Глава III
-- Хлеб да соль, добрые люди! -- сказал Юрий, помолясь иконам.
-- Милости просим! -- отвечал хозяин.
-- Ах, сердечный! -- вскричала хозяйка, -- смотри, как тебя занесло снегом! То-то, чай, назябся!
-- А вот отогреемся, -- сказал Кирша, помогая Юрию скинуть покрытый снегом охабень.
-- Да это никак боярин, -- шепнула хозяйка своему мужу.
Скинув верхнее платье, Юрий остался в малиновом, обшитом галунами полукафтанье; к шелковому кушаку привешена была польская сабля; а через плечо на серебряной цепочке висел длинный турецкий пистолет. Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: "Милости просим, господин честной, милости просим!" -- и даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и предложил ему занять почетное место под образами.
-- Спасибо, добрый человек! -- сказал Юрий. -- Я больно прозяб и лягу отогреться на печь.
-- Откуда твоя милость? -- спросил купец.
-- Из Москвы, хозяин.
-- Из Москвы! А что, господин честной, точно ли правда, что там целовали крест королевичу Владиславу?
-- Правда.
-- Вот тебе и царствующий град! -- вскричал стрелец. -- Хороши москвичи! По мне бы уже лучше покориться Димитрию.
-- Покориться? кому? -- сказал земский. -- Самозванцу?.. Тушинскому вору?..
-- Добро, добро! называй его как хочешь, а все-таки он держится веры православной и не поляк; а этот королевич Владислав, этот еретик...
-- Слушай, товарищ! -- сказал Юрий с приметным неудовольствием, -- я до ссор не охотник, так скажу наперед: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не говори.
-- А почему бы так?
-- А потому, что я сам целовал крест королевичу Владиславу и при себе не дам никому ругаться его именем.
Сожаление и досада изобразились на лице молчаливого проезжего. Он смотрел с каким-то грустным участием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось, вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец, земский, с видом величайшего унижения, спросил у Юрия:
-- Скоро ли пресветлый королевич польский прибудет в свой царствующий град Москву?
-- А что, ваша милость, чай, уж давным-давно и послы в Польшу отправлены?
-- Нет, не в Польшу, -- сказал громким голосом молчаливый незнакомец, -- а под Смоленск, который разоряет и морит голодом король польский в то время, как в Москве целуют крест его сыну.
Юрий приметным образом смутился.
-- Уж эти смоляне! -- вскричал земский. -- Поделом, ништо им! Буяны!.. Чем бы встретить батюшку, короля польского, с хлебом да с солью, они, разбойники, и в город его не пустили!
-- Эх, господин земский! -- возразил купец, -- да ведь он пришел с войском и хотел Смоленском владеть, как своей отчиной.
-- Так что ж? -- продолжал земский. -- Уж если мы покорились сыну, так отец волен брать что хочет. Не правда ли, ваша милость?
Лицо Юрия вспыхнуло от негодования.
-- Нет, -- сказал он, -- мы не для того целовали крест польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая коршунов, делили по себе и рвали на части святую Русь! Да у кого бы из православных поднялась рука и язык повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал сохранить землю русскую в прежней ее славе и могуществе?
-- И, государь милостивый! -- подхватил земский, -- можно б, кажется, поклониться королю польскому Смоленском. Не важное дело один городишко! Для такой радости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы можно отступиться.
-- Я повторяю еще, -- сказал Юрий, не обращая никакого внимания на слова земского, -- что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою голову. Но тот, -- прибавил он, взглянув с презрением на земского, -- тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже -- хуже некрещеного татарина!
Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, блистали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий, не заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на печь и, разостлав свой широкий охабень, лег отдохнуть.
-- А что, -- спросил Кирша у хозяина, -- чай, проезжие гости не все у тебя приели?
-- Щей нет, родимый, -- отвечал хозяин, -- а есть только толокно да гречневая каша.
-- И на том спасибо! Давай-ка их сюда.
-- А его милость что будет кушать? -- спросила заботливо хозяйка, показывая на Юрия.
-- Не хлопочи, тетка, -- сказал Алексей, войдя в избу, -- в этой кисе [42] есть что перекусить. Вот тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь... Послушайте-ка, добрые люди, -- продолжал он, обращаясь к проезжим, -- у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?
-- Это мой жеребец, -- отвечал молчаливый незнакомец.
