нас война с турком, а вот как сделается с ним замирение, так тревожить никого не станут и дела-то пойдут по-прежнему. Нам бы только с вами как ни есть время протянуть, а там, Господь милосерд, все будет шито да крыто. Вся сила в том, князь Андрей Юрьевич, чтобы вы к Мамонову не являлись и чтоб вас, несмотря на это, нельзя было назвать ослушником.
-- Да как же ты это сделаешь?
-- А вот как: коли вы не знаете, что он вас требует, так вам нечего к нему и являться, -- не правда ли?
-- Ну, вестимо! Да ведь ты сказал, что за мной пришлют?
-- За вами пришлют завтра, а вы уезжайте в деревню сегодня, да только не в ту, в которой всегда живете. Я слышал, что у вас около Москвы много отчин.
-- Как же, все мои отчины около Москвы, одних сел до десяти будет.
-- Все по разным: и по Тверской, и по Коломенской, и по Серпуховской, и по Владимирке есть, и по Остромынке...
-- Ну вот изволите видеть!.. Поезжайте теперь в какую-нибудь отчину, а здесь оставьте верного человека. Лишь только я узнаю, что Мамонов проведал, где вы живете, я к вам тотчас гонца. Незваные-то гости на двор, а ваш и след простыл! "Уехал, дескать". -- "Куда?" -- "Да Бог весть -- не то в Москву, не то в коломенскую отчину". А вы переезжайте в серпуховскую, а коли надобно будет, так в другую, в третью, а там в четвертую, -- устанут за вами гоняться. Ну, а если каким ни есть случаем вас и захватят, так что ж? "Я, дескать, не знал, что меня требуют, и от царского указа не прятался; а ездил по моим отчинам". Да и как вас захватить? Я буду здесь сторожить, и коли вы сами зевать не станете, так будь этот Мамонов хоть семи пядей во лбу, а все-таки на своем не поставит. Ему же и без вас дела-то будет довольно, погоняется за вами, а там, глядишь, плюнет да скажет: "Черт его побери совсем!"
-- Ну, Ардалион Михайлович, головка-то у тебя...
-- Годится покамест, батюшка.
-- Здесь, в Москве?
-- Нет, в серпуховской отчине Максима Петровича Прокудина.
-- Так что ж? Тем лучше: в чужом селе и подавно вас искать не станут. Да еще до Фоминой недели много воды утечет, лишь только бы на первых-то порах вы не попались в лапы этому Мамонову. Известное дело: новая метла всегда чисто метет; теперь он сгоряча и рвет и мечет, а там, Бог милостив, уходится, голубчик! Только уж вы не мешкайте, батюшка, уезжайте скорей из Москвы.
-- Чего мешкать... Эй, Фомка!.. Сидорка! Двое слут вошли в комнату.
-- Слушаю, батюшка! -- отвечал Фомка с низким поклоном.
-- Найми себе какой-нибудь уголочек, да смотри -- подешевле! Харчевых я тебе оставлю. Будет с тебя копейки по две на день?
-- Воля твоя, государь князь Андрей Юрьевич.
-- Чего ж еще тебе?.. Скоро пост. Был бы только хлеб, а за водой и сам на реку сходишь. Смотри, каждый день являйся к Ардалиону Михайловичу и что он тебе прикажет, то и делай -- слышишь?
-- Ну, ступайте же, помогайте Андрону запрягать лошадей, а я стану здесь укладываться. Да у меня смотри -- живее!
-- Прощайте, князь Андрей Юрьевич, -- сказал Обиняков, вставая, -- мы, кажется, все порядком уладили, теперь вам бояться нечего.
-- Нет, Ардалион Михайлович, боюсь, крепко боюсь!.. Как подумаю об этом Мамонове, так меня вот так трясучка и начнет бить... У, батюшки, страсть какая! Пожалуй, еще пошлют под турка...
-- Вестимо дело! Теперь с ним война, об этом уж и манифест объявлен.
-- Да, батюшка, по головке не гладят.
-- Вот то-то же!.. Уж ты сделай милость, Ардалион Михайлович, не зевай ради Бога! Лишь только узнаешь что-нибудь, мигом посылай ко мне Фомку.
-- Да куда ж посылать-то?
-- По Смоленской дороге, в село Сысоево: я теперь туда поеду.
-- Зачем? Дойдет и пешком: ведь всего только пятьдесят верст.
-- Ну вот еще!.. Он пойдет пешком, а команда от Мамонова поедет на подводе, -- что вы это!
-- Да ведь он у меня ходок.
-- Эх, князь, вот нашли время алтынничать. Ведь дело-то нешуточное!
-- Прощенья прошу, князь Андрей Юрьевич... Ну что, сударь, послужил ли я вам?
-- Как же, любезный! -- сказал Шелешпанский, посматривая с горем на свой кожаный мешок с деньгами. -- Ах ты, мошенник этакий! -- прошептал он, когда Обиняков вышел вон из комнаты. -- Послужил!.. Ну за что содрал с меня пятьдесят рублей?.. Отдам, дескать, когда деньги будут! Да когда у тебя деньги-то бывают, голь проклятая!.. А там еще для Фомки лошадей нанимай, плати за его харчи... Вот не было печали, да черти накачали! -- промолвил князь Андрей Юрьевич, начиная укладывать в чемодан свое добро. -- Эка притча какая!.. Копишь, копишь деньги: не доешь, не допьешь, сбираешь по копеечкам; а как пришла беда, так рубли нипочем!.. Ну, нечего сказать, выдался денек!