Три жениха.
Очерк II

II

На другой день Николай Иванович Холмин часу в девятом утра надел свой коричневый кафтан, накрыл голову белым пуховым картузом и, опираясь на высокую "натуральную" трость с костяным набалдашником, отправился пешком -- сначала в дом председателя гражданской палаты Алексея Андреевича Зорина. Но прежде, чем я открою читателям причину его посещения, мне должно их предуведомить, что вместо рассказа я намерен предложить им для прочтения несколько отдельных драматических сцен из этой комедии, которую мы называем "общественною жизнью" и которая, глядя по тому, как на нее смотришь, и забавна и скучна, и смешна и печальна, а иногда, -- не погневайтесь, -- не только вовсе не утешительна, но даже гадка и возмущает душу. Может быть, я ошибаюсь; но мне кажется, что эта глава будет менее утомительна, если я дам ей форму совершенно драматическую. А посему, прерывая мой рассказ, прошу почтенных читателей превратиться в почтеннейших зрителей и вообразить, что перед ними театральный помост, на котором происходит нижеследующее. 

Ну что, Андрей Пахомыч, что говорят присутствующие о деле Анны Степановны Слукиной? Ведь оно на будущей неделе пойдет в доклад. 

Да что, ваше высокоблагородие! Советник все еще ломается. Никаких резонов не принимает! А когда я стал ему докладывать, что, в силу сепаратного указа тысяча семьсот восемьдесят первого года, можно дать резолюцию в пользу челобитчицы вдовы статской советницы Слукиной, так он наговорил мне столько, что и сказать нельзя: и новые, дескать, указы уничтожают силу предыдущих, и случайное-де изменение закона, сделанное не в пример другим и в пользу одной особы, не может служить основанием для судейского приговора, и то, и се. Вот я было намекнул ему, что штрафа бояться нечего, -- во-первых, потому, что палата во всяком случае может отозваться, что судила по крайнему своему разумению, -- а во-вторых, потому, что всякое денежное взыскание будет обеспечено со стороны просительницы: но лишь только я это вымолвил, как он закричит, господи боже мой! Верите ль, ваше высокородие?.. Не знал, куда деваться. 

Чудак!.. Хорошо, хорошо. Я с ним сам об этом поговорю. (Дверь из лакейской потихоньку растворяется.) Кто там? 

Андрюшка сапожник. 

Николай Иванович Холмин. 

Проси. А ты, братец, Андрей Пахомыч, подожди покамест в столовой. Быть может, у нас завяжется серьезный разговор. Ведь он крестный отец Варвары Николаевны.

Здравствуйте, Алексей Андреевич! 

А, почтеннейший! Добро пожаловать! Какими судьбами?.. Прошу покорно! (Подвигает стул.) 

Давно хотелось с вами повидаться. Ну что? Как поживаете? 

Плохо, батюшка Николай Иванович, плохо! Когда хозяйки нет в доме, так какое житье? 

Хозяйки нет -- так что ж? Вы, Алексей Андреевич, не в таких еще годах, чтоб вам оставаться вдовцом. Я думаю, вам и пятидесяти нет. 

Да... с небольшим. 

Невеста, быть может, найдется... 

Вот что? Поздравляю! А кто, если смею спросить? 

Полноте, почтеннейший! Полноте подшучивать! Чай, вы давным-давно знаете. 

Право нет. 

Да перестаньте! Как вам не знать! Вы у них человек свой. 

У кого, Алексей Андреевич? 

Да хоть у Анны Степановны. 

Слукиной? Так вы на ней хотите жениться?.. 

И, нет, батюшка! Анна Степановна ни за кого не пойдет замуж. Да и на что ей? Вот дело другое -- девица безродная, без отца, без матери... 

Как! Так дело-то идет о моей крестной дочери? 

Что ж вы этому так удивились, Николай Иванович? Конечно, мы с ней неровни... 

Конечно, конечно. 

Когда девушка по сиротству или какой ни есть другой причине выходит прежде двадцати лет замуж, так ей надобен муж не ветрогон, не слеток какой-нибудь, а человек зрелых лет, опытный и благоразумный. 

