Глава VIII
Покуда Юрий спит и обманчивые сновидения попеременно то терзают, то услаждают его душу, мы должны возвратиться к новобрачным, которых оставили посреди улицы. Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша вмешался в толпу гостей, а Кудимыч шел впереди всего поезда. Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и дети выбегали из хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна, который, приближаясь к дому новобрачных, останавливался на каждом шагу и смотрел внимательно кругом себя, показывая приметное беспокойство. Не дойдя несколько шагов до ворот избы, он вдруг остановился, задрожал и, оборотясь назад, закричал диким голосом:
-- Стойте, ребята! никто ни с места!
Глухой шепот пробежал по толпе; передние стали пятиться назад, задние полезли вперед, следуя народной пословице: "на людях и смерть красна", каждый прижимался к своему соседу, и, несмотря на ужасную тесноту, один Кирша вышел вперед.
Меж тем Кудимыч делал необычайные усилия, чтоб подойти к воротам; казалось, какая-то невидимая сила тянула его назад, и каждый раз, как он подымал ногу, чтоб перешагнуть через подворотню, его отбрасывало на несколько шагов; пот градом катился с его лица. Наконец, после многих тщетных усилий он, задыхаясь, повалился на землю и прохрипел едва внятным голосом:
-- Ох, неловко!.. Неладно, ребята!.. Чур меня, чур!.. Никто не моги трогаться с места!.. Ох, батюшки, недаровое! быть беде!..
От этих ужасных слов шарахнулась вся толпа; у многих волосы стали дыбом, а молодая почти без чувств упала на руки к своему отцу, который трясся и дрожал, как в злой лихорадке.
-- Что нам делать? -- спросил дьяк, заикаясь от страха.
-- Погоди! дай попытаюсь еще, -- отвечал Кудимыч, приподнимаясь с трудом на ноги. Он пробормотал несколько невнятных слов, дунул на все четыре стороны и вдруг с разбега перепрыгнул через подворотню.
-- Ну, теперь не бойтесь ничего! -- закричал он. -- Наша взяла! Все за мной!
Он несколько раз должен был повторить это приглашение, прежде чем молодые, родня и гости решились за ним следовать; наконец, пример Кирши, который по первому призыву вошел на двор, подействовал над всеми. Кудимыч, подойдя к дверям избы, остановился, и когда сени наполнились людьми, то он, оборотясь назад, сказал:
-- Я войду последний, а вы ступайте вперед и посмотрите, как разделаюсь при вас с этой старой ведьмой.
Тут снова начались церемонии: приказчик предлагал дьяку идти вперед, дьяк уступал эту честь приказчику.
-- Помилуй, батюшка, -- сказал, наконец, последний, -- я здесь хозяин в дому, а ты гость: так милости просим.
-- Ни, ни, Фома Кондратьич! -- отвечал дьяк. -- Ты первый служебник [82] боярский, и непригоже мне, как фальшеру [83] и прокурату [84], не отдавать подобающей тебе чести.
-- Ну, если так, пожалуй, я войду, -- сказал приказчик, в котором утешенное самолюбие победило на минуту весь страх. Он перекрестился, шагнул через порог и вдруг, отскоча с ужасом, закричал:
-- Чур меня, чур! Там кто-то нашептывает... Иди кто хочет, я ни за что не пойду...
-- Пустите меня, -- сказал Кирша, -- я не робкого десятка и никакой колдуньи не испугаюсь.
-- Ступай, молодец, ступай! -- закричали многие из гостей.
-- Пускай идет, -- шепнул приказчик дьяку. -- Над ним бы и тряслось! Это какой-то прохожий, так не велика беда!
Кирша вошел и расположился преспокойно в переднем углу. Когда же приказчик, а за ним молодые и вся свадебная компания перебрались понемногу в избу, то взоры обратились на уродливую старуху, которая, сидя на полатях, покачивалась из стороны в сторону и шептала какие-то варварские слова. Кирша заметил на полу, под самыми полатями, несколько снопов соломы, как будто без намерения брошенных, которые тотчас напомнили ему, чем должна кончиться вся комедия.
-- Ну, теперь садитесь все по лавкам, -- закричал из сеней Кудимыч, -- да сидите смирно! никто не шевелись!
Все присутствующие, выключая Кирши, вскрикнули от удивления и ужаса.
-- Что, Григорьевна, будешь ли напредки со мною схватываться? -- сказал торжественно Кудимыч.
-- Виновата, виновата! -- завизжала старуха.
-- Ага, покорилась, старая ведьма!
-- Виновата, отец мой! виновата!
-- То-то, виновата! Знай сверчок свой шесток.
-- Виновата, Архип Кудимович!
-- Ну, так и быть! повинную голову и меч не сечет; я ж человек не злой и лиха не помню. Добро, вставай Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее за стол да угости хорошенько, -- продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику. -- Не надо с ней ссориться: неровен час, меня не случится... да, что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
-- Милости просим, матушка Пелагея Григорьевна! -- сказал приветливо хозяин. -- Садись-ка вот здесь, возле Кудимыча. Да скажи, пожалуйста: за что такая немилость? Мы, кажись, всегда в ладу живали.
