Юрий Милославский, или Русские в 1612 году [1]
Исторический роман в трех частях
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия [2]: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие -- все угрожало неизбежной погибелью земле русской. Верный сын отечества, боярин Михайло Борисович Шеин [3], несмотря на беспримерную свою неустрашимость, не мог спасти Смоленска. Этот, по тогдашнему времени, важный своими укреплениями город был уже во власти польского короля Сигизмунда [4], войска которого под командою гетмана Жолкевского [5], впущенные изменою в Москву, утесняли несчастных жителей сей древней столицы. Наглость, своевольство и жестокости этого буйного войска превосходили всякое описание (1). Им не уступали в зверстве многолюдные толпы разбойников, известных под названием запорожских казаков, которые занимали, или, лучше сказать, опустошали, Чернигов, Брянск, Козельск, Вязьму, Дорогобуж и многие другие города. В недальнем расстоянии от Москвы стояли войска второго самозванца, прозванного Тушинским вором [6]; на севере -- шведский генерал Понтиус де ла Гарди [7] свирепствовал в Новгороде и Пскове; одним словом, исключая некоторые низовые города [8], почти вся земля русская была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра [9], осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги [10] и знаменитого налета [Так назывались в то время партизаны. (Примеч. М. Н. Загоскина.)] пана Лисовского [11], упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель. Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий [12] и незабвенный старец Авраамий [13] рассылали повсюду, пробудили, наконец, усыпленный дух народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: "Умрем за веру православную и святую Русь!" -- не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни [14], а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан [15].
В эти-то смутные времена, в начале апреля 1612 года, два всадника медленно пробирались по берегу луговой стороны Волги. Один из них, закутанный в широкий охабень [Верхнее платье с длинными рукавами и капюшоном. (Примеч. М. Н. Загоскина.)], ехал впереди на борзом вороном коне и, казалось, совершенно не замечал, что метель становится час от часу сильнее; другой, в нагольном тулупе, сверх которого надет был нараспашку кафтан из толстого белого сукна, беспрестанно останавливал свою усталую лошадь, прислушиваясь со вниманием, но, не различая ничего, кроме однообразного свиста бури, с приметным беспокойством озирался на все стороны.
-- Полегче, боярин, -- сказал он, наконец, с некоторым нетерпением, -- твой конь шагист, а мой Серко чуть ноги волочит.
Передний всадник приостановил свою лошадь; а тот, который начал говорить, поравнявшись с ним, продолжал:
-- Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич! Не дает нам весны. Да и в пору мы выехали! Я говорил тебе, что будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят, так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как мы из Москвы, а скоро ли доедем -- бог весть!
-- Не кручинься, Алексей, -- отвечал другой путешественник, -- завтра мы отдохнем вдоволь.
-- Так завтра мы доедем туда, куда послал тебя пан Гонсевский? [16]
-- Я думаю.
-- Да, и очень скоро.
-- Не прогневайся, государь, а позволь слово молвить: не лучше ли нам переждать, как там все угомонится? Теперь в Москве житье худое: поляки буянят, православные ропщут, того и гляди пойдет резня... Постой-ка, боярин, постой! Серко мой что-то храпит, да и твоя лошадь упирается, уж не овраг ли?..
Оба путешественника остановились; Алексей спрыгнул с лошади, ступил несколько шагов вперед и вдруг остановился как вкопанный.
-- Ну, что? -- спросил другой путешественник.
-- Ох, худо, боярин! Мы едем целиком, а вот, кажется, и овраг... Ах, батюшки-светы, какая круть! Как бог помиловал!
-- Так мы заплутались?
-- Вот то-то и беда! Ну, Юрий Дмитрич, что нам теперь делать?
-- Искать дороги.
-- Да как ее сыщешь, боярин? Смотри, какая метель: свету божьего не видно!
В самом деле, вьюга усилилась до такой степени, что в двух шагах невозможно было различать предметов. Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурное море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в воздухе и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.