-- Ой ли? Ну, брат, какой знатный конь! Жаль, если он себе на какой-нибудь рожон бок напорет! Ступай-ка скорей: он отвязался и бегает по двору.
Незнакомый вскочил и вышел поспешно из избы.
-- Что это за пугало? Не знаешь ли, кто он? -- спросил земский у хозяина.
-- Откуда он едет?
-- Господь его знает! Вишь, какой леший, слова не вымолвит!
-- Да! у него лицо не миловидное, -- заметил купец. -- Под вечер я не хотел бы с ним в лесу повстречаться.
-- А какой ражий детина! -- примолвил стрелец, -- я таких богатырских плеч сродясь не видывал.
Между тем Алексей и Кирша сели за стол.
-- Ну, брат, -- сказал Алексей, -- тесненько нам будет: на полатях лежат ребятишки, а по лавкам-то спать придется нам сидя.
-- Молчи! будет просторно, -- шепнул Кирша, принимаясь есть толокно.
Купец, который не смел обременять вопросами Юрия, хотел воспользоваться случаем и поговорить вдоволь с его людьми. Дав время Алексею утолить первый голод, он спросил его: давно ли они из Москвы?
-- Седьмой день, хозяин, -- отвечал Алексей. -- Словно волов гоним! День стоим, два едем. Вишь, какую погоду бог дает!
-- А что, вы московские уроженцы?
-- Как же! мы оба с барином природные москвичи.
-- Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве? [43]
-- Вестимо, хозяин! Я был и в Кремле, как этот еретик, видя беду неминучую, прыгнул в окно [44]. Да, видно, черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, проклятый!
-- Ему бы поучиться летать у жены своей, Маринки [45], -- сказал стрелец. -- Говорят, будто б эта ведьма, когда приступили к царским палатам, при всех обернулась сорокою, да и порх в окно!.. Чему ж ты ухмыляешься? -- продолжал он, обращаясь к купцу. -- Чай, и до тебя этот слух дошел?
-- Не всякому слуху верь, -- сказал с важностию купец.
-- Знаю, знаю! вы люди грамотные, ничему не верите.
-- Ученье свет, а неученье тьма, товарищ. Мало ли что глупый народ толкует! Так и надо всему верить? Ну, рассуди сам: как можно, чтоб Маринка обернулась сорокою? Ведь она родилась в Польше, а все ведьмы родом из Киева.
-- Оно, кажись, и так, хозяин, -- продолжал стрелец, почти убежденный этим доказательством, -- однако ж вся Москва говорит об этом.
-- Да она и теперь еще около Москвы летает, -- сказал Кирша, положа на стол деревянную ложку, которою ел толокно.
-- Неужели в самом деле? -- вскричал купец.
-- Как видел?
-- А вот так же, хозяин, как вижу теперь, что у тебя в этой фляжке романея. Не правда ли?
-- Ну, да; так что ж?
-- Ничего.
-- Но где ж ты ее видел?
-- Где? Как бы тебе сказать?.. Не припомню... у меня морозом всю память отшибло.
-- Добро, добро, -- сказал купец, -- дай-ка сюда свой стакан...
-- Спасибо! Да наливай полнее... Хорошо! Ну, слушай же, -- продолжал запорожец, выпив одним духом весь стакан, -- я видел Маринку в Тушине, только лгать не хочу: на сороку она вовсе не походит.
-- В Тушине?
-- Да, в Тушине, вместе с Димитрием, которого вы называете вторым самозванцем, а она величает своим мужем.
-- Вот что!.. Так ты и Тушинского вора знаешь?
-- Как не знать!
-- Правда ли, что он молодчина собою? -- спросил стрелец.
-- Какой молодчина!.. Ни дать ни взять польский жид. Вот второй гетман его войска, пан Лисовский, так нечего сказать -- удалая голова!
-- Лисовский! -- вскричал купец. -- Этот злодей!.. душегубец!..
-- Да, хозяин, где он пройдет с своими сорванцами, там хоть шаром покати! -- все чисто: ни кола ни двора. Но зато на схватке всегда первый и готов за последнего из своих налетов сам лечь головою -- лихой наездник!
-- Так ты его знаешь? -- спросил купец.
-- Как не знать! Дай-ка, хозяин, еще стаканчик... За твое здоровье!..
