Глава XII
На другой день после рассказанного мною в предыдущей главе, часу в восьмом утра, Максим Петрович Прокудин сидел на рундуке своего сельского дома вместе с Ольгой Дмитриевною Запольскою. Максим Петрович читал любимую свою книгу "Камень веры" Стефана Яворского, племянница сидела подле него и вышивала на пяльцах.
-- А вот и Прокофий едет из Москвы, -- сказал Про-кудин, закрывая книгу, -- что он везет нам -- горе или радость?
Через несколько минут Прокофий Сидорыч стоял уж перед своим господином.
-- Ну что, Калуга? -- "спросил Максим Петрович. -- Что слышно в Москве?
-- Да мало ли что толкуют, батюшка, -- отвечал Прокофий, -- одни говорят одно, другие другое.
-- Так есть и хорошие слухи?
-- Есть, Максим Петрович.
-- Ну, слава тебе Господи!.. Ты был у Шетнева?
-- Как же, сударь. Изволит тебе кланяться. "Писать-де к твоему барину не могу -- дело опасное, а скажи ему на словах: начали, дескать, распускать по Москве слухи, что в нашем войске все благополучно, что государь Петр Алексеевич жив и здоров и что теперь с турками замирение. Да ты, дескать, Максим Петрович, этому не верь -- все это выдумки, и хоть оттоле и есть выходцы, да от них правды не узнаешь; а все-таки и они поговаривают, что дело-то было сильно плоховато; так ты себе на ус и мотай: коли было плохо, так отчего ж теперь стало хорошо? Ведь к нашему войску на выручку никто не подоспел!" Вот что, батюшка, приказал тебе сказать его милость Герасим Николаевич.
-- Так Шетнев думает, что это все сказки? А ты что думаешь, Кулага?
Прокофий Сидорович начал ухмыляться, почесал затылок, помялся и наконец промолвил:
-- Не прогневайся, государь Максим Петрович, я думаю, Герасим Николаевич изволит называть эти добрые слухи выдумкою ради того, что ему крепко бы хотелось, чтоб слухи-то были дурные.
-- Может статься. Да ты-то сам как думаешь?
-- Я, батюшка, что! Я человек глупый. По мне, лучше верить хорошему, чем худому.
-- И я, видно, Прокофий, не умней тебя. Ну, ступай с Богом!.. Тебе, чай, надо отдохнуть... Постой-ка, постой!.. Ох, глаза-то у меня плохи стали!.. Посмотри, Прокофий: ведь это к нам кто-то едет.
-- Едет, батюшка.
-- Кажись, тройкой в телеге?
-- Да, сударь... У! да как задувает! Видно, на разгонных.
-- Да, шибко едет. Ступай, Прокофий, скажи, чтоб закуска была готова... Кто бы это такой? -- продолжал Прокудин. -- Э! Да никак на нем шляпа-то немецкая? Или мне так кажется... Посмотри-ка, Оленька!. Да что гы, мой друг?
-- Как ничего: ты вся побледнела... и голос у тебя дрожит... Что ты, что ты... Господь с тобою!
-- Да... -- прошептала Ольга Дмитриевна, -- это он.
-- Он? Кто?.. Этот гость, который к нам едет?
-- Дядюшка, -- сказала Запольская, вставая, -- я пойду к себе... я не: у>чу его видеть.
-- Да кто ж он такой? -- спросил Прокудин. Слезы брызнули из глаз бедной девушки; она закрыла руками лицо и назвала едва слышным голосом Симского.
-- Симский! -- повторил Прокудин. -- Что ты, матушка, перекрестись! Да ведь он под турком...
-- Так что ж, дядюшка? Видно, приехал затем, чтоб сдержать свое слово и жениться на Катеньке Юрловой.
-- На Юрловой!.. Да это все вздор, Оленька.
-- Как! -- вскричала Запольская, и по бледному лицу ее разлился яркий румянец. -- Так он не помолвлен?
-- Нет, мой друг, это все выдумки Рокотова. Ступай, моя душа, ступай! Мы после поговорим об этом с тобою.
Меж тем гость подъехал к воротам и, не въезжая во двор, спрыгнул с телеги.