-- Я не могу идти далее, -- сказал, наконец, тот из путешественников, который, по-видимому, был господином. Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнеможении упал на землю.
-- Уж не прозяб ли ты, боярин? -- спросил другой испуганным голосом.
-- Да. Я чувствую, кровь застывает в моих жилах. Послушай... если я не смогу идти далее, то покинь меня здесь на волю божию и думай только о себе.
-- Что ты, что ты, боярин! Бог с тобою!
-- Да, мой добрый Алексей, если мне суждено умереть без исповеди, то да будет его святая воля! Ты устал менее моего и можешь спасти себя. Когда я совсем выбьюсь из сил, оставь меня одного, и если господь поможет тебе найти приют, то ступай завтра в отчину боярина Кручины-Шалонского, -- она недалеко отсюда, -- отдай ему...
-- Как, Юрий Дмитрич! чтоб я, твой верный слуга, тебя покинул? Да на то ли я вскормлен отцом и матерью? Нет, родимый, если ты не можешь идти, так и я не тронусь с места!
-- Алексей! ты должен исполнить последнюю мою волю.
-- Нет, боярин, и не говори об этом. Умирать, так умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?
Алексей снял шапку, наклонил голову и стал прислушиваться с большим вниманием.
-- В самом деле, -- сказал Юрий, приподнимаясь на ноги, -- кажется, там лает собака...
-- И мне тоже сдается. Дай-то господи! Завтра же отслужу молебен святому угоднику Алексею... поставлю фунтовую свечу... пойду пешком поклониться Печерским чудотворцам... [17] Чу, опять! Слышишь?
-- Точно, ты не ошибаешься.
-- А где лает собака, там и жилье. Ободрись, боярин, господь не совсем нас покинул.
Кого среди ночного мрака заставала метель в открытом поле, кто испытал на самом себе весь ужас бурной зимней ночи, тот поймет восторг наших путешественников, когда они удостоверились, что точно слышат лай собаки. Надежда верного избавления оживила сердца их; забыв всю усталость, они пустились немедленно вперед. С каждым шагом прибавлялась их надежда, лай становился час от часу внятнее, и хотя буря не уменьшалась, но они не боялись уже сбиться с своего пути.
-- Кажется, недалеко отсюда, -- сказал Юрий, -- я слышу очень ясно...
-- И я слышу, боярин, -- отвечал Алексей, приостановясь на минуту, -- да только этот лай мне вовсе не по сердцу.
-- А что такое?
-- Ничего, ничего; дай-то бог, чтоб было тут жилье!
Они прошли еще несколько шагов; вдруг черная большая собака с громким лаем бросилась навстречу к Алексею, начала к нему ласкаться, вертеть хвостом, визжать и потом с воем побежала назад. Алексей пошел за нею, но едва он ступил несколько шагов, как вдруг вскричал с ужасом:
-- С нами крестная сила! Ну, так... сердце мое чуяло... посмотри-ка, боярин!
Человек в сером армяке, подпоясанный пестрым кушаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого турецкого кинжала, лежал на снегу; длинная винтовка в суконном чехле висела у него за спиною, ас правой стороны к поясу привязана была толстая казацкая плеть; татарская шапка, с густым околышем, лежала подле его головы. Собака остановилась подле него и, глядя пристально на наших путешественников, начала выть жалобным голосом.
-- Ах, боже мой! -- сказал Юрий, -- несчастный, он замерз! -- Забыв собственную опасность, Юрий наклонился заботливо над прохожим и старался привести его в чувство.
Этот плачевный вид, предвестник собственной их участи, усталость, а более всего обманутая надежда -- все это вместе так сильно подействовало на бедного Алексея, что вся бодрость его исчезла. Предавшись совершенному отчаянию, он начал называть по именам всех родных и знакомых своих.
-- Простите, добрые люди! -- вопил он, -- прости, моя Маринушка! Не в добрый час мы выехали из дому: пропали наши головы!