Совершенная правда. 

Хороши муж и жена, которые оба еще в куклы играют! Ведь страсть -- пустое дело, Алексей Андреевич. И к молодому и к старому мужу приглядишься. Любовь пройдет, а дружба и уважение остаются. 

Правда, истинная правда! 

Нет, батюшка, я знаю, какой муж ей надобен. Человек умный (Зорин кланяется), солидный (Зорин кланяется); который не станет учиться, а других может поучить, как дом вести (Зорин кланяется); который ее приданого не промотает, да и своего именья не проживет (Зорин ухмыляется); по милости которого жена будет занимать не последнее место в губернии (Зорин бросает довольный взгляд на свою шляпу с белым плюмажем); который мог бы в одно и то же время быть ее супругом и наставником. Одним словом, такой муж, как вы, Алексей Андреевич! 

Помилуйте!.. Мне, право, совестно! Так вы непрочь от этого? 

Кто? Я! Да если бы это от меня зависело, так я и думать бы не стал; но вы знаете, что ее мачеха... 

С ней-то мы как-нибудь поладим. 

Право? А что, разве уж об этом речь была? 

Как же! Сначала мы говорили все обиняками да намеки друг другу делали; а третьего дня я просто напрямик и сказал. 

Ну, что ж она? 

Почти слово дала; только просила пообождать и до времени не говорить никому. 

Вот что? Ай да Анна Степановна!.. Ну!!! 

А что такое? 

Так, ничего! Что мне в эти сплетни мешаться! Когда они от меня секретничают да не хотят со мною посоветоваться, так мое дело сторона. 

Да что ж вы такое знаете? 

Что я знаю?.. (Помолчав несколько времени.) Послушайте, Алексей Андреевич. Мне вас учить нечего, а на вашем месте я знал бы, как поступить. Все эти секреты да отсрочки ни к чему не ведут. Я настоятельно бы стал требовать помолвки, да не по-домашнему, а публично, торжественно, чтоб весь город знал, что вы женитесь на Вареньке. И мальчишке лет в двадцать остаться с носом вовсе не забавно: а как нашему брату, пожилому человеку, забреют затылок, так признаюсь!.. 

Забреют затылок?.. Так вы полагаете, что Анна Степановна изволит надо мною потешаться? 

Я не говорю этого. И как подумаешь, так на что бы, кажется, ей вас обманывать?.. Э! Да ведь у ней есть тяжебное дело, и если оно должно скоро решиться... 

Ну, нет еще! Очередь не за ним. А позвольте вас спросить: разве у ней есть еще какие-нибудь женишки на примете? 

Женишки? Да в нашем городе, кажется, женихов довольно. Вот хоть Иван Степанович Вельской. 

Э, э, э! Губернаторский племянник! 

Да этого также обракуют. (Поглядев вокруг себя и вполголоса.) А разве князь Владимир Иванович... 

О, о! Вот что? Так и он также сватается за Варвару Николаевну? 

Не знаю! 

Ну, если так, то позвольте, Николай Иванович... И подлинно, это дело надо привести в ясность. 

Однакож, смотрите, не выдавайте меня. 

Не беспокойтесь. 

Ну то-то же! Пожалуйста, чтоб это осталось между нами. 

Да уж будьте уверены! Тут и умерло. 

Правду сказать, мне бы вовсе не след мешаться в эти сплетни. Да и что мне в голову пришло? Вот то-то и есть: язык мой -- враг мой! (Вставая.) Ну, добро, прощайте, Алексей Андреевич. Да смотрите же! 

Не бойтесь! Мы люди присяжные, молчать умеем. Да что ж вы так изволите торопиться? Не угодно ли закусить чего-нибудь? 

Нет, я никогда не завтракаю. 

Не прикажете ли "Донского"?.. Рюмочку мадеры? 

Покорнейше вас благодарю. 

