Глава IX
Теперь, любезные читатели, мы возвратимся опять к Симскому.
Ночь была темная, порывистый ветер гнал от запада густые тучи, и на мрачных небесах изредка только проглядывали звезды. Два всадника, один закутанный в широкий плащ, другой в ч-еркесскую бурку, ехали шагом по узкой тропинке, которая вела то берегом Прута, то, отбегая в сторону, терялась в глуши мелкого дубового леса, поросшето густым кустарником. Эти ночные путешественники ехали почти рядом и оба молчали. Один из них был Василий Михайлович Симский, другой-- казачий урядник Никита Фролов. Вдали слышны еще были оклики русских часовых, а до рассвета оставалось уж не более двух часов.
-- Да что ж мы этак плетемся нога за ногу? -- промолвил наконец Симский. -- Фролов, пойдем рысцой!.
-- Нет, сударь, теперь рысью недалеко уедешь, -- отвечал урядник, -- вишь, какая темь, хоть глаз выколи!.. Мы же едем берегом, а тут местами есть такие провалы, что не приведи Господи!..
-- Да ведь этак мы и десяти верст не проедем до рассвета.
-- Проедем, сударь, и все пятнадцать, лишь только бы Господь Бог от встречи помиловал... Что ты... что ты, Гнедко... чего испугался?.. Экий черт! Иль нагайки захо-гел?..
-- А что, Фролов, мы долго этим лесом-то поедем?
-- Вот скоро должен быть поворот направо, в деревню Кут-Маре; мы примем левее, да и выедем в чистое поле; и кабы нам добраться только подобру-поздорову до села Германешти, так дело-то было бы в шапке: там пойдет дремучий лес верст на десять, вплоть до поместья Будешти, а за Будештами прямая дорога до самых Ясс.
-- Да ты, видно, Фролов, хорошо знаешь здешнюю сторону?
-- Как не знать, сударь: меня раза три в Яссы посылали; дорога знакомая.
-- Постой-ка, брат, постой! -- сказал вполголоса Симский, приостановя свою лошадь.
-- Ничего, Василий Михайлович, -- молвил Фролов, -- это ветер шумит по лесу. Здесь нам и днем опаски большой бы не было, а вот как выберемся в чистое поле, так уж тут держи ухо востро!.. Благо почь-то темна, а то проклятые басурманы как раз бы нас подозрили, а пуще эти буджатские татары: они, словно волки, так везде и рыщут.
-- Неужели ты, Фролов, испугаешься татарина?
-- И двух, сударь, не испутаюсь, да ведь их здесь видимо-невидимо!.. Всех не перебьешь, а наутек и не думай: у них кони знатные!.. Вот не так чтобы давно этих поганых татар вовсе здесь не было, да вдруг как полая вода нахлынули, -- вовсе простору ие дают!.. А что, сударь, правду ли говорят, что государь Петр Алексеевич хочет с турком-то мир учинить?
-- Может статься.
-- Так что же велено всему войску готовиться к сражению?
-- Видно, так надобно.
-- Знать, по пословице: миру проси, а камушек с собой носи!..
-- Ну, разумеется. Почем знать, коли визирь не пойдет на мировую...
-- Так придется с ним распить круговую? Так, сударь!.. Да и пора чем ни есть порешить с турком-тог ведь нашим скоро перекусить нечего будет. Что, в нашем деле, мир так мир, а не то перекрестясь, да и пошел наудалую. Вынесет Господь -- хорошо, пе вынесет -- его святая воля! Лишь только бы наш батюшка уцелел, а ваши головы что!.. Ведь царство-то русское пе нами стоит!