-- Нет, батюшка! -- отвечала с низким поклоном старуха, -- против тебя у меня никакого умысла не было; а правду сказать, хотелось потягаться с Архипом Кудимовичем.
-- Да, видно, не под силу пришел! -- перервал, усмехаясь, колдун. -- Вперед наука: не спросясь броду, не суйся в воду. Ну, да что об этом толковать! Кто старое помянет, тому глаз вон! Теперь речь не о том: пора за хозяйский хлеб и соль приниматься.
В одну минуту весь стол покрылся разными похлебками. Сначала все ели молча; но дружки так усердно потчевали гостей вином и брагою, что вскоре все языки пришли в движение и общий разговор становился час от часу шумнее. Один Кирша молчал; многим из гостей и самому хозяину казалось весьма чудным поведение незнакомца, который, не будучи приглашен на свадьбу, занял первое место, ел за двоих и не говорил ни с кем ни слова; но самое это равнодушие, воинственный вид, а более всего смелость, им оказанная, внушали к нему во всех присутствующих какое-то невольное уважение; все посматривали на него с любопытством, но никто не решался с ним заговорить.
В числе гостей была одна пожилая сенная девушка, которая, пошептав с хозяином, обратилась к Кудимычу и спросила его: не может ли он пособить ее горю?
-- Неравно горе, матушка Татьяна Ивановна! -- отвечал Кудимыч, которого несколько чарок вина развеселили порядком. -- Если ты попросишь, чтоб я убавил тебе годков пяток, так воля твоя -- не могу.
-- Вот еще что вздумал! -- сказала сенная девушка с досадою. -- Разве я перестарок какой! Не о том речь, Кудимыч; на боярском дворе сделалась пропажа.
-- Уж не коня ли свели?
-- Нет, красна пропали. Вчера я сама их видела: они белились на боярском огороде, а сегодня сгинули да пропали. Ночью была погода, так и следу не осталось: не знаем, на кого подумать.
-- Что, видно, без меня дело не обойдется?
-- То-то и есть, Архип Кудимович: выкупи из беды, родимый! Ведь я за них в ответе.
-- Пожалуй, я не прочь!.. Иль нет: пускай на мировой вся честь Григорьевне. Ну-ка, родная, покажи свою удаль!
-- Смею ли я при тебе, Архип Кудимович! -- отвечала смиренно Григорьевна.
-- Полно ломаться-то, голубушка! я уж поработал, теперь очередь за тобою.
При самом начале этого разговора глубокая тишина распространилась по всей избе: говоруны замолкли, дружки унялись потчевать, голодные перестали есть; один Кирша, не обращая ни малейшего внимания на колдуна и колдунью, ел и пил по-прежнему. Григорьевне подали ковшик с водой. Пошептав над ним несколько минут, она начала пристально смотреть на поверхность воды.
-- Ах, батюшки-светы! -- сказала она, наконец, покачав головою. -- Кто бы мог подумать!.. Мужик богатый, семейный, а пустился на такое дело!..
-- Кого ж ты видишь? -- спросил с нетерпением приказчик. -- Говори!
-- Нет, батюшка, не могу: жаль вымолвить. На вот, смотри сам.
-- Я ничего не вижу, -- сказал приказчик, посмотрев на воду.
-- А видишь ли ты, где боярские красна? -- спросила сенная девушка.
-- Вижу, -- отвечала Григорьевна, -- они в овине, на гумне у Федьки Хомяка.
-- Так это он? -- вскричал приказчик. -- Тем лучше! Я уж давно до него добираюсь. Терпеть не могу этого буяна; сущий разбойник, и перед моим писарем шапки не ломает!.. Эй, ребята, сбегай кто-нибудь на гумно к Хомяку!
Один из дружек вышел поспешно из избы.
-- Ну, Григорьевна! я не ожидал от тебя такой прыти, -- сказал Кудимыч, -- хоть бы мне, так впору. Точно, точно! -- прибавил он, посмотрев в ковш с водою, -- красна украл Федька Хомяк, и они теперь у него запрятаны в овине.
-- Вы лжете оба! -- закричал громовым голосом Кирша. Кудимыч вздрогнул, Григорьевна побледнела, и все взоры обратились на запорожца. -- Я вас выучу колдовать, негодные! -- продолжал Кирша. -- Вы говорите, что красна в овине у Федьки Хомяка?
-- Ну да, -- сказал Кудимыч, оправясь от первого замешательства. -- Что ты, лучше моего, что ль, это знаешь?
-- Видно, лучше. Их там нет.
-- Как нет? -- вскричала Григорьевна.
-- Да, голубушка! -- отвечал спокойно Кирша. -- Не за свое ремесло ты принялася, да и за выучку больно дешево платишь. Нет, тетка, одним штофом наливки и пирогом не отделаешься.
От этих неожиданных слов Кудимыч и Григорьевна едва усидели на лавке; их страх удвоился, когда вошедший дружка объявил, что не нашел красен в показанном месте.
-- Да где ж они? -- спросила торопливо сенная девушка.