Гм! Гм! Так вы, матушка Анна Степановна, финтить со мной изволите?.. Нет, моя благодетельница! Прошу не прогневаться, мы вас выведем на чистую воду: а покамест... Андрей Пахомыч! Пожалуй сюда! (Секретарь входит.) Так ты говоришь, что советник никак не соглашается с твоим мнением? 

Касательно дела госпожи Слукиной? 

Да! 

И слышать не хочет. 

А что, любезный, -- как ты думаешь, -- ведь оно в самом деле... 

Что греха таить! Плоховато, ваше высокородие. 

То-то и есть! Нехудо бы его еще разок, другой прочесть со вниманием. Да время-то коротко: ведь мы слушаем его на будущей неделе? 

Можно и отложить. 

Нет ли справок каких? 

Как не быть! И если вы прикажете... 

Да, да! Не мешает. Ступай-ка, любезный, да похлопочи об этом. 

(Кланяется и уходит.) 

Извините! Я не смел вас не принять... Но если б вы знали, как я измучен! (Зевает.) Вчера я имел дурачество сесть после ужина по пятидесяти рублей в каску с этим несносным Волгиным. Ах, какой злодей!.. Полчаса думает, полчаса держится за карту, двадцать раз ее меняет. Поверите ли, мы кончили нашу партию без свечей! 

А что вы сделали? 

Проиграл. 

Немного? 

Так, безделицу! (Зевает.) Рублей триста или четыреста -- не помню. 

Почти. 

Так зачем вы играете? 

Для того, чтоб как-нибудь убить время. Мне надобно было приехать сюда, чтобы устроить мое именье, и вот уж я два года занимаюсь хозяйством. Это очень забавно, не спорю. Когда я до обеда порядком пошумлю с моими приказчиками, одного похвалю, другого выбраню; выгоню их наконец из моего кабинета, отобедаю, отдохну, -- вот, кажется, и день прошел, слава богу! -- а с вечером-то что прикажете делать? Неужли ехать в здешний театр, который, хоть мне это казалось и невозможным, право еще хуже московского. 

Нет, шутите! 

В самом деле. Виноват! Здесь иногда в трагедии я смеюсь, а там... о боже мой! Но в Москве есть французский спектакль, в Москве есть даже общество: а здесь, если вас не посадят за карты, так смею спросить, как вы проведете ваш вечер? Говорить! -- О чем? С кем?.. С Хопровой, -- что ее горничная девка свела любовную связь с вице-губернаторским лакеем? С Елецким, -- что у него взбесился полвопегий кобель и перекусал всю стаю? С губернским доктором фон Раухом, -- что он делает из собственного своего табаку отличный кнастер? С Вельдюзевой, -- что у ней сманили третью мадам?.. Конечно, все это имеет свою забавную сторону в первые три дни: но два года!!. Нет, Николай Иванович, холостому человеку, который ищет рассеяния в обществе, невозможно жить в провинции; а если ему придется по своим обстоятельствам заживо схоронить себя в каком-нибудь губернском городе, то он должен непременно... 

Жениться, не правда ли? 

Разумеется. Расчет самый верный: с хорошей женою ему будет весело и дома; с дурной он станет беспрестанно ссориться: следовательно, во всяком случае не умрет от этой проклятой муки (зевает), которая душит меня с утра до вечера. 

Так что ж, Иван Степанович! Лекарство у вас, кажется, под руками. 

Вы думаете? 

Да мало ли у нас невест? Вот, например, Катерина Федоровна Радугина: восемнадцати лет, собой недурна, состояние хорошее, воспитана... 

Прекрасно! Двух слов не умеет сказать сряду и одевается как прачка. Помилуйте! Да ее стыдно будет в люди показать. 

Я думаю, вы не скажете этого о Катеньке Лидиной. Она воспитана в Смольном монастыре, ловка, мила, собою прелесть.. 

То есть молода. Впрочем, конечно, она довольно презентабельна, и если б я что-нибудь к ней чувствовал, так уж верно бы не остановился затем, что у нее ничего нет. Я не хлопочу о богатстве, однакож... 

