V
-- Девка, девка!.. Малашка!
Горничная девушка отворила потихоньку дверь в спальню Анны Степановны и остановилась на пороге.
-- Который час?
-- Семь часов, сударыня.
-- Как я заспалась сегодня! Да что ты там стоишь? Войди!
Горничная вошла. За нею перевалилась за порог старуха Кондратьевна, нянюшка Анны Степановны. За Кондратьевной тащилась ключница Мавра. За Маврой две пожилые сенные девушки, из-за которых виднелись головы трех или четырех прачек: они не смели войти в опочивальню их барыни и стояли в уборной. На всех лицах изображались страх, смущение и какое-то робкое любопытство.
-- Что вы, что вы!? -- вскричала Слукина. -- Зачем?
Нянюшка посмотрела на ключницу. Ключница поглядела на сенных девушек. Сенные девушки поглядели друг на друга. Но никто не отвечал ни слова.
-- Ну, что ж вы молчите? Зачем пришли? -- повторила грозным голосом Слукина.
-- Ах, матушка Анна Степановна! -- прохрипела наконец Кондратьевна.
-- Родная ты наша! -- завопила ключница.
-- Да что такое сделалось? -- спросила Слукина, вставая с постели и накидывая на себя шлафрок.
-- Беда, матушка! -- завизжала одна из сенных девушек. -- Такой грех, что и доложить не смеем.
-- Да скажете ли вы мне, проклятые? -- закричала Анна Степановна. -- Говори хоть ты, Кондратьевна.
-- Что, матушка! Несчастье, да и только. Варвара Николаевна без вести пропала.
-- Как пропала?
-- А так, кормилица! Сгинула да пропала. Вчера около полуночи она изволила пойти гулять в сад; Дуняшке приказала себя не дожидаться, а та сдуру-то прилегла соснуть, да и прохрапела до самого утра, окаянная. Как проснулась -- глядь, барышни нет! Постель не измята! Она в сад: и там никого. А калитка отперта! Вот как она увидела, что дело-то худо, -- ко мне! Мы подняли всю дворню на ноги, обшарили все мышиные норочки: нет как нет!
-- Ах, боже мой, да что ж это значит? Неужли Варенька убежала с каким-нибудь пострелом? Быть не может!
"Все ли у вас здорово?" -- спросил он у меня. "А что, Франц Иваныч?" -- "Да так! Вчера этак в полночь подле калитки вашего сада стояла коляска, и я сам видел, какой-то высокий барии с барыней вышли из саду, сели в нее, да и по всем по трем!"
-- Ах, господи! Так в самом деле? -- вскричала отчаянным голосом Слукина. -- Так точно, она ушла! Карету, карету! Одеваться, скорей, сейчас! Ах, срам какой! Бегите к Николаю Ивановичу! Скажите ему, что я поскакала к губернатору. Вот до чего дожила! Что стоите? Ступайте вон!.. Антон и Филька поедут за каретою... Ах, батюшки мои светы, что это! Малашка, черное платье!.. Да поворачивайся, негодная!.. Государи мои; что это! Белый чепец!.. Да, бога ради, карету, скорей карету!
Карету подвезли. Два дюжих лакея посадили в нее Анну Степановну, у которой с горя ноги подкосились и чуть-чуть голова держалась на плечах. Кучер ударил по лошадям, и они взяли с места рысью, -- что обыкновенно случалось в одних только важных и "экстренных" случаях. Анна Степановна была очень сострадательна к животным и особенно берегла своих лошадей: правда, она кормила их одним сеном; но зато всегда ездила шагом. До губернаторского дома было далеко, и Слукина успела обдумать все и приготовиться к своей роли. Она сдернула на одну сторону чепец, растрепала волосы, перевернула наизнанку свою турецкую шаль и до тех пор нюхала скляночку с нашатырным спиртом, пока глаза ее налились кровью, а веки распухли и покраснели. Вот, наконец, усталые кони остановились у подъезда губернаторского дома. Антон и Филька вынули свою барыню из кареты, почти внесли ее на руках на лестницу; потом ввели под руки в столовую и посадили в кресла, которые подал ей вежливый губернаторский камердинер, сказав, что его превосходительство сейчас ее примет. Минут через пять двери из гостиной отворились, и вышел Николай Иванович Холмин.
-- Губернатор просит вас к себе, -- сказал он.
-- Ах, это ты, мой отец! -- вскричала Слукина. -- Помоги мне, родной. Ох, батюшки мои!.. Ноги нейдут.
Николай Иванович пособил ей подняться и, введя под руку, прошептал:
-- Славно, Анна Степановна! Славно! Нельзя лучше. Только, пожалуйста, не так налегайте: тяжело, матушка.
Б гостиной встретил их губернатор; подле него стояли дворянский предводитель и доктор фон Раух.