-- Полно реветь, Алексей, -- сказал Юрий, -- поди сюда... Этот бедняк еще жив, он спит, и если нам удастся разбудить его...
-- Эх, родной! и мы скоро заснем, чтоб век не просыпаться.
-- Не греши, Алексей, бог милостив! Посмотри хорошенько: разве ты не видишь, что здесь снег укатан и наши лошади не вязнут: ведь это дорога.
-- Дорога? Постой, боярин... в самом деле... Слава богу! Ну, Юрий Дмитрич, сядем на коней, мешкать нечего.
-- Дай бог ему царство небесное! уж, видно, ему так на роду написано. Поедем, боярин.
-- Нет, я попытаюсь спасти его, -- сказал Юрий, стараясь привести в чувство полузамерзшего незнакомца.
Минуты две прошло в бесплодных стараниях; наконец, прохожий очнулся, приподнял голову и сказал несколько невнятных слов. Юрий, при помощи Алексея, поставил его на ноги, но он не мог на них держаться.
-- Ну, видишь, Юрий Дмитрич, -- сказал Алексей, -- нам с ним делать нечего! поедем. Из первой деревни мы вышлем за ним сани.
-- А пока мы доедем до жилья, он успеет совсем замерзнуть.
-- Что ж делать, боярин: своя рубашка к телу ближе!
-- Алексей, побойся бога! Разве ты не крещеный?
-- Да послушай, Юрий Дмитрич: за тебя я готов в огонь и воду, -- ты мой боярин, а умирать за всякого прохожего не хочу; дело другое отслужить по нем панихиду, пожалуй!..
-- Молчи... и пособи мне посадить его на твою лошадь.
Алексей замолчал и принялся помогать своему господину. Они не без труда подвели прохожего к лошади; он переступал машинально и, казалось, не слышал и не видел ничего; но когда надобно было садиться на коня, то вдруг оживился и, как будто бы по какому-то инстинкту, вскочил без их помощи на седло, взял в руки повода, и неподвижные глаза его вспыхнули жизнию, а на бесчувственном лице изобразилась живая радость. Черная собака с громким лаем побежала вперед.
-- Посмотри, боярин, -- сказал Алексей, -- он чуть жив, а каким молодцом сидит на коне: видно, что ездок!.. Ого, да он начал пошевеливаться! Тише, брат, тише! Мой Серко и так устал. Однако ж, Юрий Дмитрич, или мы поразогрелись, или погода становится теплее.
-- И мне то же кажется.
-- Как бы снег не так валил, то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось было так жутко, хоть тут же ложись да умирай... Ахти, постой-ка: никак дорога пошла направо. Мы опять едем целиком [18].
Тут налево от них послышался лай собаки; незнакомый поворотил в ту сторону.
-- Куда ты, земляк? Постой! -- вскричал Алексей, схватив за повод лошадь, -- или хочешь опять замерзнуть?
Но незнакомый махнул плетью и, протащив несколько шагов за собою Алексея, выехал на большую дорогу.
-- Видишь ли, -- прошептал он едва внятным голосом, -- что моя собака лучше твоего знает дорогу?
-- Эге, да ты стал поговаривать! Ну, что, брат, ожил?
Незнакомый не отвечал ничего и, продолжая ехать молча, старался беспрестанным движением разогреть свои оледеневшие члены; он приподнимался на стременах, гнулся на ту и другую сторону, махал плетью и спустя несколько минут запел потихоньку, но довольно твердым голосом:
Ты разгулье молодецкое!
Ты прости, моя любимая,
Красна девица-душа!
Не трепать рукою ласковой
Щеки алые твои;
А трепать ли молодцу
Мне широким веслом
Волгу-матушку... [19]
-- Ого, товарищ! -- сказал Алексей, -- да ты никак совсем обтаял -- песенки попеваешь!
