ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Порядок нашего повествования требует, чтоб мы возвратились несколько назад Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша, поддержав с честию славу искусного колдуна, отправился в провожании одного слуги обратно в дом приказчика Ему хотелось выведать, долго ли пробудет Юрий в доме боярина Шалонского и когда оставит его, то по какой отправится дороге Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны. Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы, но зато и летом он поступал с ними с тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и говорили, что он не запорожский казак, а баба. Вечно мстить за нанесенную обиду и никогда не забывать сделанного ему добра -- вот правило, которому Кирша не изменял во всю жизнь свою. Юрий спас его от смерти, и он готов был ежедневно подвергать свою жизнь опасности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему и не удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро ли и куда поедет Юрий? Когда он сошел с боярского двора, то спросил своего провожатого: не знает ли он, как долго пробудет у них Милославский?
-- Не знаю, -- отвечал отрывисто слуга -- А не можешь ли, молодец, спросить об этом у его служителя?
-- Нет.
-- Нет? Ну, если ты не хочешь, так мне можно с ним поговорить?
-- Нет.
-- А если я пойду сам искать его?
-- Я не пущу тебя.
-- А если я тебя не послушаюсь?
-- Я возьму тебя за ворот.
-- За ворот! А если я хвачу тебя за это кулаком?
-- Я кликну людей, и мы переломаем тебе ребра.
-- Коротко и ясно! Так мне никак нельзя его видеть?
-- Нет.
-- А скажи, пожалуйста: все ли боярские холопи такие медведи, как ты?
-- Попадешься к ним в лапы, так сам узнаешь.
-- Спасибо за ласку!
-- Неначем.
В продолжение этого разговора они подошли к приказчиковой избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину, отправился назад. Веселое общество пирующих встретило его с громкими восклицаниями. Все уже знали, каким счастливым успехом увенчалась ворожба запорожца; старая сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и радостная весть со всеми подробностями и прикрасами, подобно быстрому потоку, распространилась по всему селу.
-- Да, хозяин, испорчена.
-- Правда ли, -- спросил дьяк, -- что лишь только ты вошел в терем, то Анастасья Тимофеевна залаяла собакою?
-- И, нет, Мемнон Филиппович! -- возразил один из гостей. -- Татьяна сказывала, что боярышня запела петухом.
-- Ну, вот еще! -- вскричал хозяин. -- Неправда, она куковала кукушкою, а петухом не пела!
-- Помилуй, Фома Кондратьич! -- перервала одна толстая сваха. -- Да разве Татьяна не при мне рассказывала, что боярышня изволила выкликать всеми звериными голосами?
-- Татьяна врет! -- сказал важно Кирша. -- Когда я примусь нашептывать, так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да и пристало ли боярской дочери лаять собакою и петь петухом! Она не ваша сестра холопка: будет с нее и того, что почахнет да потоскует.
-- Истинно так, милостивец! -- примолвил дьяк. -- Не пригоже такой именитой боярышне быть кликушею... Иная речь в нашем быту: паше дело таковское, а их милость...
-- Что толковать о боярах! -- перервал приказчик. -- Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович приказал тебе выдать три золотых корабленика да жалует тебя на выбор любым конем из своей боярской конюшни.
-- Знаю, хозяин.
-- Ну то-то же; смотри не позарься на вороного аргамака [114], с белой на лбу отметиной.
-- А для чего же нет?
-- Он, правда, конь богатый: персидской породы, четырех лет и недаром прозван Вихрем -- русака на скаку затопчет...
-- Что ж тут дурного?
-- А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси! Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом -- батюшки-светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!
В продолжение этого рассказа глаза запорожца сверкали от радости.
-- Давай его сюда! -- закричал он. -- Его-то мне и надобно! Черт ли в этих заводских клячах! [115] Подавай нам из косяка... зверя!
-- Вот еще что! -- сказал приказчик, глядя с удивлением на восторг запорожца. -- Видно, брат, у тебя шея-то крепка! Ну, что за потеха...
-- Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если на нем и баба усидит!
-- Да, да! -- шепнул дьяк приказчику. -- Ему легко; не сам сидит, черти держут.
Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали уходить один после другого, и вскоре в избе остались только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по тогдашнему русскому обычаю (8), которому не следовал его боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предложил Кирше отдохнуть, и через несколько минут в избе все стихло, как в глубокую полночь.
облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою; словом, все предвещало наступление весенней погоды и конец морозам, которые с неслыханным постоянством продолжались в то время, когда обыкновенно проходят уже реки и показывается зелень. В то время как он любовался переменою погоды, ему послышалось, что на соседнем дворе кто-то вполголоса разговаривает. Узнав, по опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько подошел к плетню, который отделял его от разговаривающих, и хотя с трудом, но вслушался в следующие слова, произнесенные голосом, не вовсе ему незнакомым:
-- Жаль, брат Омляш, жаль, что ты был в отлучке! Без тебя знатная была работа: купчина богатый, а клади-то в повозках, клади! Да и серебреца нашлось довольно. Мне сказывали, ты опять в дорогу?
-- Да, черт побери!.. -- отвечал кто-то сиповатым басом. -- Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался, -- не тут-то было! Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.
-- Зачем?
-- А вот изволишь видеть... -- Тут несколько слов было сказано так тихо, что Кирша не мог ничего разобрать, потом сиповатый голос продолжал: -- Он было сначала велел мне за ним только присматривать, да, видно, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в десяти от Нижнего овражек в лесу?
-- Как не знать!
-- Туда передом четырех молодцов уж отправили, а я взялся поставить им милого дружка!.. понимаешь?
-- Разумею. Дал раза, да и концы в воду. За все про все отвечай нижегородцы: их дело, да и все тут!
-- Не вовсе так, любезный! С слугой-то торговаться не станем, а господина велено живьем захватить.
-- Да кто этот Милославский?
-- Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается. Детина бойкий! Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с боярином.
-- С боярином?.. Ну, брат, видно же, сорвиголова!
-- Видно, так! И правду-матку сказать, если он живой в руки не дастся...
-- Так что ж? Рука, что ль, дрогнет?
-- Не то чтоб дрогнула... да пора честь знать, Прокофьич!
-- Полно, брат Омляш, прикидывайся с другими! Не он первый, не он последний...
-- А что ты думаешь! И то сказать: одним меньше, одним больше -- куда ни шло! Вот о спожинках стану говеть [116], так за один прием все выскажу на исповеди; а там может статься...
-- В монахи, что ль пойдешь?..
-- В монахи не в монахи, а пудовую свечу поставлю. Не все грешить, Прокофьич; душа надобна.
Тут голоса замолкли. Кирша заметил в плетне небольшое отверстие, сквозь которое можно было рассмотреть все, что происходило на соседнем дворе; он поспешил воспользоваться этим открытием и увидел двух человек, входящих в избу. Один из них показался ему огромного роста, но он не успел рассмотреть его в лицо; а в другом с первого взгляда узнал земского ярыжку, с которым в прошедшую ночь повстречался на постоялом дворе. Открыв столь нечаянным образом, что Юрий должен отправиться по нижегородской дороге, и желая предупредить его о грозящей ему опасности, Кирша решился пуститься наудачу и во что б ни стало отыскать Юрия или Алексея. Но едва он вышел за ворота, как вооруженный дубиною крестьянин заступил ему дорогу.
-- Пусти-ка, товарищ! -- сказал Кирша, стараясь пройти.
-- Не велено! Как так?
-- Да так-ста! Не приказано, вот и все тут!
-- Не приказано, так не пускай! -- сказал Кирша, возвращаясь во двор.
-- Да не пройдешь и в задние ворота, -- закричал ему вслед крестьянин, -- и там приставлен караул.
-- Так я здесь в западне! Ах, черт побери! Эй, слушай-ка, дядя, пусти. Мне только пройтись по улице.
-- Я те толком говорю, слышь ты: заказано.
-- Да кто заказал?
-- Приказчик.
-- Зачем?
-- А лукавый его знает; вон спроси у него самого.
-- Э, дорогой гость!.. куда? -- закричал приказчик, показавшись в дверях избы. -- Скоренько проснуться изволил.
-- Господин приказчик, -- сказал весьма важно Кирша. -- Ради чего ты вздумал меня держать у себя под караулом? Разве я мошенник какой?
-- Не погневайся! Я приставил караул, пока спал, а теперь тотчас сниму. Эй ты, Терешка! Ступай домой!