-- Ну, так и есть, -- молвил про себя Максим Петрович, -- это точно Симский... Экий бравый детина' И в этом-то дурацком наряде молодцом смотрит!.. Да какой учтивый парень: не въехал прямо во двор... Вон и шляпу снял!.. Эх, кабы немцев-то он поменьше любил'
-- Не прогневайтесь, почтеннейший Максим Петрович, -- сказал Симский, взойдя на крыльцо, -- что я осмелился незваный к вам приехать!
-- Ничего, батюшка, ничего! Добро пожаловать! Милости просим садиться!
Симский поклонился и сел подле Прокудина.
-- Прежде всего, батюшка, -- сказал Максим Петрович, -- позволь спросить: ты приехал из-под турка?
-- Да, Максим Петрович.
-- Давно ли?
-- Другой день.
-- Так сделай же милость, Василий Михайлович... так, кажется, батюшка: Василий Михайлович.
-- Усердно прошу тебя, скажи мне без утайки всю сущую правду, что у вас там делается.
-- Теперь все кончено, Максим Петрович. Вчера прибежал в Москву гонец: с гурками заключен вечный мир.
-- Вечный? Так авось годика два-три протянется. А что наш батюшка Петр Алексеевич?
-- Все слава Богу! Чай, идет теперь с войском к нашим границам.
-- Ну, спасибо тебе за добрые вести, молодец, спасибо!
-- Теперь позвольте мне доложить, Максим Петрович, зачем я к вам ехал: дело важное и требует большой поспешности.
-- А что такое, Василий Михайлович?
-- Оно отчасти и до вас касается.
-- До меня?
-- То есть до человека, очень вам близкого. Ваша племянница, Ольга Дмитриевна Запольская, была помолвлена за князя Андрея Юрьевича Шелешпанского и, вероятно, теперь уж замужем.
-- Так что ж, батюшка?
-- А вот что, Максим Петрович: коли вы не поторопитесь сделать что я вам скажу, так у вашего племянника, сиречь князя Шелешпанского, все именье отберут.
-- Племянника! -- повторил Прокудин. Казалось, он хотел что-то вымолвить, но остановился и, поглядев пристально на Симского, сказал:
-- Да как же это у него отберут все именье?
-- А вот как, Максим Петрович. Я думаю, вам небезызвестно, что государь Петр Алексеевич приказал забирать па службу всех взрослых недорослей из дворян и неслуживших новиков. Отыскивать их и записывать в полки поручено моему сослуживцу, Преображенского полка господину поручику Мамонову.
-- Знаю, батюшка, знаю! он у меня был.
-- Так вам должно быть известно и то, что князь Шелешпанский несколько уже месяцев отбывает от службы и прячется по своим деревням. Вчера я застал у Мамонова какого-то приказного чиновника Обинякова...
-- Ардалиона Михаиловича?
-- Точно так, Максим Петрович. Этот Обиняков объявил Мамонову, что князь Шелешпанский скрывается верст за шестьдесят от Москвы в лесу, на хуторе помещика господина Рокотова, и что он, Обиняков, коли дадут ему команду, изловит непременно вашего племянника и доставит его к Мамонову в Москву.
-- Вот что!.. А давно ли, батюшка, этот мошенник Обиняков в сыщики попал?
-- Да что ж ему за прибыль?
-- Вот то-то и дело, что для него прибыль превеликая: коли он доставит к Мамонову князя Шелешпанского, так отберет у него все именье.
-- Все именье!.. Да по какому же праву, Василий Михайлович?
-- А вот в силу этого именного указа. Извольте прочесть сами... пункт третий...
-- Ах он Иуда, предатель! -- вскричал Прокудпн, прочтя этот третий пункт. -- Да неужели он в самом деле завладеет всем именьем князя Шелешпанского?
-- Нет, Максим Петрович! этому делу пособить еще можно. Если ваш племянник не даст себя захватить на хуторе и успеет сам явиться к Мамонову, так прежнее отбывательство в большую вину ему не поставят: его только примут на службу, а именье при пем останется Теперь, -- продолжал Симский, вставая, -- прошу прощенья, Максим Петрович! Я свое дело сделал, извольте делать ваше.
-- Постой, постой, любезный! -- сказал Прокудин, схватив за руку Симского. -- Дай мне на тебя полюбоваться... Да что ж ты за человек такой, Василий Михайлович?