-- Да, добрые люди, спасибо вам! долго бы мне спать, если бы вы меня не разбудили.
-- Откуда ты? -- спросил Юрий, -- и куда пробираешься?
-- Из-под Москвы; а куда иду, и сам еще путем не знаю. Верстах в пяти отсюда неизменный мой товарищ, добрый конь, выбился из сил и пал; я хотел кой-как добрести до первой деревни...
-- А кто ты таков?
-- Кто я? Как бы вам сказать... Зовут меня Киршею [20]; родом я из Царицына; служил казаком в Батурине, а теперь запорожец.
-- Запорожец! -- вскричал Алексей, отскочив в сторону.
-- Да, -- продолжал спокойно прохожий, -- я приписан в Запорожской Сечи к Незамановскому куреню и, без хвастовства скажу, не из последних казаков. Мой родной брат -- куренной атаман [21], а дядя был кошевым [22].
-- Помилуй господи! -- сказал Алексей. -- Запорожский казак и, верно, разбойник!
-- Нет, товарищ, напрасно. В удальстве я от других не отставал, а гайдамаком [23] никогда не был.
-- Как же ты попал в здешнюю сторону? -- спросил с любопытством Юрий.
здешним.
-- Против кого?
-- А мне что за дело? Про то панство знает, была бы только пожива; ведь стыдно будет вернуться в мой курень с пустыми руками. Другие выставят на улицу чаны с вином и станут потчевать всех прохожих, а мне и кошевому нечего будет поднести.
-- Зачем же ты не пристал к войску гетмана Жолкевского?
-- Спроси лучше, зачем отстал?
-- Так ты беглый?
-- Кто? я беглый? -- сказал прохожий, приостановя свою лошадь. Этот вопрос был сделан таким голосом, что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. -- Добро, добро, так и быть, -- продолжал он, -- мне грешно на тебя сердиться. Беглый! Нет, господин честной, запорожцы -- люди вольные и служат тому; кому хотят.
-- Но разве вы не должны служить королю Сигизмунду?
-- Должны! так говорят и старшие, только вряд ли когда запорожский казак будет братом поляку. Нечего сказать, и мы кутили порядком в Чернигове [24]: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою православною? А эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
-- Но все эти беспорядки скоро прекратятся: московские жители добровольно избрали на царство сына короля польского [25].
-- Добровольно! Хороша воля, когда над тобой стоят с дубиною... нехотя закричишь: давай нам королевича Владислава! Нет, господин честной, не пановать над Москвою этому иноверцу. Дай только русским опериться!
-- Но, кажется, дело кончено, и когда вся Москва присягнула польскому королевичу...
-- Мало ли что кажется! Вот и мне несколько раз казалось, что там направо светит огонек, а теперь ничего не вижу.
-- Огонь! где ты видишь? -- вскричал Алексей.
-- А вон, посмотри: опять показался; видишь -- там, как свечка теплится?
Путешественники остановились. Направо, с полверсты от дороги, мелькал огонек; они поворотили в ту сторону, и через несколько минут Алексей, который шел впереди с собакою, закричал радостным голосом:
-- Сюда, Юрий Дмитрич, сюда! Вот и плетень! Тише, боярин, тише! околица должна быть левее -- здесь. Ну, слава тебе господи! -- продолжал он, отворяя ворота. -- Доехали!.. и вовремя: слышишь ли, как опять завыл ветер? Да пусть теперь бушует как хочет; нам и горюшки мало: в избе не озябнем.
-- А разве мы одни теперь в дороге? -- сказал Юрий, глядя с беспокойством на ужасный вихрь, который снова свирепствовал в поле.
-- Кому быть убиту, тот не замерзнет, -- прошептал Кирша, въезжая в околицу.