Понимаю. Так вам бы жениться на единственной дочери первого винного заводчика нашей губернии, у которого, как говорят, есть лежащих до полумиллиона. Конечно, Степанида Алексеевна Салковская не красавица... 

Салковская! Что вы, что вы? Да разве мой дом кунсткамера? Салковская? Побойтесь бога! Да ее можно возить по ярмаркам, чтоб за деньги показывать. 

Ну вот то-то и есть: на вас не угодишь. 

Да вы бог знает кого называете. 

Как бог знает? Я назвал вам первых здешних невест. 

А для чего вы ни слова не говорите о вашей крестнице? 

О Вареньке? 

Да; о Варваре Николаевне. 

Для того, что, по моему мнению, одна и та же девушка не может быть в одно и то же время невестою двух женихов. 

Двух женихов! Что вы хотите сказать? 

Не погневайтесь! Это еще покамест семейная тайна. По-настоящему мне бы не должно было и намекать об этом. 

Ах, сделайте милость!.. 

Послушайте, Иван Степанович. Я могу вам сказать только одно, и то под большим секретом: не сватайтесь за мою крестницу, -- она почти помолвлена. 

За кого? 

Извините, этого я не могу вам сказать. 

Вы меня удивляете! Третьего дня тетушка говорила обо мне с Анной Степановной, и она не только не отказала, но даже подала ей большую надежду. 

Что вы говорите? 

Уверяю вас. 

Ну, это нехорошо, очень нехорошо! Эх, Анна Степановна! Вечно наделает глупостей. 

Так поэтому вы уверены... 

Теперь и сам не знаю, что подумать, -- кого она дурачит, меня или вас? 

Меня!.. Да нет, это невозможно! (Садится опять.) 

Со мною, кажется, ей хитрить нечего, -- так воля ваша! А мне кажется, она дурачит вас. 

Меня? Oh, ceci est trop fort! {О, это чересчур! (ред.).} Я не люблю, чтоб меня дурачили женщины и помоложе Анны Степановны. Впрочем, я во всяком случае благодарен, что вы мне это сказали. Теперь я знаю, как мне должно поступить. 

Постойте, постойте! Что вы хотите делать? 

Не беспокойтесь, я вас не скомпрометирую; но сегодня же эта статская советница скажет мне решительно, принимает ли она мое предложение или нет. Я знаю, что замужество Варвары Николаевны зависит от ее воли; но если она для того, чтоб продолжать грабить свою падчерицу, будет под разными предлогами отделываться от решительного отзыва, то дядя мой как начальник губернии и, без сомнения, наш предводитель дворянства вступятся в положение этой несчастной сироты, тем более что искания мои, как видно по всему, не противны Варваре Николаевне. 

В самом деле? 

А вот послушайте. Недели три тому назад мой дядя давал бал; я приехал поздно, потому что должен был завернуть к Александру Михайловичу Тонскому -- вот к этому гусарскому офицеру -- вы, кажется, с ним знакомы? 

Да! Немножко. 

Он также приглашен был на бал и просил меня заехать за ним в моей карете. Тетушка рассказала мне после все. До моего приезда на бал ваша крестница была печальна, задумчива, рассеянна, беспрестанно смотрела на двери и как будто кого-то дожидалась; но лишь только я показался на бале, она в ту же самую минуту стала весела, разговорчива -- словом, совершенно переродилась. Ну, что вы на это скажете? 

Да; это недаром. 

{Завтрак с танцами (ред.).} у княгини Ландышевой, когда в котильоне к ней подводили два раза меня и Тонского, -- то как вы думаете, кого она каждый раз выбирала?.. Да не забудьте, что это было в глазах ее мачехи; не забудьте также, что Тонской танцует лучше меня и, как кажется, старается очень с ней любезничать. Меня, Николай Иванович! Оба раза меня! Смею спросить, что это значит? 

О, это явное предпочтение! 

Когда я стал в первый раз говорить ей о любви моей, так она побледнела и до того смешалась, что не могла отвечать ни слова. Конечно, не всякий постигнет настоящую причину этого испуга; но тот, кто имеет некоторый опыт, кто успел уже разгадать женское сердце, -- тот без труда поймет, что значит такая необычайная робость. 