-- Говорят, у этого Лисовского, -- сказал купец, спрятав за пазуху свою фляжку, -- такое демонское лицо, что он и на человека не походит.
-- Да, он не красив собою, -- продолжал Кирша. -- Я знаю только одного удальца, у которого лицо смуглее и усы чернее, чем у пана Лисовского. Прежде этого молодца не меньше Лисовского боялись...
-- Теперь он, чай, шатается по лесу и страшен только для вашей братьи купцов.
-- Кто ж этот человек?
-- Кто этот человек?.. Кой прах! у меня опять в горле пересохло... Дай-ка, хозяин, свою фляжку... Спасибо! -- продолжал Кирша, осушив ее до дна. -- Ну, что бишь я говорил?
-- Ты говорил о каком-то человеке, -- сказал купец, -- который, по твоим словам, страшнее Лисовского.
-- Да, да, вспомнил! этот верзила был есаулом [46] у разбойничьего атамана Хлопки... [47]
-- У которого, -- сказал земский, -- было в шайке тысяч двадцать разбойников и которого еще при царе Борисе...
-- Разбил боярин Басманов, -- прервал Кирша. -- Ну да; самого Хлопку-то убили, а есаул его ускользнул. Да вы, чай, о нем слыхали? Он прозывается Чертов Ус.
-- Как не слыхать, -- сказал купец. -- Оборони господи! Говорят, этот Чертов Ус злее своего бывшего атамана.
-- А пуще-то всего он не жалует губных старост да земских [48], -- примолвил Кирша. -- Кругом Калуги не осталось деревца, на котором бы не висело хотя по одному земскому ярыжке.
-- Разбойник! -- закричал земский.
-- А разве ты его знавал? -- спросил купец запорожца.
-- Знакомства с ним не водил, а видать видал.
-- Где же ты видел?
-- Я видел его два раза, -- отвечал Кирша. -- Первый раз в Калуге, где была у него разбойничья пристань; а во второй... -- прибавил он вполголоса, но так, что все его слышали, -- а во второй раз -- я видел его здесь.
-- Как здесь?.. -- вскричал купец, помертвев от ужаса.
-- Давно ли? -- спросил земский заикаясь.
-- Сегодня, -- отвечал равнодушно Кирша.
-- Сегодня?.. -- повторил купец глухим, прерывающимся голосом. -- С нами крестная сила! Да где ж он?..
-- Сейчас сидел вон там -- в переднем углу, под образами.
-- Так это он! -- вскричал купец, и все взоры обратились невольно на пустой угол. Несколько минут продолжалось мертвое молчание, потом все пришло в движение на постоялом дворе. Алексей хотел разбудить своего господина, но Кирша шепнул ему что-то на ухо, и он успокоился. Купец и его работники едва дышали от страха; земский дрожал; стрелец посматривал молча на свою саблю; но хозяин и хозяйка казались совершенно спокойными.
-- А бог весть, один ли! -- возразил земский. -- Он что-то часто в окно поглядывал.
-- Да, да, -- подхватил дрожащим голосом купец, -- он точно кого-то дожидался. А за поясом у него... видели, какой ножище? аршина в два!
-- Слушай, хозяин, -- сказал торопливо земский, -- беги скорей на улицу, вели ударить в набат!..
-- Эк-ста, что выдумал! В набат! -- отвечал хозяин. -- Да разве здесь село? У нас и церкви нет.
-- Все равно! сделай тревогу, сбери народ!.. Да скачи скорей к губному старосте [Почти то же, что нынешний капитан-исправник. (Примеч. М. Н. Загоскина.)]; он верстах в пяти отсюда и мигом прикатит с объезжими [49].
-- Что ты, бог с тобою! -- вскричала хозяйка. -- Да разве нам белый свет опостылел! Станем мы ловить разбойника! Небойсь наш губной староста не приедет гасить, как товарищи этого молодца зажгут с двух концов нашу деревню! Нет, кормилец, ступай себе, лови его на большой дороге; а у нас в дому не тронь.
-- Дура! -- сказал стрелец, -- да разве ты не боишься, что он вас ограбит?
-- И, батюшка, около нас какая пожива! Проводим его завтра с хлебом да с солью, так он же нам спасибо скажет.
-- Да нам и не впервой, -- прибавил хозяин. -- У нас стаивали не раз, -- вот эти, что за польским-то войском таскаются... как бишь их зовут?.. да! лагерная челядь. Почище наших разбойников, да и тут бог миловал!