Комментарии
[1] . -- Фамилия главного героя романа должна была вызывать у читателей "исторические" ассоциации: род Милославских -- один из самых древних боярских родов в России, особенно возвысившийся несколько позднее событий, изображаемых Загоскиным -- в середине XVII в., после женитьбы царя Алексея Михайловича на дочери одного из Милославских. Вместе с тем фамилия главного героя имеет и литературные истоки, напоминая прежде всего о герое исторической повести Н. М. Карамзина "Наталья, боярская дочь" (1792) -- Любославском. Ряд эпизодов восходит к этой повести (см. коммент. [57], [184], [204]). Вынесение в заголовок имени и фамилии главного героя преследовало цель создать впечатление подлинности происходящего. Подобный прием использован был А. С. Пушкиным (см. коммент. к заглавию романа "Евгений Онегин" в кн. Ю. М. Лотман. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. Л., 1980, с. 112-116). Создание иллюзии достоверности могло обосновываться автором как художественный прием. Так, Ж. -Ж. Руссо в предисловии к своему роману "Юлия, или Новая Элоиза" (подзаголовок: "Письма двух любовников, живущих в маленьком городке подножия Альп". Собраны и изданы Ж. -Ж. Руссо) писал: "Я выступаю в роли издателя, однако ж, не скрою, в книге есть доля и моего труда. А быть может, я сам все сочинил, и эта переписка -- лишь плод воображения" (Ж. -Ж. Руссо. Избранные сочинения в 3-х томах, т. 2. М., 1961, с. 9). К созданию впечатления достоверности стремились и авторы исторических романов, что находило отражение и в "именных" заглавиях (например, у В. Скотта -- "Роб Рой", "Айвенго". "Гай Маннеринг", "Квентин Дорвард").
Русские в 1612 году. -- Второе заглавие как бы анонсировало содержание произведения (ср.: С. Ричардсон. Кларисса, или История молодой леди; Вольтер. Кандид, или Оптимизм; Бомарше. Безумный день, или Женитьба Фигаро; В. Т. Нарежный. Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова). Двойное заглавие в романе Загоскина указывало вместе с тем и на два сюжетных аспекта: частный и исторический. Название романа восходит также к первому историческому роману В. Скотта "Уэверли, или Шестьдесят лет назад". Подобная "оглядка" на В. Скотта ориентировала читателя не только на содержание произведения, но и на литературную традицию, с которой оно связано.
Исторический роман в трех частях"Евгения Онегина": роман в стихах). Примечательно, что последующие исторические сочинения Загоскина или вовсе не имели подзаголовка, или жанр их определялся иначе (см. Основные даты жизни и творчества наст. изд.).
[2] етия... -- Начало XVII в. в России называли Смутным временем. Уже годы царствования Бориса Годунова (1598-1605) были отмечены неурожаями, приведшими к голоду, и вспышкам крупных народных восстаний (1603 г. -- восстание под предводительством Хлопка). В 1603 г. в Польше объявился самозванец, назвавший себя царевичем Димитрием (Димитрий, сын Ивана Грозного, был возможным наследником престола, но во время царствования своего старшего брата Федора Иоанновича внезапно при неясных обстоятельствах погиб в Угличе; согласно версии, официально заявленной в царствование Василия Шуйского, убийцей царевича был назван Борис Годунов). Высшая польская знать поддержала Лжедмитрия. В 1605 г. он воцарился в Москве. Однако в результате восстания 17 мая 1606 г. самозванец был убит. При участии заговорщиков царем был выбран Василий Шуйский. В эти же годы (1606-1607) началось крестьянское восстание под предводительством Ивана Болотникова. Политика правительства Шуйского привела к еще большему ослаблению страны и открыла доступ для иноземного вмешательства. Речь Посполитая стремилась подчинить Россию, сначала поддерживая нового Лжедмитрия, а затем путем открытой интервенции. Войско Лжедмитрия II было остановлено под Москвой и в 1610 г. разгромлено. Польские интервенты осадили Смоленск, взяли ряд городов и заняли Москву. Шведы захватили новгородские земли. После свержения в результате заговора Василия Шуйского (1610) власть перешла к Боярскому правительству ("семибоярщина"). По договору бояр с польским королем Сигизмундом III русским царем был признан его сын Владислав. 