-- Успокойтесь, сударыня, -- сказал губернатор, усаживая Слукину на канапе.
-- Ах, батюшка, ваше превосходительство! -- завопила она. -- Отец ты наш! Помоги, спаси!
-- Успокойтесь. Будьте уверены, я сделаю все, что от меня зависит. Я сейчас узнал от Николая Ивановича, что Варвара Николаевна...
-- Вот, ваше превосходительство, до чего я дожила! Какой позор! Уйти из моего дома! Убежать бог знает с кем!
-- Как? Так вы не знаете?..
-- Нет, ваше превосходительство! Как бог свят, не знаю.
-- И не имеете даже подозрения?
-- Не имею. Видит бог, не имею! Да и кого я могу подозревать? Как могло прийти мне в голову, чтоб дочь покойного моего Николая Степановича решилась на такое дело? Ах, господи, да неужели бы я стала противиться ее склонности? Уж я ли не любила, я ли не тешила ее, неблагодарную? На всех пошлюсь: в глаза ей смотрела, сдувала с нее каждую порошинку. И чем же она мне отплатила? Ах, я несчастная! Ох, тошно!.. Батюшки мои, тошно!.. Смерть моя!..
Анна Степановна закрыла глаза, голова ее скатилась на грудь, и она упала без чувств на канапе.
-- Воды, скорей воды! -- закричал губернатор. -- Ей дурно!
-- Позвольте! -- сказал доктор фон Раух, взяв за руку Слукину. -- Гм, гм! -- промычал он, нахмурив брови. -- Пульс очень высок, весьма высок... Сильный прилив крови к голове... Посмотрите, как горит ее лицо! Э, да это может иметь серьезные последствия. Сей же час надобно пустить кровь.
-- Вы думаете? -- сказал Холмин.
-- Да, да! Позвольте. Со мною, кажется, есть ланцет. Гей, человек, тарелку!.. Полотенце! Скорей! Скорей! Не надобно терять ни минуты. Потрудитесь, Николай Иванович, заворотить рукав; хотя на правой руке... все равно!
Анна Степановна очнулась.
-- Что вы, что вы? -- вскричала она, отталкивая фон Рауха.
-- Ничего, сударыня, ничего! Потерпите одну минуту. Вам надобно непременно пустить кровь.
-- Ах, батюшка, зачем? На что? Подите прочь, подите прочь!..
-- Как вы себя чувствуете? -- спросил губернатор.
-- Крошечку получше. Ох, батюшка, ваше превосходительство, что мне делать? К чему приступить?.. Надоумите меня, посоветуйте мне!
-- Если вам угодно знать мое мнение, так вот оно. Вероятно, Варвара Николаевна уже обвенчана: следовательно, этого переменить нельзя. На вашем месте я простил бы ее.
-- Как, батюшка, ваше превосходительство? Вы мне советуете...
-- Да вы сами говорили, что не стали бы противиться ее склонности.
-- О, конечно бы не стала!.. Но рассудите милостиво!
-- Я не оправдываю поступка вашей падчерицы: она дурно сделала, что не имела к вам доверенности; вы так ее любите...
-- Как родную дочь! Видит бог, как родную дочь!
-- А если так, сударыня, -- сказал предводитель, -- так будьте же до конца нежной матерью: простите ее!
-- В самом деле, Анна Степановна, -- прибавил Холмин, мигнув украдкою Слукиной, -- ведь, снявши голову, о волосах не плачут. Добро бы дело-то было поправное, а то что толку и себя надрывать и их мучить? Эх, матушка, простите ее!
-- Ну, если все меня просят, -- сказала с глубоким вздохом Слукина, -- так, видно, пришлось простить...
-- Но может быть, -- промолвил губернатор, -- тот, за кого она вышла замуж...
-- Как вы добры, Анна Степановна! -- сказал предводитель.
-- Что ж делать, Николай Иванович! Знаю сама, что это слабость: да уж у меня натура такая!
-- Вы слышите, ваше превосходительство? -- сказал вполголоса Холмин, обращаясь к губернатору. -- Госпожа Слукина добровольно, по одному побуждению своего доброго сердца, прощает мою крестницу. Варенька здесь, Анна Степановна; и если вы позволите ей войти...
-- Ох, постой, батюшка, постой! Дай собраться с духом... Сердце-то у меня, сердце!.. Вот так выскочить хочет.
-- Право, вам не мешает пустить кровь, сударыня, -- шепнул доктор фон Раух. -- Вы в таком волнении...
-- Не ваше дело, батюшка! -- вскричала Слукина. -- Ну, пусть войдет, -- продолжала она, закрывая лицо обеими руками. -- О господи, укрепи меня грешную!