-- А что ж, Максим Петрович, я думаю, и всякий другой на моем месте...
-- Нет, молодец, не говори! Я все знаю: тебе не за что любить Шелешпанского. И добро бы ты думал, что племянница моя не замужем, -- ну, это другое дело! Я, дескать, покажу себя добрым человеком, утожу Максиму Петровичу, а теперь из чего ты изволил себя тревожить?.. Ну, дай Бог тебе здоровья, Василий Михайлович, утешил ты меня, старика! Видно, еще не перевелись честные-то по булату, православные люди на святой Руси!.. Вот посмотрим, что-то скажет об этом мой приятель, Лаврентий Никитич Рокотов. Послушаешь его, так вся паша молодежь так набралась немецкого духа, что в ней русской-то правды на волос не осталось.
-- Да неужели и вы, Максим Петрович, изволите думать, что между немцами нет добрых и честных людей?
-- Как не быть, батюшка! И в нечестном Содоме нашелся праведный Лот, а немецкая-то земля, чай, побольше будет Содома и Гоморры... А, да вот нам и завтрак несут!.. Андрюшка! вели заложить мой возок, я сейчас поеду к Рокотову. Милости просим, гость дорогой! Покамест мне запрягают лошадей, мы с тобой закусим, выпьем по чарочке, а там и с Богом!
В продолжение завтрака Максим Петрович расспрашивал подробно своего гостя о прутском деле и когда выслушал его рассказ, то, покачав головою, сказал:
-- Эх, молодец! сплоховали паши набольшие! Как же они этак словно в ловушку попали?
-- Что ж делать, Максим Петрович! -- отвечал Сим-ский. -- Государя обманули ложными донесениями, и воложский господарь нам изменил.
-- Так что ж смотрели ваши немецкие генералы! Ведь их там, говорят, неотолченая труба.
-- Ох, Максим Петрович, уж не извольте говорить о немецких генералах!..
-- А что?
-- Да главный-то из них -- генерал Янус -- все дело испортил: пропустил турок через Прут, дал им зайти к нам в тыл, а подержись он хоть с полдня, так мы бы через Прут переправились и не дали себя обойти.
-- Да что ж это такое, -- промолвил с удивлением Прокудин, -- этот Янус немец, а ты за него не заступаешься?
-- Чего тут заступаться! Сам государь изволил сказать, что генерал Янус нечестно свой долг исполнил.
-- Помилуйте, Максим Петрович! Да есть ли изо всех этих немецких генералов хоть один, которого можно было бы сравнить с нашим графом Шереметевым, с князем Мешниковым и даже с князем Репниным? Я уж не говорю о государе Петре Алексеевиче, у которого в одном мизинце больше ума, чем у всех этих немцев.
-- Ах ты, мой голубчик! -- вскричал Прокудин, всплеснув руками, -- так вот как ты изволишь поговаривать!.. А я думал, что ты вовсе погряз в этой немецкой прелести!..
-- Нет, Максим Петрович, я вам и прежде докладывал, что нам должно перенимать все полезное у наших соседей, но не ради того, чтоб сделаться самим немцами. Да разве русский человек не может научиться разным наукам и всем заморским хитростям, а меж тем остаться таким же точно православным русским, какими были его отцы и прадеды? Ведь это везде так, Максим Петрович. Вот, примером сказать: голландцы не уступят в науке англичанам, немцы не меньше знают французов, а ведь не все же за морем сплошь да рядом или французы, или немцы, или голландцы, -- и там также наука наукой, а каждый народ сам по себе. Однако ж, Максим Петрович, вам надо поспешить. Хоть, кажется, времени еще довольно, а ведь не ровен час: коли этот Обиняков поторопится да захватит вашего племянника...
-- Племянника! -- повторил Прокудин, улыбаясь. -- Ну а коли Шелешпанский вовсе мне не племянник?
-- Что вы говорите, -- прервал Симский, и глаза его заблистали радостью, -- так Ольга Дмитриевна не вышла за князя Шелешпанского?
-- И никогда за ним не будет.
-- Так она не замужем?..
-- Покамест нет. Ну, прощай, друг сердечный! Ты, чай, остановился в Москве у своего дяди?
-- Да, Максим Петрович.
-- Так мы послезавтра опять с тобой увидимся. До свиданья, любезный!