-- Чего жалеть, батюшка! Да ведь таких царей, как наш государь Петр Алексеевич, сродясь нигде не бывало. И собой молодец, и удаль вся русская. Как теперь смотрю: под Полтавою летает себе соколом на своей лошадке; вокруг его народ так валом и валит, а ему в горюшка мало! Где погуще, тут и он! А уж заботливый-тў какой! Подумаешь, кому бы, кажется, и понежиться, как не царю? -- ему никто не указ; так нет! говорят, ночи не спит!.. Да зато уж у него и другие пе дремлют. Вот иноземные-то государи -- фу, батюшки, -- чай, к ним и приступу нет! А к нашему царю, коли ты прав или за делом идешь, -- ступай прямо! Он, наш кормилец, со всеми милостив; простого лапотника не погнушается. Да вот я, сударь, расскажу тебе, что слышал от одного крестьянина, у которого года два тому назад стоял постоем. Забыл, как село-то прозывается... ну, да это все равно. Вот что он рассказывал: "Еду, дескать, я однажды порожняком с базара по большой дороге, зазевался маленько, попал в рытвину, задняя ось-то и пополам, а до села еще версты четыре оставалось. Что делать, на одном передке далеко не уедешь. Со мною был парнишка, я послал ею за осью на село, а сам остался подле воза. Вот, гляжу, едет на тройке в телеге какой-то барин, а с ним служивый; поравнялся со мною и велел остановиться. Я шапку долой. "Что, дескать, мужичок, стоишь ты здесь с возом праздно?" -- "Да вот, мол, батюшка, притча сделалась: ось лопнула". -- "Так что ж, -- у тебя, кажись, за поясом топор?" -- "Да, кормилец, купил на базаре". -- "Ну так чего же ты сложа руки стоишь? Иль уж ты и оси-то сделать не сумеешь? Лесок здесь есть, срубил бы деревцо, да и за работу". -- "Нельзя, кормилец! Здесь лес рубить царем заказано". -- "Экий ты какой, да кто про это узнает?.. Я никому не донесу". -- "А Бог-то на что, батюшка?" Вот, гляжу, барин спрыгнул с телеги, подошел ко мне, взял меня за виски и поцеловал в маковку. "Добрый ты мужичок, говорит, добрый! и Бога боишься, и царя слушаешься". -- "Да кого ж нам и слушаться", -- молвил я. "А видал ли ты когда-нибудь царя-то?" -- спросил барин. "Нет, батюшка, сродясь не видывал". -- "Ну, так посмотри на меня, ведь я-то и есть царь Петр Алексеевич". Я в ноги, а он поднял меня и говорит: "За то, что ты, мужик, присягу помнишь и царский указ хранишь, я сам тебе послужу и сделаю тебе ось моими руками". Вот он взял у меня топор, срубил деревцо да в два мига такую смастерил ось, что любо-дорого посмотреть! Приладил как быть надо, сел опять в телегу и покатил. Я приехал на село да прямехонько к батьке. "Вот, дескать, отец Федор, како дело со мной было". Батька выслушал, подивился и говорит мне: "Не подобает тебе, Гаврила, ездить на оси, которую делал своими ручками помазанник Божий: отдай ее в церковь!" Ну, вестимо, я отдал, и ее поставили на паперти, у самых церковных дверей". Вот что, сударь, Гаврила мне рассказывал, а ось-то я сам видел: она и теперь все там же на паперти стоит. Так вот он каков, наш батюшка! И разной мудрости иноземной обучен, и царством правит, да и в мужичьем-то деле всякого за пояс заткнет!
В продолжение этого рассказа наши путешественники доехали до опушки леса.
-- Вот и поле пошло, -- сказал Фролов, -- теперь зевать не надо... Постой-ка, сударь...
Урядник слез с лошади, нагнулся к земле и стал слушать.
-- Ну что? -- спросил Симский.
-- Теперь эта ось перенесена на паперть соборного храма города Волоколамска.
-- Тихо, батюшка, ничего не слышно.
-- Да зато скоро видно будет. Посмотри-ка, Фролов, все облака разошлись.
-- Да, сударь, да!.. Мешкать нечего -- с Богом! Симский и Фролов выехали на изрытую колеями дорогу, которая, судя по частым насыпям и гатям, шла низкими и болотными местами.
-- Вот, кажись, и поворот, -- прошептал урядник. -- Два дубка... столб... ну, так и есть!.. Эх, больно светло становится... Пронеси Господи!.. Сюда, батюшка, сюда, налево!.. Ну, что это? -- промолвил вполголоса Фролов, осадив свою лошадь. -- Слышишь, сударь, что ветром-то наносит??
-- Да не близко ли мы к реке?.. Может быть, это шумит Прут?
-- Какой Прут!.. Река должна быть правее, а это прямехонько против нас... Никшни-ка, батюшка! Так Едут к нам навстречу и есть -- конский топот!.. Слышишь?
-- Теперь слышу. Это должны быть татары или турецкий разъезд.
-- Полуночники проклятые!.. Вот их черт несет!..
-- Думать-то нечего, Фролов, свернем с дороги в сторону, а как они проедут...
-- Вот то-то и беда, сударь! Здесь по сторонам вовсе езды нет -- трясинник да болота; днем бы еще, может статься, проехали, а ночью как попадешь в какую-нибудь трущобу, так и сиди до утра, а там тебя руками возьмут. Нет, батюшка, уж лучше ехать на Кут-Маре, хоть и дадим крюк, да авось ли как-нибудь доберемся проселками до села Германешти. Нам в Кут-Маре проводника дадут.
-- Кут-Маре, -- повторил Симский. -- Кут-Маре! Ведь это, кажется, поместье молдаванской барыни Хереско.
-- Да, сударь. В Германешти лошадей вовсе нет, так я у нее часто подводы брал и сенцом не раз поживлялся. Такая ласковая... Чу, слышишь!.. Близехонько, и, кажись, их много... Ну, сударь, делать-то нечего -- наутек!