21 сентября 1610 г. правительство тайно разрешило польским войскам вход в Москву. С октября того же года фактическая власть перешла от бояр к начальникам польского гарнизона С. Жолкевскому, а после его отъезда из Москвы -- А. Гонсевскому. В 1611 г. было организовано Первое земское ополчение для борьбы с интервентами. Инициаторами его выступили жители Рязани, где воеводой был Прокопий Петрович Ляпунов. К ополчению присоединились также бояре и воеводы из лагеря Лжедмитрия II, казацкие отряды. В марте 1611 г. ополчение выступило из Коломны в сторону Москвы. Главные силы ополчения вошли в Москву (24 марта) и расположились на окраинах Яузских и Тверских ворот. Но вскоре внутри ополчения начались разногласия между дворянством и казачеством. В июле казаками был убит Ляпунов. После этого многие дворяне покинули ряды ополчения, и под Москвой остались преимущественно казацкие отряды. В сентябре 1611 г. в Нижнем Новгороде по инициативе земского старосты Кузьмы Минина начался сбор средств для создания нового ополчения. Военным руководителем был приглашен князь Д. М. Пожарский. В марте 1612 г. Второе ополчение выступило из Нижнего Новгорода в сторону Москвы и в начале апреля прибыло в Ярославль, куда подошли отряды из других русских городов.
Загоскин несколько нарушает хронологию событий. Так, действие романа начинается в апреле 1612 г. и в апреле же Юрий Милославский участвует в совете нижегородских бояр по поводу организации ополчения, хотя ополчение к этому времени уже находилось в Ярославле. См. историческое замечание (3) Загоскина и коммент. к нему.
"русской старине" рекомендовал Загоскину по его просьбе известный журналист М. Н. Макаров, сам интересовавшийся "древностями русскими" и время от времени публиковавший свои находки в журналах. "Искать требуемой вами от меня старины, милостивый государь Михаил Николаевич, -- писал Макаров Загоскину, -- присужу и присоветую вам читать примечания к "Истории Государства Российского", да и самое "Историю", том 8, 9, 10 и 11. Там много любопытного, много говорится, по желанию вашему, и об одежде и об обычаях наших предков. Скучно, сбивчиво, или яснее сказать довольно будет труда, может быть, для нетерпения вашего -- как же быть: терпением все преодолевается! Менее, нежели в "Истории" Карамзина, однако ж с любопытством, можно прочитать кое-что о желанных вам предметах в Успенском" (Письмо М. Н. Макарова к М. Н. Загоскину, вторая половина 1827 г. -- Отдел рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 291, архив М. Н. Загоскина, N 105, л. 1). Успенский Г. П. -- автор книги "Опыт повествования о древностях русских" (Харьков, 1818). Кроме того, Макаров советовал Загоскину просмотреть "Московский вестник" и "Вестник Европы" за 1827 г., где публиковались материалы о старинном русском быте и традиционных обычаях и обрядах. В архиве М. Н. Загоскина сохранился также альбом" писателя (ГПБ, ф. 291, N 27), частично отражающий процесс начальной работы над "Юрием Милославским". Здесь имеются выписки о "древностях русских" с указанием страниц из книги Г. П. Успенского и из "Древней Российской Вивлиофики" (периодического издания начала 1770-х годов, посвященного отечественной старине"). Выписки эти касаются главным образом описаний быта и озаглавлены так: "О строении", "О экипаже, одежде и обуви", "Столовая посуда, кушанья и напитки" и т. п.