Симский уехал. Прошло несколько минут. Прокудин провожал глазами уезжающего гостя и, казалось, размышлял в эту минуту о чем-то приятном. Он поглаживал с приметным удовольствием свою седую бороду и улыбался. Вдруг сенные двери скрипнули и растворились до половины.
-- А, это ты, Оленька, -- сказал Максим Петрович. -- Поди сюда, поди!.. Сядь-ка вот тут... поближе ко мне... Ну, племянница, глаза-то у тебя зорки: издалека ты узнала Симского!
-- И, что вы, дядюшка!.. Ведь он уж был близко, -- отвечала Ольга Дмитриевна, покраснев как маков цвет.
-- И то сказать, -- продолжал Максим Петрович, -- такого молодца за версту узнаешь. Не правда ли, мой друг?
Вместо того чтоб отвечать на вопрос дяди, Ольга Дмитриевна придвинула к себе пяльцы, нагнулась над ними, стала разбирать шелк и наконец промолвила едва слышным голосом:
-- А зачем он приезжал к вам, дядюшка?
-- Да по делу твоего жениха, князя Шелешпанского.
-- Жениха! -- повторила с ужасом Запольская.
-- То есть бывшего, мой друт! -- прервал с улыбкою Прокудин. -- Ну, чего ты испугалась? Уж я сказал, что скорей выдам тебя за немца, чем за этого беглого новика. Вот, подумаешь, прошу узнать: этот вор Ардалиошка Обиняков крепко стоит за нашу старину, позорит всех иноземцев, князь Шелешпанский также, оба они слывут людьми русскими, а что в этом толку, коли душонки-то у них жидовские. Один мошенник, а другой, по мне, и того хуже. Обиняков что? приказная строка! а Шелешпанский-- богатый боярин, природный князь, да любого цыгана научит, как обманывать добрых людей. Живет хуже всякого скареда и, чтоб отвилять от царской службы, по овинам изволит прятаться. А вот этот Симский... И я, грешный человек, думал, что он вовсе онемечился... Да и как не подумать: хвалит все заморские обычаи, любит немцев и сам-то говорит иногда ни дать ни взять как немец; а как пришло дело начистоту, так его честная русская душа вот так из-под немецкого-то платья и рвется наружу!.. Ну, нечего сказать, славный малый!
-- Так он вам нравится, дядюшка? -- спросила робким голосом Ольга Дмитриевна.
-- Как, дядюшка?
-- Да, мой друг: я его хвалю, а тебе он, видно, не по сердцу.
Ольга Дмитриевна кинулась на шею к дяде и заплакала.
-- И, полно, матушка! -- сказал Прокудин, улыбаясь. -- О чем ты плачешь?
Запольская хотела что-то сказать, но слезы не дали ей вымолвить ни слова.
-- Да не бойся, мой друт! Коли Симский тебе не нравится, так Бог с ним.
-- А разве он что-нибудь вам говорил? -- промолвила Ольга Дмитриевна.
-- Теперь ничего. Да ведь он уж за тебя сватался.
-- Что вы говорите?
-- Ах, дядюшка!..
-- Что, племянница?
-- Да вы, кажется, имеетесь надо мною.
-- И, что ты, матушка?
-- А как же, Оленька? Котда я уговаривал тебя выйти замуж за Шелешпанского, ты плакала, а и теперь также, лишь только я намекнул тебе о Симском...
-- Ах, дядюшка! -- прервала Запольская, потупив глаза, -- да ведь я тогда плакала с горя...
-- А теперь от радости? Ага, смиренница, промолвилась!
-- С радости!.. -- повторила Ольга Дмитриевна, и в глазах ее снова блеснули слезы. -- Почем знать, может быть, теперь Симский...
обрадовался, когда я сказал, что ты еще не замужем... Ну, да что об этом говорить! Видно, пословица-то недаром: "Суженого конем не объедешь". Прощай, Оленька! Мне пора ехать к Рокотову, а завтра я отправляюсь в Москву, и если Данила Никифорович опять заговорит о своем племяннике, так что ж, матушка... прикажешь ударить по рукам?
-- А твоей-то воли нет?
-- Ах, какие вы!..
-- Ну, добро, добро!.. Прощай, мой друг!