Путешественники приняли направо и пустились по дороге, которая вела в деревню Кут-Маре. Проехав шибкой рысью версты две, они выехали на берег Прута. Крутом все было тихо, вдали перед ними мелькал огонек.
-- Вот, немного полевее, должен быть мост, -- сказал Фролов, -- а за ним как раз господская усадьба.
-- Так поэтому, -- спросил Симский, -- и огонек-то светится?
Кабы нам до нее только добраться, так барыни и тревожить нечего: Мариорица девка добрая, русских любит и, уж верно, даст нам проводника.
-- Постой-ка, Фролов, -- прервал Симский, -- что это?.. Мне кажется, как будто бы...
-- Да, сударь, что-то шумит!.. Или это так ветер, что ль, шелестит?.. Кажись, ветер... Вот опять затихло!.. Чу, на господском-то дворе собаки залаяли!.. Видно, нас почуяли... Слышишь, сударь?.. Вон ворота заскрипели... Что ж это ни свет ни заря?.. Уж не дожидаются ли они кого-нибудь?..
-- А вот увидим! -- сказал Симский, приударив нагайкою свою лошадь.
Через несколько минут наши путешественники, переехав через мост, въехали на господский двор, обнесенный высоким тыном, и остановились шагах в десяти от барского дома. Прямо, в глубине двора, тянулось длинное здание, покрытое соломой, налево чернелся густой сад, а направо разбросаны были по двору отдельные выбеленные известью мазанки. Симский и Фролов спешились. К ним подошел с фонарем дюжий детина в овчинном кожухе.
-- Ты, приятель, караульщик, что ль? -- спросил его по-молдавански Фролов.
-- Караульщик, -- отвечал молдаванин.
-- Э, здравствуй, браг Димитраки!
-- Здравствуй!.. Да ты кто?
-- Иль не узнал казачьего урядника Никиту... помнишь?
-- Помню... Так это ты?.. А твой товарищ?
-- Русский офицер.
-- Русский офицер?.. Да как это вае сюда черт занес?
-- Уж это не твое дело. Поди разбуди Мариорицу и вышли ее к нам. Ну что ж ты рот разинул?
-- Да как же это вы сюда приехали?
-- Говорят, не твое дело, ступай!
Молдаванин почесал затылок, поглядел с удивлением на Фролова и отправился. Минуту через две сени господского дома осветились, и Димитраки вышел на крыльцо вместе с женщиной, закутанной в длинную кацавейку.
-- Ну вот и Мариорица! -- прошептал Фролов.
-- Да, это, кажется, она, -- сказал Симский.
-- Так и ты, сударь, ее знаешь?
-- Знаю.
Симский подошел к крыльцу, и лишь только свет от фонаря отразился на его лице, цыганка вскрикнула, всплеснула руками и кинулась опрометью назад в дом.
-- Да, видно, этого черта, -- отвечал молдаванин, -- вон что идет сюда из людских-то. Он всю ночь шатается по двору да за всеми присматривает, цепная собака этакая!
-- А кто он такой?
-- Янко, арнаут бояра Палади.
-- Какого бояра? Ведь здешняя-то помещица кукона Хереско?
-- Ну да.
-- Так, видно, этот бояр к ней в гости приехал?
-- И не один: с ним гостей-то много понаехало. Огромпого роста арнаут подошел к караульщику, вырвал у него из рук фонарь, посмотрел молча на наших путешественников и, сказав вполголоса несколько слов, отправился назад.
-- Что этот долговязый с тобой говорил? -- спросил Фролов.
Вместо ответа Димитраки подошел к воротам и начал их запирать.
-- Эх, плохо дело, -- шепнул урядник, -- никак мы в ловушку попались!.. Послушай-ка, приятель, -- продолжал он, обращаясь к молдаванину, -- ты зачем ворота запираешь?
-- А вот скоро опять отопру, -- промолвил Димитракн, -- кажись, гости идут.
-- В самом деле, -- сказал Ситаский, -- конский топот!
-- Кто ж это к вам едет? -- спросил Фролов.
-- Ночь-то больно темна, а то бы ты не стал меня спрашивать. Вон -- посмотри. Видишь ли ты там что-нибудь подле забора?
-- Нет, не вижу.
-- Подойди поближе.
Фролов сделал несколько шагов вперед и остановился.
-- Что ж это, -- сказал он, -- никак оседланные лошади?
-- Ну, да!.. Вот ты бы днем тотчас увидел, что на них турецкая сбруя.
-- Так здесь турки?
-- Друтой день стоят. Их привел бояр Палади.
-- Я здесь, Смарагда! -- сказал Симский, идя навстречу куконе.
-- Боже мой, ты здесь, и в какую минуту!.. Мариорица!.. Димитраки!.. Приберите куда-нибудь лошадей, а ты, Василий, и твой товарищ ступайте ко мне в дом.