-- Я у тебя в гостях, хозяин, а не в полону и волен идти куда хочу.
-- Вот то-то и есть, что нет, любезный! Боярин строго наказал не выпускать тебя на волю.
-- Да неужто в самом деле он хочет задержать меня насильно?
-- От него приказано, чтоб я угощал тебя и сегодня и завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да коня и ступай себе с богом на все четыре стороны.
-- Ну, было из чего караул приставлять! Да я и сам хотел еще денек отдохнуть. На кой черт мне торопиться? Ведь не везде даром кормить станут!
-- Тимофею Федоровичу не угодно, чтоб ты показывался его гостям.
-- Так вот что! Он опасается, чтоб я не проболтался кому-нибудь из поляков, что невеста пана Гонсевского была испорчена.
-- Стану я толковать об этом! Да из меня дубиною слова не вышибешь!.. Что это, хозяин, никак на барском дворе песни поют? Поглядел бы я, как бояре-то веселятся!
-- Что ты, брат! Неравно Тимофей Федорович тебя увидит -- сохрани боже... беда!
-- Так господь с ними! Пусть они веселятся себе на боярском дворе, а мы, хозяин, попируем у тебя... Да, кстати, вон и гости опять идут.
-- Как же, любезный! И сегодня и завтра целый день все бражничают у меня.
Толпа родственников, перед которою важно выступал волостной дьяк, подошла к приказчику; молодые вышли их встречать на крыльцо; и через минуту изба снова наполнилась гостьми, а стол покрылся кушаньем и различными напитками.
Тем из читателей наших, которым не удалось постоянно жить в деревне и видеть своими глазами, как наши низовые крестьяне угощают друг друга, без сомнения покажется невероятным огромное количество браги и съестных припасов, которые может поместить в себе желудок русского человека, когда он знает, что пьет и ест даром. Но всего страннее, что тот же самый человек, который съест за один прием то, чего какой-нибудь итальянец не скушает в целую неделю, в случае нужды готов удовольствоваться куском черного хлеба или небольшим сухарем и не поморщится, запивая его плохой колодезной водою. В храмовые праздники церковный причет обходит обыкновенно все домы своего селения; не зайти в какую-нибудь избу -- значит обидеть хозяина; зайти и не поесть -- обидеть хозяйку; а чтоб не обидеть ни того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать. Это невероятно, однако ж справедливо, и мы должны были сделать это небольшое отступление для того, чтоб заметить нашим читателям, что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и веселиться.
Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость -- все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастью, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал:
-- Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать на боярском дворе, то не можно ли заглянуть на конюшню?
-- Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неотлучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумалось?
-- А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой зверь, что с ним и ладу нет?
-- Да, брат, больно лих.
-- Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда привести.
Приказчик задумался.
-- Привести-то можно, -- сказал он, наконец, -- но уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом не садись.
-- Да как же я узнаю: годится ли он для меня, или нет? Позволь на нем по улице проехать.
-- Нет, дорогой гость, нельзя.
-- Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.
-- Андрюшка! -- сказал приказчик одному молодому парню, который прислуживал за столом. -- Сбегай, брат, на конный двор да вели конюхам привести сюда вороного персидского жеребца.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?
-- Как же! -- отвечал приказчик. -- Я и сплю и вижу, чтоб завестись внучатами. Пора -- шестой десяток доживаю.
-- Вестимо, внука! Девка -- товар продажный: не успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.
-- А я, прошу не погневаться, -- сказал дьяк, -- хочу не внука, а внучку.
-- А почему так? -- спросил хозяин.
-- Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься? Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.
-- Не успел дочери выдать, да уж о правнуках думаешь! Пустое, сват: дай господи внука!
-- Пошли господи внучку!
-- Так не будет же по-твоему!
-- Ан будет! и если святые угодники услышат грешные мои молитвы...
-- Послушайте, господа честные, -- перервал Кирша, -- ну, если я услужу вам обоим?
-- Как так? -- спросили вместе дьяк и приказчик.
-- А вот как: если я захочу, то молодая родит двойни -- мальчика и девочку.
-- То-то бы знатно! -- вскричал приказчик. -- Я стал бы лелеять внука...