Большую часть исторических сведений Загоскин почерпнул из Истории Государства Российского" Н. М. Карамзина (главным образом из двенадцатого тома "Истории...", посвященного событиям 1608-1611 гг. и вышедшего как раз в период работы над "Юрием Милославским" -- в 1829 г.). Труд Карамзина был самым авторитетным источником для писателей, бравшихся за исторические сюжеты (см., например, "Думы" К. Ф. Рылеева, "Борис Годунов" А. С. Пушкина). Однако Карамзин не успел довести повествование далее середины 1611 г. (он умер в 1826 г.), и XII том "Истории..." печатался уже без его участия. Поэтому Загоскину приходилось пользоваться, особенно при рассказе об освобождении Москвы, материалами летописей -- прежде всего "Новым летописцем" (изд. 1771 или 1788 гг. под названием: "Летопись о многих мятежах" или "Русская летопись по Никонову списку. Осьмая часть". СПб., 1792; современное изд.: "Полное собрание русских летописей", т. XIV (1-я половина). М., 1965) и "Сказанием Авраамия Палицына" (изд. 1784 или 1822 гг.; современное изд.: "Сказание Авраамия Палицына". М. -Л., 1955).
Помимо указанных источников, сведения об исторических событиях и лицах, о ежедневном быте "русских в 1612 году" Загоскин мог почерпнуть из исторических очерков своего времени, посвященных началу XVII столетия (см., например, "Краткое изображение бессмертных подвигов нижегородского гражданина Козьмы Минина и князя Дмитрия Михайловича Пожарского". М., 1817), из книг Г. П. Успенского, Г. -Ф. Миллера, Адама Олеария, с которыми он определенно был знаком (см. коммент. [209], [210], [212]), из журнальных статей но истории русского быта (например, статьи в "Московском вестнике" за 1827 г.: "Домашняя жизнь царя Федора Иоанновича" (пер. с англ.), "О старинных русских свадьбах" и др.). Анализ некоторых исторических источников "Юрия Милославского" см. также: И. И. Замотин. Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе, т. II. СПб. -М., 1913.
[3] Шеин Михаил Борисович (ум. в 1634 г.) -- воевода, возглавлявший оборону Смоленска (16 сентября 1609 г. -- 3 июня 1611 г.). Так как польские войска заняли в сентябре 1610 г. Москву, положение Смоленска было очень тяжелым. Когда Смоленск был взят, Шеин попал в плен. Оборона Смоленска сыграла большую роль в борьбе с интервентами, так как отвлекала на себя значительную часть войск. До осады Смоленск был крепостью, защищавшей западные границы России. После взятия был присоединен к Польше и возвращен России лишь в 1654 г.
[4] Сигизмунд III (1566-1632) -- король польский; сам он в походе 1610-1611 гг. не участвовал.
похода 1610 г. под Смоленск, тем не менее сражался во главе польских войск; позднее требовал от "седьмочисленных бояр" избрать королевича Владислава на русский престол; во главе польских войск вошел в Москву.
[6] ... прозванного Тушинским вором... -- Лжедмитрий II получил такое прозвище в связи с тем, что его войска располагались лагерем в Тушине, под Москвой.
[7] Понтиус де ла Гарди -- Делагарди Якоб Понтус (1583-1652), начальник отряда, направленного по договору с Василием Шуйским шведским королем Карлом IX. В марте 1610 г, русские войска под командованием М. И. Скопина-Шуйского (см. коммент. [118]) и шведский отряд пол началом Делагарди разбили войско Лжедмитрия II и освободили Москву от осады. Однако в июле 1610 г. Делагарди заключил перемирие с поляками, захватил Новгород и ряд других городов.
[8] ... низовые города... -- расположенные в низовьях.
[9] Сергиевская лавра -- Троице-Сергиев монастырь, осада которого (сентябрь 1608 г. -- январь 1610 г.) так и не принесла успеха неприятелю.
лавры.
[11] Лисовский Александр Иосиф (ум. в 1616 г.) -- участник польской интервенции. Сформированный им отряд наездников совершал опустошительные набеги на русские земли. Вместе с Сапегой возглавлял осаду Троице-Сергиевой лавры.