На дворе замелькали огни.
-- Скорей, скорей! -- шепнула Смарагда, таща за собой Симского.
Но прежде, чем они добежали до крыльца, бояр Палади с целою толпою турков заступил им дорогу
-- Постой, кукона! -- сказал он, схватив за руку Смарагду. -- Мы и без тебя угостим этих русских.
Симский и Фролов не успели вынуть своих сабель, их схватили и тотчас обезоружили.
-- Свяжите хорошенько этих бродяг! -- продолжал Палади, обращаясь к туркам. -- Как ваш ага воротится, так мы расспросим их порядком, зачем они сюда пожаловали, и если они подосланы...
-- О нет! -- вскричала Смарагда. -- Уверяю тебя... они заплутались... заехали сюда нечаянно!..
-- Э, да как ты за них заступаешься, кукона!.. Посветите-ка сюда, -- продолжал Палади, подходя к Симскому. -- Ну так и есть! -- сказал он, нахмурив свои густые брови. -- Милости просим, господин офицер!.. Теперь мы с тобой разочтемся!.. Я дал по тебе промах, проклятый русский, да авось теперь не промахнусь! -- промолвил он, вынимая из-за пояса пистолет.
-- Ты убей и меня вместе с ним! -- вскричала Смарагда.
Она обвила Симского обеими руками и крепко прижалась к груди его. В эту самую минуту ворота распахнулись снова, и видный собою турецкий ага в сопровождении многочисленного отряда спагов въехал во двор.
-- Что у вас такое? -- спросил он, спрыгнув молодцом с коня.
-- Да вот, -- отвечал Палади, опустив пистолет, -- к нам заехали сюда русские, так я хотел с ними поскорей разделаться.
-- Русские?.. Хош халды! Добро пожаловать! Где ж они?
-- А вот здесь.
-- И только двое? Да что ж эти московиты
-- Видно, их подослали нарочно.
-- И ты хотел их застрелить?
-- А разве не прикажешь?
-- Нет, не прикажу. Ну, стоят ли эти собаки, чтоб ты тратил для них порох? Хамид, -- продолжал ага, обращаясь к одному из спагов, -- возьми себе их головы.
-- Ну, Василий Михайлович, -- молвил Фролов, -- пришел наш конец!.. Я по-турецкому маракую, -- знаешь ли, что сказал этот турка?
-- А что? -- спросила торопливо Смарагда.
-- Он велел покончить с нами.
Кукона вскрикнула, голова ее скатилась на грудь, руки опустились, и она упала без чувств на землю. Мариорица подняла свою госпожу и, при помощи Димитраки, внесла ее в дом.
-- Делать нечего, Фролов, -- сказал Симский, -- воля Господня... молись Богу!
-- Поганые басурманы, -- прошептал урядник, -- эк они нам руки-то скрутили... и перекреститься нельзя!
Хамид вынул из ножен свой булатный ятаган, обтер его полою кафтана и, обращаясь к своему начальнику, сказал:
-- А что, эфенди, здесь, что ль, или там, за воротами?
-- Да, сведи их со двора Палади, -- продолжал ага, -- ты спрашивал этих москов, что они за люди такие?
-- Юз-баши! -- вскричал ага. -- Аллах кирим!.. И ты хотел застрелить его?.. Постой, Хамид, постой!.. Мы до сих пор не могли еще захватить в плен ни одного русского юз-баши: они, проклятые собаки, ни за что живые в руки не даются. Наш визирь Ахмет-паша -- да сохранит его Аллах и да утонет он в море милостей великого падишаха! -- дорого бы дал, чтобы порасспросить хорошенько хоть русского ан-баши, а это юз-баши!.. Он от него все может выведать...
-- Так ты его отошлешь к визирю?
-- Я сам после утренней молитвы отвезу этих пленных в лагерь и сдам с рук на руки великому каимакану...
Ханух! Селим! Заприте куда-нибудь до утра этих гяуров!.. Да если они уйдут...
-- Ну, не говори, Палади! Этим русским -- да истребит Аллах весь нечестивый род их! -- сам шайтан помогает: они в мышиную щелку пролезут, проклятые! Смотри не упусти их!
-- Чтоб я их упустил? Да застрели меня как собаку, если я выпущу из рук этих разбойников русских!
-- Хорошо, эфенди!.. Помни же, что ты теперь сказал!
-- Не забуду. Я их так припру, что к ним и муха не влетит!.. А что ты думаешь, ага, визирь что с ними сделает.
-- Да, скажут они правду!
-- А как их допросят.
-- Так велят задушить. Кто побывал в руках у Абтул-Мукира, тот уж ни на что не годится.
Палади велел вести за собою Симского, и Фролова. Все турки, убрав лошадей, разбрели в разные стороны, и на опустелом дворе остался снова один караульщик Димитраки.