-- А я нянчить внучку! -- примолвил дьяк. -- Да не издеваешься ли ты над нами?
-- Право, нет! Послушай, хозяин, -- продолжал Кирша вполголоса, -- припаси мне завтра крупичатой муки да сотового меду, я изготовлю пирожок, и как молодые его покушают, то чрез девять месяцев ты с внуком, а он с внучкою.
-- Неужто в самом деле? -- вскричал приказчик.
-- Уж я вам говорю. Припасите две зыбки да приискивайте имена для новорожденных.
-- Я назову внука Тимофеем, в честь боярина, -- сказал приказчик.
-- А я внучку -- Анастасией, в честь боярышни, -- примолвил дьяк.
-- Так за здравие Тимофея и Анастасьи! -- возгласил торжественно Кирша, приподняв кверху огромный ковш с брагою. -- Многие лета!
-- Многие лета! -- воскликнули все гости.
-- Нет, хозяин, не такое дело: за это мне денег брать не велено; а если хочешь меня потешить, так не пожалей завтра за обедом романеи.
-- И вишневки, и романеи, и фряжского вина... [117] и что твоей душеньке угодно будет!
-- Ой ли так? Ладно же, хозяин, -- по рукам!
-- По рукам, любезный! Постой-ка: вот, кажется, и Вихря привели... Что за конь!
Кирша и все гости встали из-за стола и вышли вслед за хозяином на улицу. Два конюха с трудом держали под уздцы вороного жеребца. Он был среднего роста, но весьма красив собою: волнистая грива, блестя как полированный агат, опускалась струями с его лебединой шеи; он храпел, взрывал копытом землю, и кровавые глаза его сверкали, как раскаленное железо. При первом взгляде на борзого коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл на несколько минут все свои намерения, Милославского, самого себя, -- и в немом восторге, почти с подобострастием смотрел на Вихря, который, как будто бы чувствуя присутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел совсем отделиться от земли.
-- Ну, что? -- спросил приказчик, -- не правду ли я тебе говорил? Смотреть любо, знатный конь!.. А на что он годится?
-- Почему знать, хозяин? Мы и не таких зверей умучивали, и если б ты дозволил мне дать на нем концов десяток вдоль этой улицы, так, может статься...
-- Нет, любезный, помни уговор.
-- Да чего ты боишься?
-- Как чего? Бог весть, что у тебя на уме. Как вздумаешь дать тягу, так куда мне будет деваться от боярина?
-- Тьфу пропасть! Да на кой черт мне тебя обманывать? Ведь послезавтра я волен ехать куда хочу?
-- То дело другое, приятель! Послезавтра, пожалуй, я сам тебя подсажу, а теперь -- ни, ни!..
-- Ну, хозяин! ты не хочешь меня потешить, так не погневайся, если и я тебя тешить не стану.
-- Эх, любезный! и рад бы радостью, да рассуди сам... Как ты думаешь, сват? -- продолжал приказчик, обращаясь к дьяку, -- дать ли ему промять Вихря, или нет?
-- Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю так: когда тебе наказано быть при нем неотлучно, то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы не подвергнуть себя гневу и опале боярской.
-- Ну вот, слышишь, что говорят умные люди? Нельзя, любезный!
-- Я вижу, господин дьяк, -- сказал Кирша, -- ты уж раздумал и в прадеды не хочешь; а жаль, была бы внучка!
-- Я ничего не говорю, -- возразил дьяк, -- видит бог, ничего! Как хочет сват.
-- И я дурак! -- продолжал Кирша, -- есть о чем просить! Не нынче, так послезавтра, а я все-таки с конем, и вы все-таки без внучат.
-- Как так? Помилуй! -- вскричали приказчик и дьяк.
"Как аукнется, так и откликнется!.." Пойдемте назад в избу!
-- Не троньте его, -- сказал вполголоса один из конюхов. -- Вишь, какой выскочка! Не хуже его пытались усидеть на Вихре, да летали же вверх ногами. Пускай сядет: я вам порукою -- не ускачет из села.
-- Да, да, -- примолвил другой конюх, -- видали мы хватов почище его! Мигнуть не успеете, как он хватится оземь, лишь ноги загремят!
-- Добро, так и быть, любезный! -- сказал приказчик Кирше, -- если уж ты непременно хочешь... Да что тебе загорелось?