Ну, Иван Степанович, исполать вам! Да я вижу, вы настоящий профессор в этом деле. 

Опыт, Николай Иванович, опыт! Женщины имели всегда такое сильное влияние на судьбу мою! В жизни моей было столько необычайных случаев, что я... Да вы, верно, знаете французскую пословицу -- a force de forger... {A force de forger on devient forgeron (франц. пословица) -- по мере того как куешь, становишься сам кузнецом.} 

Как не знать! Однакож я с вами чересчур заговорился: мне еще надобно кой-куда зайти, а уж теперь, я думаю, час первый? 

Едва ли. Да постойте, выпейте со мною чашку шоколаду, 

Я его никогда не пью. (Вставая.)  

Не беспокойтесь. Я коммеражей не люблю, а особливо с тех пор, как живу в провинции. Все то, что слишком обыкновенно, становится скучным. Прощайте. До свиданья. 

Глупое создание! Грубая порода! Ничего не помнит! Ничего не понимает! Да я вколочу в тебя просвещенные понятия! Мало ли я, дурак, толковал тебе об этом?.. Ну, чем человек отличается от медведя? 

Человек отличается от медведя образованностью. 

Следовательно, первая обязанность всякого человека... 

Первая обязанность всякого человека... 

Быть кротким и человеколюбивым... Ну! 

И не поступать, как... не поступать, как... 

И поступать с другими кротко... и сердобольно! 

Ай, ай!.. Кротко и сердобольно... больно... больно. 

Что это вы, князь Владимир Иванович, какую науку преподаете? 

Ах, это вы, Николай Иванович! 

Извините, что я вошел к вам без докладу: в лакейской никого нет. 

Как никого? Возможно ли! (Бежит к дверям и вдруг останавливается.) Да, да! Совсем забыл. Вы знаете, что я либерал, европеец; что я ненавижу эту азиатскую роскошь и никогда не держу более четырех слуг: вчера я должен был двух прогнать в деревню... 

А третьего я сейчас повстречал: он, кажется, ведет четвертого в кабак, чтоб утешить его в горе после острастки. 

Негодяй!.. Закоренелый невежда! Как вы думаете? Он не только не хотел мне верить, но даже осмелился спорить со мною, когда я стал ему толковать, что у нас нет еще ни одной книги... (Отвязывает мальчика.) Пошел в лакейскую!.. Да если ты выйдешь за ворота!.. Прошу покорно садиться. Ну что, не слышали ли чего-нибудь нового? Правда ли, что в Петербурге входят в большое употребление артезианские колодцы? 

Нет, не слыхал. Да для чего бы это? 

Какой вопрос! Помилуйте, Николай Иванович, да будем ли мы когда-нибудь европейцами? 

А разве европеец непременно должен пить воду из артезианского колодца? 

О святая Русь!.. Да неужели вы не постигаете, что отвергать все улучшения, держаться во всем старины, стоять на одном месте, когда вся Европа движется вперед, есть самый верный признак непросвещения. 

Нет, князь, я постигаю, что хорошее перенимать вовсе не стыдно; да только вот беда -- не все хорошее равно хорошо для всех. Перенимать, не думая о том, полезна ли будет эта новость собственно для нас; передразнивать иностранцев только для того, чтоб сказать: "Я иду за веком, я европеец!", воля ваша, а это, по мне, просто пускать пыль в глаза и увлекаться одними фразами, громкими словами, которые, конечно, имеют свою цену после сытного обеда и рюмки шампанского, но которые на тощий желудок никуда не годятся. 

Да почему же вы полагаете, что хоть, например, введение артезианских колодцев... 

Чрезвычайно будет полезно в степных и безводных местах,-- в этом, конечно, никто с вами спорить не станет: но в Петербурге, где подчас от воды не знают куда деваться, смею вас спросить, какую пользу принесут эти артезианские колодцы? 