-- Небось найдутся, -- сказал Кирша. -- Пошлите кого-нибудь разрыть снег на задах, подле самой часовни.
Несколько гостей, не ожидая приказания, побежали вон из избы.
-- Послушай, господин приказчик, -- продолжал Кирша, -- не греши на Федьку Хомяка: он ни в чем не виноват. Не правда ли, Кудимыч?.. Ну, что ты молчишь? Ты знаешь, что не он украл красна.
Несчастный колдун сидел неподвижно, как истукан, поглядывал с ужасом на Киршу и не мог выговорить ни слова.
-- Эге, брат! так ты вздумал отмалчиваться! -- закричал запорожец. -- Да вот постой, любезный, я тебе язычок развяжу! Подайте-ка мне решето да кочан капусты; у меня и сам вор заговорит!
-- Помилуй! -- прошептал он трепещущим голосом. -- Твой верх -- покоряюсь!
-- Что, брат, жутко пришло!
-- Не губи меня, окаянного!
-- А ты разве не хотел погубить Федьку Хомяка? Нет, нет... давайте решето!
-- Пусти душу на покаяние! -- продолжал Кудимыч, повалясь в ноги запорожцу. -- Не зарежь без ножа! Да кланяйся, дура! -- шепнул он Григорьевне, которая также упала на колена перед Киршею.
-- И слушать не хочу! -- отвечал запорожец. -- Нет вам милости, негодные! Ну, что ж стали? подавайте кочан капусты!
-- Помилуй! -- завопил Кудимыч. -- Зарок тебе даю, родимый, -- век не стану колдовать.
-- Полно, не будешь ли?
-- Видит бог, не буду!
-- И других не станешь учить?
-- Не стану, батюшка!
-- Ну, так и быть! пусть на свадьбе никто не горюет. Бог тебя простит, только вперед не за свое дело не берись и знай, хоть меня здесь и не будет, а если я проведаю, что ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.
В продолжение этой странной сцены удивление присутствующих дошло до высочайшей степени: они видели ужас Кудимыча, но никто не понимал настоящей его причины.
-- Что это значит? -- спросил, наконец, дьяк приказчика.
-- Как что! разве не видишь, что дока на доку нашел.
-- Вот что! Ну Фома Кондратьич! мудрен этот прохожий. Смотри-ка, смотри! Вон и холст несут.
Сенная девушка с радостным криком схватила холст, который внесли в избу.
-- Слава тебе господи! -- сказала она, осмотрев все куски. -- Целехонек!.. Побегу к Власьевне и обрадую ее; а то мы не знали, как и доложить об этом боярину.
-- Чего ж вы дожидаетесь? -- спросил Кирша Кудимыча и Григорьевну. -- Я вас простил, так убирайтесь вон! Чтоб и духу вашего здесь не пахло!
Пристыженный колдун, не отвечая ни слова, вышел вон из избы; но Григорьевна, наклонясь к Кирше, сказала вполголоса:
-- Молчи, старая дура! -- закричал Кирша. -- Пошла вон! а не то у меня опять полетишь с полатей, да только солому-то я велю прибрать.
-- А позволь спросить твою милость, имени и отчества не знаю, -- сказал приказчик запорожцу, -- откуда изволишь идти и куда?
-- Издалека, добрый человек; а иду туда, куда бог приведет.
-- Да, и так пошатался, что пора бы на покой.
-- А что, господин честной, верно, ты за морем набрался такой премудрости?
-- Бывал и за морем; всего натерпелся и у басурманов был в полону.
-- Ой ли! Где же это? Чай, далеко отсюда?
-- Что это, за Казанью, что ль?
-- Нет, подалее: за Астраханью.
-- Что, ваша милость, какова там земля? Неужли господь бог также благодать свою посылает и на этот поганый народ, как и на нас православных?
-- Видно, что так. Знатная земля! всего довольно: и серебра, и золота, и самоцветных камней, и всякого съестного. Зимой только бог их обидел.
-- Ни снегу нейдет, ни вода не мерзнет.
-- Ах, батюшки-светы! -- вскричал приказчик, всплеснув руками. -- Экая диковинка! Вовсе нет зимы! Подлинно божье наказанье! Да поделом им, басурманам!
-- Эх, Фома Кондратьич! -- шепнул дьяк приказчику. -- Да разве не видишь, что он издевается над нами!
-- Порасскажи-ка нам, добрый человек, -- сказал один из гостей, -- что там еще диковинного есть?
-- Для дорогого гостя как не найти, -- сказал приказчик. -- Эй, Марфа! вынь-ка там из поставца, с верхней полки, стклянку с романеею. Да смотри, -- прибавил он потихоньку, -- подай ту, что стоит направо: она уж почата.
Роменею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся рассказывать всякую всячину: о басурманской вере персиян, об Араратской горе, о степях непроходимых, о золотом песке, о медовых реках, о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей своими рассказами, что никто не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил, что его требуют на боярский двор.
Комментарии
[82] Служебник -- слуга.
[84] Прокурат -- плут.
[85] Хвалынское море -- Каспийское.