-- Бегите, ребята, -- шепнул дьяк двум крестьянским парням, -- ты на тот конец, а ты на этот; покараульте да приприте хорошенько околицу.
-- Ох, сват! -- сказал приказчик, -- недаром у меня сердце замирает! Ну, если... упаси господи!.. Нет! -- продолжал он решительным голосом, схватив Киршу за руку, -- воля твоя, сердись или нет, а я тебя не пускаю! Как ускачешь из села...
-- Право! А золотые-то боярские корабленики? Небось вам оставлю? Вот дурака нашли!
-- А что ты думаешь, сват? -- продолжал приказчик, убежденный этим последним доказательством. -- В самом деле, черт ли велит ему бросить задаром три корабленика?.. Ну, ну, быть так: оседлайте коня.
В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надвинул шапку и не торопясь подошел к коню. Сначала он стал его приголубливать: потрепал ласково по шее, погладил, потом зашел с левой стороны и вдруг, как птица, вспорхнул на седло.
-- Дальше, ребята, дальше! -- закричали конюхи. -- Смотрите, какая пойдет потеха!
Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша приударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий конь встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; народ ахнул от ужаса; приказчик побледнел и закричал конюхам:
-- Держите его, держите! Ахти! не быть ему живому! Держите, говорят вам!
-- Да! черт его теперь удержит! -- сказал один из конюхов. -- Как слетит наземь, так мы его подымем.
-- Ах, батюшки! -- продолжал кричать приказчик. -- Держите его! Слышите ль, боярин приказал мне угощать его завтра, а он сегодня сломит себе шею! Господи, господи, страсть какая!.. Ну, пропала моя головушка!
Меж тем удары калмыцкой плети градом сыпались на Вихря; бешеный конь бил передом и задом; с визгом метался направо и налево, загибал голову, чтоб схватить зубами своего седока, и вытягивался почти прямо, подымаясь на дыбы; но Кирша как будто бы прирос к седлу и продолжал не уставая работать нагайкою. Толпа любопытных зрителей едва переводила дух, все сердца замирали... Более получаса прошло в этой борьбе искусства и ловкости с силою, наконец, полуизмученный Вихрь, соскучив бесноваться на одном месте, пустился стрелою вдоль улицы и, проскакав с версту, круто повернул назад; Кирша пошатнулся, но усидел. Казалось, неукротимый конь прибегнул к этому способу избавиться от своего мучителя, как к последнему средству, после которого должен был покориться его воле; он вдруг присмирел и, повинуясь искусному наезднику, пошел шагом, потом рысью описал несколько кругов по широкой улице и, наконец, на всем скаку остановился против избы приказчика.
-- Жив ли ты? -- вскричал хозяин.
-- Ну, молодец! -- сказал один из конюхов, смотря с удивлением на покрытого белой пеною аргамака. -- Тебе и владеть этим конем!
-- А я так не дивлюсь, -- продолжал дьяк, обращаясь к приказчику, -- ведь я говорил тебе: не сам сидит, черти держут!
-- Не торопись, хозяин, -- сказал Кирша, -- дай мне покрасоваться... Не подходите, ребята! -- закричал он конюхам, -- не пугайте ею... Ну, теперь не задохнется, -- прибавил запорожец, дав время коню перевести дух. -- Спасибо, хозяин, за хлеб за соль! береги мои корабленики да не поминай лихом!
-- Как!.. Что?.. -- закричал приказчик.
-- Держите его, держите! -- раздался громкий крик приказчика, заглушаемый общим восклицанием изумленного народа.
затворенную околицу, и когда спустя несколько минут он обернулся назад, то построенный на крутом холме высокий боярский терем показался ему едва заметным пятном, которое вскоре совсем исчезло в туманной дали густыми тучами покрытого небосклона.
Комментарии
[114] Аргамак -- верховая лошадь восточной породы.
[115] Черт ли в этих заводских клячах! -- Заводские лошади -- выращенные в заводах -- правильно организованных хозяйствах. В устах Кирши противопоставление "вольного" аргамака и заводских "кляч" -- анахронизм: конные заводы появились позднее.
[116] Вот о спожинках стану говеть... -- Спожинки -- успенский пост (с 1 по 15 августа).