[12] Дионисий (ок. 1570/1571-1630) -- архимандрит Троице-Сергиева монастыря с 1610 г. Участвовал в составлении и рассылке грамот по русским городам с призывом идти на освобождение Москвы.
[13] Авраамий Палицын (Аверкий Иванович) (родился не позднее 1550-х гг. -1626) -- с 1608 г. келарь (хранитель припасов и казны) Троице-Сергиева монастыря. Автор "Сказания", посвященного "смутному времени", он отводит себе значительную роль в освобождении Москвы в 1612 г. В сознании людей первой трети XIX в. Палицын, наряду с Мининым и Пожарским, представлялся одним из центральных деятелей своей эпохи (ср.: А. С. Пушкин: "... смутные времена Минина и Авраамия Палицына" -- "Юрий Милославский, или Русские в 1612 году", рецензия (1830); Н. И. Надеждин: "... исторические подвиги Мининых, Палицыных и Пожарских..." -- "Телескоп", 1831, N 14, с. 224). Во время нашествия французов на Россию в 1812 г., когда раздались патриотические призывы к единению всех сословий в борьбе с врагом, своеобразным символом такого единения служили имена князя Пожарского, посадского Минина и монаха Палицына.
[14] ... Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни... -- Пожарский Дмитрий Михайлович (1578-1642) -- один из руководителей нижегородского ополчения. С начала 1610 г. -- воевода в Зарайске. Участник Первого ополчения и сражений в Москве 19-20 марта 1611 г. В бою в районе Лубянки Пожарский был ранен, переправлен в Троице-Сергиеву лавру, а затем в свое имение Мутреево, недалеко от Нижнего Новгорода.
старостой и возглавил организацию Второго ополчения.
[16] Гонсевский Александр Корвин (ум. в 1645 г.) -- польский воевода, один из организаторов похода в Россию. В 1610 г. вошел в Москву вместе с гетманом Жолкевским во главе польских войск и стал начальником польского гарнизона в русской столице. Во время осады Кремля Гонсевский бежал из Москвы.
[17] ... поклониться Печерским чудотворцам... -- то есть побывать в Киево-Печерской лавре.
[18] Мы опять едем целиком... -- по целине, без дороги.
[19] Гой ты море, море синее! -- Начиная с пятой строки песни цитируется отрывок из "Старинной русской песни", напечатанной в "Московском вестнике" (1827, ч. VI, N XXIV, с. 390).
XIX в. -- "Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым". Во втором издании сборника (1818) издатель К. Ф. Калайдович сообщал в предисловии, что Кирша Данилов -- "вероятно, козак, ибо он нередко воспевает подвиги сего храброго войска с особенным восторгом". Словосочетание "козак Кирша Данилов" стало устойчивым при обозначении составителя книги (см., например: "Видение на горе Парнасе". -- "Невский зритель", 1820, ч. I, N 2, с. 54).
[21] Куренной атаман -- в Запорожской Сечи начальник над куренем. Курень -- жилище казаков; употребляется и как обозначение войсковой единицы.
[22] Кошевой атаман -- главный начальник запорожского войска (коша), который избирался всеми куренями на "раде" сроком на один год.
[23] Гайдамак -- здесь: разбойник.
[24] ... и мы кутили порядком в Чернигове... -- Рассказ Кирши вполне "историчен". Многие донские казаки в конце царствования Бориса Годунова участвовали в крестьянском движении на северной Украине; некоторые выступали в союзе с самозванцами. Несколько казачьих отрядов были отправлены Лжедмитрием II на осаду Троице-Сергиевой лавры (ниже Кирша упомянет о том, что "сам служил в войске гетмана Сапеги, который стоял под Троицей").
был заключен договор, согласно которому русским царем должен был стать Владислав. По договору (так и не выполненному) Владислав обязывался принять православие, что было заведомо маловероятным, а Сигизмунд -- вывести войска из России и снять осаду со Смоленска, в чем тоже можно было сомневаться.