Пользу? Пользу? Вы только думаете о пользе! Да знаете ли, сударь, что эти-то меркантильные расчеты и убивают все на свете. Прошу говорить о просвещении, вышних взглядах с людьми, которые считают копейки! 

Что ж делать, князь! Каждый думает по-своему. По мне, всякое новое изобретение, служащее к улучшению общественного быта, тогда только достойно подражания, когда оно приносит действительную пользу не одному человеку, не одному и малочисленному классу людей, а целому обществу. Все то, что не облегчает труда рабочих людей, не улучшает состояния простого народа, не оживляет торговли, не уменьшает расходов на первые и необходимые потребности человека, одним словом, что не доставляет существенной и общей пользы, едва ли может быть предметом безусловного подражания. Я удивляюсь изобретательному гению человека, который придумал артезианские колодцы, и стал бы еще более удивляться тому, кто нашел бы способ извлекать из воздуха чистую речную воду; но верно бы не решился тратить и время и деньги на то, чтоб для вседневного употребления добывать воду посредством химического процесса, когда могу просто зачерпнуть ее в реке. Вот, я очень понимаю всю пользу канала, который устраивается теперь близ древней нашей столицы для соединения Москвы реки с Волгою: когда барки с товаром не должны будут отправляться из Москвы в Нижний, чтоб попасть в Петербург, так тут не трудно понять, для чего правительство учреждает это водяное сообщение. 

Водяное сообщение! И, Николай Иванович, кто в наше время станет заботиться о водяных сообщениях! Да разве вы не знаете, что чугунные дороги давно уже убили все каналы? 

Может быть; но до тех пор, пока у нас нет еще чугунных дорог... 

поумнеем, пока не переймем не только обычаев, но даже одежды иностранцев. 

Вот что! Вероятно, князь, это касается до нашего простого народа, потому что мы с вами давно уже носим фраки. А что вы думаете? В самом деле, наш русский мужичок точно поумнеет, если вместо своего теплого овчинного тулупа наденет, а особливо зимою, холодный немецкий камзол или холстинный блуз французского крестьянина. Хоть, по правде сказать, я не очень вижу, почему наш толковый простой народ глупее французского, и когда в тысяча восемьсот четырнадцатом году мне удалось побывать во Франции... 

Да! Вы были в Париже точно так же, как были в нем целые поколения башкирцев, но что от этого прибыли, когда вы смотрели на все сквозь призму этого -- извините! -- квасного патриотизма, которого душа моя выносить не может. Нет, почтенный Николай Иванович! Вы человек умный, не без познаний, много читали; но несмотря на это -- признайтесь -- вы очень, очень отстали от нашего века. 

Статься может, князь. Я человек пожилой, бегать не мастер, да и боюсь: как раз спотыкнешься. 

Мы этого не боимся. 

И, полноте, князь! Будто бы вы никогда и ни в чем не ошибались? Несмотря на премудрость, глубину и либерализм нашего века, мы точно так же, как прежде, рабы своих собственных страстей: следовательно, ошибаемся, делаем глупости и всегда восстаем против здравого смысла, если он противоречит нашему образу мыслей. Встарину закоренелые невежды называли благоразумного человека вольнодумцем, а нынче его же, и может быть те же самые люди, назовут старовером, отсталым и варваром. Нет, Владимир Иванович, люди всегда останутся людьми. Да одна любовь сколько глупостей заставляет нас делать не только в молодых летах, но в годах зрелого рассудка; и если, князь, вы когда-нибудь любили... 

Я?.. Если я любил!.. И вы это спрашиваете?.. У меня? 

Ого! Да вы, кажется, и теперь любите? 

С безумием, с неистовством! 

Ай, ай, ай! 

Невесту? 

Нет. Жену другого. 

Ах, батюшки! Да неужели и вы так же?.. 

О нет! Она свободна. 

Она? Это фантастическое создание пламенного юга? Эта полувоздушная Пери? Эта Сильфида?.. О, как она прекрасна! Какое блаженство льется из-под ее сладострастно опущенных ресниц! Она... Да неужели вы не отгадали, о ком я говорю? 