-- Ну, как хотите, -- сказал купец, -- ловите его или нет, а я минуты здесь не останусь, благо погода унялась. Ступайте, ребята, запрягайте лошадей! да бога ради проворнее.
-- Так и я с тобою, -- сказал стрелец. -- Тебе будет поваднее со мною ехать; видишь, у меня есть чем оборониться.
а кто они? Бог весть!
-- Правда, правда! -- шепнул купец, поглядывая робко на Киршу. -- Посмотрите-ка, у этого озорника, что вытянул всю мою флягу, нож, сабля... а рожа-то какая, рожа!.. Ух, батюшки! Унеси господь скорее!..
Двери отворились, и незнакомый вошел в избу. Купец с земским прижались к стене, хозяин и хозяйка встретили его низкими поклонами; а стрелец, отступив два шага назад, взялся за саблю. Незнакомый, не замечая ничего, несколько раз перекрестился, молча подостлал под голову свою шубу и расположился на скамье, у передних окон. Все проезжие, кроме Кирши и Алексея, вышли один за другим из избы.
-- Теперь растолкуй мне, Кирша, -- сказал вполголоса Алексей, -- что тебе вздумалось назвать разбойником этого проезжего?
-- Как что? Посмотри, какой простор!.. На любой лавке ложись!
-- Есть за что; а если его схватят?..
-- Ах ты голова, голова! То ли теперь время, чтоб хватать разбойников? Теперь-то им и житье: все их боятся, а ловить их некому. Погляди, какая честь будет этому проезжему: хозяин с него и за постой не возьмет.
Через несколько минут купец, в провожании земского и стрельца, расплатясь с хозяином, съехал со двора. Кирша отворил дверь, свистнул, и его черная собака вбежала в избу.
Это напомнило Алексею, что барин его также еще не ужинал; но, видя, что Юрий спит крепким сном, он не решился будить его.
-- Скажи-ка мне, -- спросил запорожец, ложась на скамью подле Алексея, -- верно, у твоего боярина есть на сердце кручина? Не по летам он что-то пасмурен.
-- Да, брат, есть горе.
-- Что, чай, сокрушила молодца красна девица?
Тут Алексей, понизив голос, стал что-то рассказывать Кирше, который, выслушав спокойно, сказал:
-- Эх, любезный, жаль, что твой боярин не запорожский казак! У нас в куренях от этого не сохнут; живем, как братья, а сестер нам не надобно (4). От этих баб везде беда. Доброй ночи, товарищ!
Скоро все утихло на постоялом дворе, и только от времени до времени на полатях принимались реветь ребятишки; но заботливая мать попеременно то колотила их, то набивала им рот кашею, и все через минуту приходило в прежний порядок и тишину.
Комментарии
[43] Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве? -- Кем был человек, называвший себя в 1603-1605 гг. царевичем Димитрием, неизвестно. Долгое время эта личность отождествлялась с беглым иноком Чудова монастыря (в Московском Кремле) Григорием, в миру галичским сыном боярским Юшкой Богдановым сыном Отрепьева. Так полагал и Карамзин. Позднее была выдвинута версия о том, что под именем Лжедмитрия I выступал кто-то другой, но не Отрепьев (см.: Н. И. Костомаров. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия, т. I. СПб., 1868, с. 170: "Имя Гришки, очевидно, было поймано как первое подходящее, когда нужно было назвать не Димитрием, а кем бы то ни было того, кто назывался таким ужасным именем").
[44] ... прыгнул в окно. -- По преданию, Лжедмитрий I покончил с собой, выбросившись из окна.
[45] ... у жены своей, Маринки... -- Марина Мнишек -- дочь польского воеводы Юрия Мнишека, поддерживавшего обоих самозванцев, жена Лжедмитрия I, а впоследствии -- Лжедмитрия II.
[46] Есаул -- здесь в смысле: адъютант.
сам Хлопка был ранен и взят в плен. О дальнейшей судьбе его ничего не известно.
[48] ... он не жалует губных старост да земских... -- Земский староста выбирался в каждой волости или городе, ведал судом и распределением податей. Губной староста ведал уголовными делами. Загоскин приравнивает должность губного старосты к должности капитана-исправника (см. сноску в тексте). Исправник -- высшая полицейская власть в уезде.