Боковые двери отворились, и молодые вошли в гостиную.
-- Вот она! -- сказал Холмин, подводя к Слукиной свою крестницу.
-- Ну, Варенька, бог тебе судья! -- проговорила Анна Степановна, стараясь всхлипывать. -- Огорчила ты меня на старости! Ну, да так и быть. Господь с тобой! Я прощаю тебя, мой друг!.. Да где же твой муж?
-- Вот он, маменька.
Слукйна подняла глаза: перед нею стоял Тонской. На этот раз она не шутя упала в обморок, и доктор фон Раух добился своего: он пустил ей кровь.
* * *
Недели через две после этого приключения в собрании общества людей "высокого полета" происходил такой разговор:
Княгиня Ландышева (обращаясь к Вельскому). Так князь Владимир Иванович сегодня к нам не будет?
Вельской. Нет, княгиня. Я уговорил его отправиться в деревню.
Гореглядова. Что это вам вздумалось?
Вельской. Так вы не знаете? Князь хотел резаться с Тонским.
Златопольская. Ах, боже мой! Дуэль?
Николаевну Тонскую, урожденную Слукину!
Княгиня. Да неужели он в самом деле был влюблен в эту девочку?
Вельской. До безумия.
Княгиня. Впрочем, у ней очень хорошее состояние. Надобно сказать правду, Анна Степановна поступила с ней весьма благородно: она дала за ней в приданое тысячу душ.
Гореглядова. Право? О, так я понимаю, что Тонской мог в нее влюбиться. Но князь!! Боже мой! Да что он нашел в ней хорошего! Une petite sotte! {Маленькая дурочка (ред.).}
Зарецкая. Худа, бледна, как смерть.
Гореглядова. Стеклянные голубые глаза...
Княгиня. Серые, ma chere.
Гореглядова. Серые или голубые, только в них вовсе нет души.
Златопольская. А нос, ma chere, нос?.. (Взглянув украдкою в зеркало.) Надеюсь, его никто не назовет греческим?
Вельской. И, полноте! Охота вам говорить об этой алебастровой кукле? Мне все кажется, как будто бы ее сейчас на лотке носили.
Зарецкая. Comme vous etes mediant! {Как вы злы (ред.).}
Гореглядова. Для меня этот Тонской несравненно лучше своей жены. (Взглянув исподлобья на Вельского.) Il est assez joli garcon! {Он довольно красивый малый (ред.).}
Княгиня. Да; это правда, он недурен собою, но так обыкновенен! Такие инъобильные формы!..
Зарецкая. Бел, румян...
Златопольская. Светлые волосы... Фи! Настоящая русская физиономия.
Вельской (улыбаясь). Вы, кажется, не всегда это думали.
Златопольская (повернувшись). Ай! Что вы это говорите? Полноте!
Вельской (обращаясь к Зарецкой). Да мне помнится, что и вы...
Зарецкая (ломаясь). Кто?.. Я?.. Quelle idee! {Что за мысль (ред.).}
Вельской. Если не ошибаюсь, так было время, что даже и вы, княгиня...
(взглянув пристально на Вельского). Я?
Вельской. Да, да! Признайтесь, что он вам очень нравился.
Княгиня. Может быть. Я даже вам скажу, когда это было... Да, точно так! В то самое время, когда вы сватались за эту алебастровую куклу.
Гореглядова (вспыхнув). Как? Вельской, вы хотели на ней жениться?
Вельской (с приметным замешательством). Кто? Я?.. Жениться на Слукиной? Помилуйте!..
Княгиня. Да вы почти при мне ей делали предложение.
Гореглядова (не скрывая своей досады). Прекрасно!
Вельской (тихо Гореглядовой). Полноте. (Громко.) Как вам не стыдно, княгиня!
Княгиня. А, Вельской, вы любите шутить над другими!
(ред.).} Так вы хотели жениться?.. (Ее начинает подергивать.)
Княгиня. Qu'avez-vous, ma chere?.. {Что с вами, моя дорогая (ред.).} Что вы!..
Гореглядова. Ничего!.. Dieu!.. {Боже (ред.).} Спазмы! Мне душно!..
Княгиня. Человек! Человек!.. Спирту, воды! (Все суетятся около Гореглядовой.)
Гореглядова (Вельскому). Laissez-moi!.. {Оставьте меня (ред.).} Ах, я задыхаюсь!.. Oh, les hommes, les hommes! {О мужчины, мужчины (ред.).}
Вельской. Это ничего. Пройдет! (Тихо княгине.)
Златопольская (тихо Зарецкой). Как она себя компрометирует!
Зарецкая. Да, a chere! Мне очень ее жаль! Elle eat si bonne!.. {Она так добра (ред.).} (В сторону.) Поеду сейчас рассказать об этом моей кузине!