Нет, князь. Это пиитическое описание вовсе меня с толку сбило. 

Виноват! Я позабыл, что ваш идеал красоты не может быть сходен с моим. Вы любите русскую красоту. По-вашему, была бы только бела да дородна, да румянец во всю щеку. А так как ваша крестная дочь бледна и худощава... 

А, так вы это говорите о Вареньке? 

Да о ком же, Николай Иванович? Кого мог бы я назвать Сильфидою?

Вот что. Вероятно, и вы, князь, ей также нравитесь? 

Этот платок был ее!

Я невольно прижал его к груди, и чувство сладостное и горькое, чувство, вовсе до того мне не знакомое, как дикий зверь впилось в мое сердце. О, сколько поэзии было в этом брошенном платке!

Этот платок был целая поэма.

Она вошла в гостиную, наши взоры встретились -- и все было кончено. 

Так вы даже не говорили с ней об этом? 

Нет! Один взгляд сказал мне все: я прочел в нем и настоящий ад ее положения и будущий рай моего блаженства. Мне нужно было только переговорить с ее мачехою. Тут земной язык был необходим: мы с ней поладили, и, может быть, недели через две вы поздравите меня женихом. 

От всего сердца. Но зачем же через две недели? Зачем не прежде? 

Право? Послушайте, князь, делайте, что хотите, но, по-моему, чем скорее будет ваш сговор с Варенькою, тем лучше. 

Вы думаете? 

И имею полное право так думать. Отвечайте откровенно: как вы полагаете, -- выдавая за вас свою падчерицу, что имеет в виду Анна Степановна, ее счастье или собственную свою выгоду? Да не церемоньтесь, говорите прямо. 

Ну, если вы хотите, так я думаю, что дело идет вовсе не о счастьи вашей крестной дочери. 

Вот видите! Вы теперь поладили с Анной Степановной; а если кто-нибудь другой поладит с ней еще более... Вы меня понимаете? 

Я не скажу вам ничего. Только советую не соглашаться ни на какую отсрочку. Эй, князь, куйте железо, пока оно горячо! Вы не знаете Анны Степановны: она готова объявить торги и с аукциону продать свою падчерицу. 

Что вы говорите? 

Мне чрезвычайно приятно слышать, Николай Иванович. Я вам очень благодарен. 

Не беспокойтесь, князь. Вам, право, не за что меня благодарить. 

Так вы думаете, что я должен... 

Настоятельно требовать, чтоб все было решено, и как можно скорее. Да оно, впрочем, и натурально. Вы сами говорите, что любите без ума Вареньку, а любовь всегда нетерпелива. Это знают все. Это даже поймет и Анна Степановна: ведь всякий из нас любил хоть раз в своей жизни. 

Любил? И, полноте! Да знают ли у нас, что такое любовь? Могут ли холодные сердца, воспитанные на квасе, понимать это чувство, исполненное жизни и энергии? Взгляните на изображение этой неукротимой страсти во всех произведениях юной европейской словесности, -- и если дыхание не сопрется в груди вашей, если волосы ваши не станут дыбом, если вы не постигнете всей прелести этих судорожных восторгов, этих неистовых порывов страсти, этой адской пытки и райского наслаждения, то сделайте милость, Николай Иванович, -- кушайте на здоровье ваши соленые огурцы, живите две трети года по уши в снегу, заведитесь, если хотите, хозяйкою: только, бога ради, не говорите ничего о любви! 

Слушаю, ваше сиятельство! Впрочем, если за мои грехи господь бог пошлет на меня горячку с пятнами, так, может быть, тогда... 

Не будемте говорить об этом! Скажите-ка лучше, увижу ли я вас сегодня вечером у княгини Ландышевой? 

Я постараюсь приехать к ней поранее. Вот женщина, с которой еще можно провести без скуки несколько часов. Не правда ли, что она вовсе не походит на нашу русскую барыню? 

А мне так кажется, что очень походит. Однакож прощайте, князь: мне пора домой! 

Очень вам благодарен. До свиданья!